Михаил Попов - Тьма египетская
Всё, выдохнул Са-Амон, опоздали!
Не только он, но и его спутники поняли это, об этом свидетельствовал их зубовный скрежет. Они были в ярости оттого, что не в силах исполнить приказ великого жреца.
Хромоногий, осыпаемый гневными криками человек, был парасхит, за несколько мгновений до своего бегства совершивший своё ежедневное преступление. На этот раз он вскрыл чрево спящего змеиным сном мальчика Мериптаха. И никакой притворный гнев нанятых плакальщиц и притворных родственников ему не страшен.
Наказание пришло с другой стороны. Едва углубившись в угольно-тёмный проулок меж стенами двух старинных погребений, хромоногий вылетел оттуда обратно на площадь, спиною вперёд, и распластался в пыли. В проулке он наткнулся на въезжающего на площадь всадника. Но победитель парасхита торжествовал недолго. Пущенная со стены, с расстояния в сорок локтей, стрела пробила всаднику шею насквозь. Он бросил поводья, вцепился обеими руками в оперение и быстро-быстро замотал головой, но добился только одного: с его головы слетел кожаный, обшитый медными бляхами шлем.
Вслед за уже убитым всадником на площадь перед «Домом смерти» выкатились, осаживая злящихся, кусачих коней, ещё семеро азиатов. Стоило им остановиться, в них сквозь поднятое облако вековой пыли полетели с кратким посвистом десятки стрел.
21
— Когда они ушли, я спустился в зал для бальзамирования. Ни живых, ни мёртвых там не было. Сосуды были разбиты, столы перевёрнуты, священные маски валялись прямо под ногами. Так бывает, когда что-то ищут в спешке или в гневе. Мы осмотрели все другие помещения «Дома смерти», мастерские, кладовые, повсюду яростный разгром. Да, они что-то искали, но не знаю, нашли ли. Я не мог вмешаться, со мною было всего два человека, а у них три полных десятка, и по всему было видно, что военное дело они знают хорошо.
— Да кто они такие?! — нервно дёрнулся на своём складном стуле учитель Ти, сверля взглядом понуро стоящего Са-Амона. Ответом ему был тяжёлый хлопок полотняного полотнища, натянутого меж пальмовыми стволами. Под этим импровизированным кровом на краю островной рощи верховный жрец Аменемхет проводил самые жаркие часы дня, чаще всего в обществе старшего писца Пианхи, молчаливого хитроглазого мужчины средних лет, и своего знаменитого чёрного колдуна по имени Хека, в которого превратился отмывшийся и подобающе облачившийся недавний учитель Ти.
— Кто они такие и откуда взялись?! — повторил колдун.
Несмотря на то что приказ верховного жреца по вызволению Мериптаха он не выполнил, всё же остался при Аменемхете и продолжал пользоваться влиянием.
— Я слышал их речь. Они египтяне.
— Вооружённые египтяне здесь, в Мемфисе, способные стрелять в конных гиксосов?! Скажи лучше сразу, что это Гор Бехдетский вместе с Монту явились туда и поразили нечистых.
Са-Амон мрачно посмотрел на однорукого, соображая, что тут можно сказать.
В этот момент из-за края полотнища появилась виноватая физиономия юноши, младшего писца, одного из помощников Пианхи. Старший писец, испросив почтительно разрешения, удалился и, очень скоро вернувшись, подал с поклоном своему повелителю маленький глиняный, запечатанный тёмным воском кувшинчик. Аменемхет ничуть не удивился странному подношению и, даже не рассматривая особо, разбил о подлокотник кресла. Среди осколков обнаружился свёрнутый папирус. Пианхи протянул было к нему руки — чтение корреспонденции входило в его обязанности — но верховный жрец осадил его взглядом. Сам развернул послание, прочёл его два раза. Потом встал и вышел из шатра. Приближённые повскакивали, опрокидывая лёгкую плетёную мебель.
Аменемхет неторопливым шагом направился вглубь рощи. Попадавшиеся ему по дороге гребцы и жрецы валились коленями и лбами в песок, только один какой-то непочтительный павиан на другом конце рощи вдруг стал выкрикивать визгливые двусмысленности.
Верховный жрец подошёл к походной пекарне, что была устроена на небольшой песчаной полянке и где в тот самый момент подрумянивались в формах хлебы из ячменной и полбяной муки, и, чуть наклонившись, бросил только что прочитанное послание в огонь. Рассеянно поглядел на мокрые спины распластавшихся пекарей и отправился обратно. Сел в кресло, чуть откинув назад бритую голову. Поза могучей задумчивости. Приближённые почтительно помалкивали. Очень было всем интересно, что Аменемхет сочтёт нужным сообщить своему окружению. Немыслимо вести большое, сложное, государственное дело, не делясь с помощниками ни одним секретом.
Верховный жрец начал не с откровений, а с вопросов. Он захотел выяснить во всех подробностях мнение однорукого, нервного колдуна о возможном нынешнем состоянии Мериптаха. Сон его глубок, но всё же отличим от смерти, раз об этом догадались столь многие. Долго ли он проспит? И можно ли его вывести из этого состояния без помощи умений самого Хеки?
Однорукий отвечал уклончиво, громоздил горы оговорок, мол, никто и никогда не проверял, каково совместное действие применённого бальзама и змеиного яда. Распятый прямыми вопросами Аменемхета, взял на себя ответственность за одно утверждение: пока мальчик не будет доставлен в Фивы, он не заговорит. Только там, в своём подвале, среди бесчисленных своих снадобий, корней, солей, магических амулетов и камней, Хека брался ответить на вопрос о дальнейшем пути Мериптаха: выведет ли он его в солнечный свет нашего мира или путь этот проляжет в мир Запада?
Нельзя было понять, доволен ли Аменемхет этим ответом.
После разговора с колдуном он позвал к себе Са-Ра, в чьём ведении были все фиванские шпионы в Мемфисе. Доклад гиганта был прост — в городе всё как обычно в эту пору. Дотлевают угарные угли новогоднего праздника, хотя, надо заметить, вокруг княжеского дворца образовался пояс тусклого, ноющего недовольства. Народ обижен тем, как с ним обошёлся гость из Авариса. Поначалу изображал из себя подлинного фараона, а потом резко свернул на грязную дорожку обычного варварского хамства. Так всех обрадовал и потешил казнью гнусного мужеложника, а потом наслал своих вонючих конников, выгнал всех вон из дворцовых ворот и даже самыми простыми подарками не одарил. Всем известно, что восточная дельта, а именно там стоит царский город, славится наилучшими лозами, а где хотя бы пара барж, с кувшинами для жаждущего люда? Ночью вдоль дворцовых стен бродят группы горожан с трещотками, кричат обидные слова и даже кидают камни.
— Если теперь станет известно, что Апоп не только не привёз вина, но и собственноручно убил князя Бакенсети, то может случиться бунт? — ровным голосом спросил Аменемхет.
Са-Ра ответил не сразу. Он посмотрел на Са-Амона, на Пианхи, на однорукого, как бы проверяя, не ослышался ли?
Откуда его святейшество узнал об этом. Из только что сожжённого папируса?
— Бунт случиться может, — с трудом проговорил Са-Ра.
— Бакенсети не любили в городе, но, узнав об убийстве, таком отвратительном, варварском убийстве, возмутятся. Ничтожные жители старой столицы. Всадники Апопа легко потопят это возмущение в крови. Узнав об этом побоище, восстанут другие города, и с тем же успехом. Вся долина будет ещё раз разорена и обескровлена. Египет, и так уже находящийся при последнем дыхании, больше никогда не воспрянет.
Все молчали. Эта мысль верховного жреца была так хорошо и так давно им известна, что они даже не считали нужным ещё раз публично соглашаться с нею.
— Надо сделать так, чтобы город ничего не узнал о смерти князя.
Вот эти слова были удивительны. Аменемхет, конечно, велик и возносится силою своего разумения к небесам, но, тем не менее, нельзя же всерьёз желать того, чего достичь нельзя. Никаким заклинанием не повернёшь обратно течение Нила.
Верховный жрец усмехнулся, прочитав сомнения приближённых, как если бы они были начертаны самой яркой краской на свежевыделанном папирусе.
— Это можно сделать, потому что у нас очень хороший помощник — Апоп. Судя по тому, что он предпринимает после того, как зарезал Бакенсети, восстания он не хочет. Большой бунт — это всегда большая неизвестность. Даже война, обещающая несомненную победу, его не влечёт. Это разумно. Лучше властвовать над страною спокойной и изобильной, чем над страной растоптанной и разорённой. Апоп всё сделает сам, мы просто не должны ему мешать.
Приближённые продолжали молчать. Они, безусловно, верили тому, что говорит их господин, но не понимали, что он хочет сказать. Чувствуя это, Аменемхет снизошёл ещё до одной объясняющей фразы:
— Мне стало известно, что предпринял Апоп. Он сообразил всё быстро, поступил правильно. На его месте я делал бы так же.
Са-Амон и Са-Ра вздохнули, смиряясь, что им никогда не постичь глубину размышлений господина и остаётся просто верить, что он прав. Пианхи покорно опустил голову и его отношение к сказанному нельзя было понять. Только однорукий отреагировал живо. Даже вскочил:
