Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он
Антонио, не мигая, смотрел на русского чернявого генерала, очень похожего на итальянца. Теперь, когда фельдмаршал заявил, что этот генерал даже не просто принц, а происходит из цесарского рода, он растерялся.
Как же так? — спешно разводил он руками, то оборачиваясь к Суворову, то снова обращая свой взгляд на скромно сидящего рядом за большим обеденным столом черноглазого гостя. Цесарский сын? Но вот же здесь, в их Таверно, в соседнем доме у кума стал на постой человек, о котором все в войске говорят: сын русского императора.
Молод. Высок. Могуч. Только лицом не совсем вышел. У чернявого нос огромный, а у того — пуговкой. И взглянет на тебя ненароком — застынет кровь. Иногда лишь мелькнет что-то доброе в небесно-голубых глазах. Но если что ему не понравится, глаза тут же делаются водянистые, стекленеют.
По утрам, когда он приходит сюда, к фельдмаршалу, где все другие генералы давно уже в сборе, они перед ним разом встают и кланяются. И сам русский главнокомандующий смешно так подбегает к императорскому сыну и чуть не переламывается в поклоне.
Восседает вот за этим столом, иногда развалясь в кресле. Если кто из других генералов к нему обращается, подчас даже не повернет головы. Только перед одним главнокомандующим сбрасывает свою холодность и спесь. Видно, одного его он здесь и уважает. Да нет, с чернявым принцем всегда обходителен. За столом наклонится к нему и что-то скажет на ушко, отчего сам и засмеется громко. Иногда, входя или, наоборот, прощаясь, положит чернявому руку на плечо и даже обнимет. И он, чернявый, с императорским сыном прост, как и со всеми другими, скромен, но ни намека на заискивание.
— Князь Петр — то сущая правда — цесарского происхождения, — вернулся фельдмаршал к разговору с Антонио. — Только другого корня и другой ветви — грузинской.
Не так давно в Милане Багратион поведал ему, как попал в военную службу по протекции светлейшего князя Потемкина. И о своем происхождении рассказал.
Был такой грузинский царь Вахтанг Шестой. Так вот царю тому князь Петр доводится праправнуком. Это по материнской линии. По отцу же род Багратионов идет от карлийского — так звалась одна из провинций Грузии — царя Иессея. Царь тот был женат на царевне Елене — дочери государя другой грузинской земли Кахетии. Их брак дал четырех сыновей, из которых второй сын, Александр, стал русской службы подполковником и родоначальником уже русского рода князей Багратионов. Этот Александр Иессеевич Багратион оставил двоих сыновей, старший из которых, Иван, стал отцом Петра Ивановича Багратиона.
Однако рассказывать подробно об истории Багратионова рода фельдмаршалу было сейчас ни к чему. Вспомнил он о сем генеалогическом древе не вслух, а лишь про себя. Вслух же доброму таможенному служащему сказал совсем о другом.
— Следи, Антонио, за тем, что делают мои руки, — произнес Суворов, отковырнув от виноградной грозди одну ягодку, оставил ее на столешнице. — Это и есть та страна, где родился князь Петр и где царствовали его прадеды. Они, как и весь грузинский народ, более всего дорожили свободой. Но у них — плохие соседи. Завидущие, злые и безжалостные. Готовы всех истребить, чтобы только им больше чужой земли досталось. А главная и самая алчная среди них — Турция, иначе — Оттоманская империя.
Александр Васильевич схватил с блюда яблоко и поставил его рядом с виноградинкой, сказав, что так он хочет, для ясности, обозначить неравные силы.
— Но у яблочка, Турции, есть и другой давний соперник — Россия. — Появилось на столе яблоко покрупнее — все красное, сочное, не в пример первому, даже на вид кислому, набивающему оскомину.
— Россия пришла на помощь Грузии? — догадался Антонио.
— У тебя живой ум. Ты верно схватил мою мысль, — обрадовался Суворов. — Но в рассказе моем есть главное зерно: добрые цари и добрые народы всегда должны объединяться, чтобы сокрушить зло! Россия когда-то защитила Грузию от гибели и взяла ее, единоверную, под свое могучее широкое крыло.
— И отныне — мы вместе. Навсегда. И по вере и по крови, — произнес до сей поры не прерывавший разговора Багратион. И, обратившись к Суворову, с улыбкою добавил: — Я ведь по бабке — матери моей матери — русский, от корней князя Меншикова, сподвижника Великого Петра. С сего бы и начинать, дорогой Александр Васильевич, мою генеалогию.
Теперь почему-то замолк Антонио, такой словоохотливый, веселый. Лицо его, продубленное нещадным солнцем и злыми ветрами в горах, стало похожим на кору дуба — глубокие борозды морщин легли на лоб и скулы. Но как случилось третьего дня здесь, за окном, когда после ливня опять засияло солнце, так просияло и лицо Антонио.
— Короли должны помогать королям, добрый и справедливый народ — другому доброму и справедливому народу, если тот попадает в беду. Так ты хотел сказать, мой русский друг? — нашел он нужные слова, чтобы высказать мысль, которая только что пришла к нему в голову.
Старый Антонио Гамма сказал, что он никогда не видел своих королей — ни генуэзского, ни сардинского, ни другого какого. И незнаком, конечно, с австрийским императором Францем. Он, Антонио, здесь, в Таверно, родился и вырос. Вот в этих горах, как принц Пьетро — на своем Кавказе. И Сен-Готард — его, можно сказать, собственное королевство, его империя. В ней каждая тропка знакома, каждый валун родной с детства, и там, где для других не бывает дороги, для него она есть всегда.
Но если к твоим королям и герцогам, к твоему народу пришли из дальней страны добрые люди, посланные их королем, их цесарем, значит, они протянули руку дружбы и тебе, сыну Альп?
Он оглядел столешницу, на которой — яблоки и виноград. Взял в одну руку то, розовое, медовое яблоко, что было Россией, другою рукою схватил с блюда тоже сочное, спелое. И, глянув на главного русского генерала, а затем на принца Петра, заулыбался, отчего с лица тут же исчезли признаки уже далеко не молодых лет.
— Вы — руссо, я — итальяно, — положил он рядом друг к другу оба яблока. — Три года назад к нам сюда, в горы, явились незваные гости — солдаты из соседней страны — Франции. Мы их не звали к себе. Они явились, чтобы нас покорить и завоевать, забрать у нас все, что мы создавали своим трудом. Теперь на нашей земле оказались вы, русские, совсем уже из далекой державы. Но вы явились не завоевателями, а освободителями и друзьями. Так?
— Ты, Антонио, верно понял то, что я хотел объяснить! — обрадовался Суворов.
— И вы, руссо, ничего не пожалели, чтобы принести нам свободу, — продолжил Антонио. — Ваш император прислал даже своего родного сына на эту справедливую войну. И ваши князья, русские принцы — вы, Алессандро, и вы, принц Пьетро, восприняли нашу боль как боль вашу? Так как же мне, хозяину сих мест, не помочь вам?
Антонио обратился к жене, что-то быстро ей наказав.
Жена вышла в сени и вернулась с тяжелыми ботинками мужа и плотной и теплой курткою с накидкою-капюшоном.
— Я не стану рисовать на бумаге и объяснять принцу Пьетро, где заветные тропы, одному мне известные, — сказал Антонио. — Я сам пойду вместе с вами. До того места, куда вам нужно.
Выступать решено было задолго до рассвета. Аккурат как зачнут блекнуть, а затем гаснуть крупные звезды на черном, по-южному бархатном небе.
Но Багратион встал и того раньше. Ему хватило на сон три, а то и два часа. Ополоснулся в сенях, боясь потревожить фельдмаршала, хотя знал наверняка: Суворов не спит.
В окнах домов, где разместились генералы и офицеры, огни не виднелись. Лишь кое-где на площади и по околицам догорали костры.
Сначала князь Петр обошел расположение своего Шестого егерского, затем двух своих же теперь гренадерских и двух казацких полков. Его авангардный отряд спал. Лишь бодрствовали у огней караульные, что, заслышав шаги, вздрагивали, подхватывали быстро ружья и вытягивались во фрунт, узнавая своего командира.
Собираясь уже вновь подойти к главной площади, где высился дом Антонио Гаммы, он вдруг услышал слегка приглушенные, но все же ясные голоса. То было расположение гренадерского батальона Ломоносова.
— У-у, морда! Счас как двину, чтобы мать родная тебя не узнала. Вор, злодей поганый! — расходился кто-то в гневе.
— Постой, Николушкин, не бери на себя грех. Счас за его благородием подполковником Ломоносовым побегу. Он пропишет ему наказание — палки, — рассудительно остановил драку другой голос, по которому Багратион узнал фельдфебеля Мурашкина, с кем недавно укрывался в одном окопе у Нови.
— Мурашкин! Что случилось, доложи!
— Куренка, ваше сиятельство, вон энтот, Лукин, уворовал. Я проснулся, а он — голову тому куренку долой — и в котелок.
Все трое — Мурашкин, Николушкин и Лукин стояли по стойке «смирно». Но если двое первых «ели глазами» своего генерала, то третий, провинившийся, стоял понуря голову.
