Аркадий Кудря - Фердинанд Врангель. След на земле
Ночью вставших лагерем путников разбудил ураганный ветер. От его порывов парусина издавала звуки, подобные пушечным выстрелам. Слышалось, как трескается лед. Выскочивший из палатки Прокопий Козьмин паническим голосом закричал:
— Выходите, нас понесло!
Беда открылась Врангелю с первого взгляда. Их лагерь оказался на большой льдине, отрезанной от основного ледяного поля. Щели и разводья ширились, и ветер уносил льдину неведомо куда. Сбившиеся в кучу собаки испуганно подвывали. Татаринов вслух высказал очевидное для всех:
— Молитесь, господа! Ежели льдина треснет, назад нам не вернуться.
Ночь прошла в мучительном ожидании, а наутро стихавший ветер вновь прибил льдину к неподвижному полю.
Татаринов усмотрел на севере уходившие в небо испарения.
— Нам туда не пройти, — сказал он. — Там открытое море.
— Тогда двинем на северо-восток, — уверенно ответил Врангель.
Теперь путь преграждали сменявшие друг друга гряды торосов. Изучение через трубу ровного участка льда выявило на нем неширокие трещины.
— Что будем делать? — Врангель внимательно смотрел на Козьмина и Татаринова. Это решение он не хотел принимать единолично. Мнения разделились: штурман высказался за продолжение пути, Татаринов же предлагал повернуть назад. Присоединив свой голос к голосу Козьмина, Врангель подытожил:
— Большинство решило, что мы едем вперед.
Такое они уже испытывали и во время прежних походов. Лед прогибался, а иногда и лопался, но быстрота бега собак позволяла вынести нарты на безопасное место еще до того, как они начинали погружаться в полынью. Опасный участок был относительно невелик, и вскоре достигли совершенно твердого льда.
Еще одна ночь прошла в тревоге, на образованном при сильном ветре ледяном острове, отрезанном от основного поля большими трещинами. Утром, составив из льдин своего рода мост, соединились с его помощью с «материком» и, несмотря на риск, поторопились покинуть опасное место.
Наступило двадцать третье марта, обычный, ничем не примечательный день, и неяркое солнце, как всегда, серебрило простиравшуюся вдаль ледяную пустыню. К вечеру, при крепчавшем ветре, на горизонте, с запада на восток, потянулись в небо темно-голубые облака — свидетельство испарений открытого моря. Очевидно, понимал Врангель, что продолжать путь на север смысла нет. Но хотелось все же получить зримые, бесспорные доказательства тщеты своих надежд.
Собаки бегут по льду еще десять верст, до крайней гряды наваленных друг на друга льдин. Здесь остановились, и офицеры полезли для лучшего обзора наверх. Теперь уж никаких сомнений — впереди открытое море. Оно не было спокойным, дыбилось грозными волнами, ломавшими кромку льда. Уже отколотые льдины волны носили туда и сюда, сталкивали, испытывая на прочность, с другими. Слышалось тяжкое уханье огромной мощи разрушительной работы — ветер и волны делали ее сообща. Так могли выглядеть конец света или же первые дни творения, когда Господь, отделяя твердь от суши и называя собрание вод морями, с довольством потирал руки и говорил, что это хорошо.
Однако, наблюдая жуткую борьбу природных сил, Врангель испытывал иные чувства. Это был крах последних надежд пройти дальше и открыть землю, о которой говорили чукчи и в реальности коей он уже не сомневался. Как ни горько, но придется поворачивать назад.
Крайний предел безуспешных попыток отыскать «Северную землю» оказался на 70° 51' — северной широты и 175° 27' — долготы. От материка место их нахождения отделяли сто пятьдесят верст.
Когда Врангель со штурманом спустились с ледяной горы, Татаринов, ни о чем не спрашивая, по лицам спутников догадался об их чувствах. Он окриком поднял отдыхавших на снегу собак. Лохматый вожак Кучум, натягивая постромки, начал разворачивать нарту. Засуетился у второй нарты и куривший трубку проводник Афанасий.
Лед, еще недавно совсем ровный, выглядел уже иным: весь был испещрен трещинами, и часто их старый санный след прорезали широкие полыньи. И тут Татаринов еще раз показал виртуозное искусство управления упряжкой. Он понуждал собак прыгнуть через щель и вынести нарты на лед. Иногда же собакам приходилось, по приказу хозяина, принять для преодоления разводий и холодные ванны.
У ближайшего провиантского склада поджидали две нарты с проводниками, отправленные сюда ранее.
— Далеко забрались, весну обгоняем, — осмотрев простиравшийся к югу лед, сказал Татаринов.
Паутинная сеть трещин была видна невооруженным взглядом. Вскоре путникам пришлось пережить, быть может, самую страшную за все походы ночь. Они оказались на большой льдине, и крепчавший ветер отделил ее от соседних непреодолимыми полыньями. Небо мрачнело на глазах. Начинался шторм. Расходившиеся волны снова начали дикую игру со льдом — сдвигали его, переворачивали, ставили торчком и, как взбесившиеся кони, уносили вдаль на пенистых гребнях.
Льдину, приютившую замерший в оцепенении лагерь, тоже слегка колебало. То один, то другой ее край захлестывало водой, волны куда-то тащили ее, и даже всякое повидавший Татаринов, преклонив колени, молил Господа о спасении. Проводники-якуты, дабы уберечь глаза от жуткого зрелища, плашмя, лицами вниз легли на нарты, готовясь к скорой гибели.
Среди ночи случилось то, чего следовало рано или поздно ожидать. Мощный вал слегка приподнял льдину, потащил ее по чистой воде и кинул на соседнее ледяное поле. Собаки взвыли. Люди и нарты при сопровождавшем удар оглушительном треске заскользили по льду. Трещины заполнялись водой, и части расколовшейся льдины уже отходили друг от друга.
— В нарты! Надо уходить! — крикнул Татаринов. Была лишь одна возможность спастись, и он увидел ее. Его поняли и собаки. Повизгивая от страха, они резко рванули нарты и, прыжком преодолев полынью, перенесли ее на твердый лед. То же, по примеру передовой упряжки, проделали и остальные.
День прошел в движении, а к вечеру отряд достиг самого ближнего, в четырех верстах от матерой земли, провиантского склада. Веселье проводников-якутов, уже успевших похоронить себя в штормовую ночь, носило признаки легкого помешательства от счастья.
Ночлег устроили на берегу, близ устья реки Верконы. Обсохнув и подкрепившись горячей пищей, начали перевозку припасов из ледяного склада на берег. Но их хватит лишь на пару суток. Совершенно необходимо, чтобы не голодать, добраться до основного склада.
После однодневного отдыха, необходимого и людям, и собакам, Врангель принял решение на трех нартах послать к складу Козьмина:
— Сам понимаешь, Прокопий, на этом запасе мы долго не протянем.
Козьмин вернулся в тот же день с плохими новостями. Повсюду на его пути были трещины, а потом впереди встретилась полынья шириной не менее пятнадцати верст. Добраться до склада при таком состоянии льда возможности нет.
Единственная надежда — на соединение с Матюшкиным. Он должен со своим отрядом находиться к востоку от устья Верконы. На холме близ реки вкопали свежеотесанный столб и в жестяной коробке, привязанной к столбу, оставили записку о том, что из-за недостатка припасов они нуждаются в помощи. Сами же поспешили в поисках Матюшкина на восток.
Мичман Матюшкин, как и было предписано ему Врангелем, в компании со все же примкнувшим к нему доктором Кибером прилежно занимался описью береговой линии. Нельзя сказать, что он испытывал большую радость от этой работы. Ему опять досталось самое скучное, рутинное дело, в то время как сам начальник экспедиции в компании со своим любимчиком штурманом, рискуя жизнью, бороздят лед в поисках «Северной земли». В случае удачи и поделят славу. О нем же, Матюшкине, будут снисходительно говорить: «Он тоже был с нами, но на берегу».
И опять донимает вечными жалобами доктор Кибер: и то у него болит, и это, и нос чешется, и на ухе волдырь. К нытью спутника Матюшкин относился внешне спокойно, хотя иногда его и подмывало в сердцах крикнуть: «Да замолчите же, наконец! У меня тоже, еще с прошлого года, все кости ноют, но я же не жалуюсь!»
На Шелагском мысе повстречали чукчей-оленеводов, и те рассказали, что с месяц назад уже видели здесь русских и подружились с ними. Говорили и о большой земле, лежащей к северу, которую отправились искать русские. И тут доктор Кибер вдруг вспомнил, что во время совместной с мичманом поездке встреченный в Островном чукотский старейшина тоже рассказывал о неведомой земле в море и что можно видеть ее в ясные дни с берегового утеса, называемого Якан. Не ту ли местность, подумал мичман, имел в виду и другой старшина чукчей, Валетка, которого он расспрашивал во время ярмарки в Островном?
Камакай чукчей, встретивший Матюшкина и Кибера на Шелагском мысе, рассказал также, что дальше по побережью стоит полуразрушенная хижина. Отец говорил ему, что когда-то у тех берегов разбился русский корабль и хижину построили спасшиеся с корабля люди. Нашедшие ее, среди коих был и отец камакая, уже не встретили в хижине людей. Там было лишь несколько черепов и обглоданных то ли волками, то ли песцами скелетов. В одном куле сохранились остатки муки, а в другом — немного табаку. Табак, как и обтягивавшую хижину белую парусину, чукчи забрали с собой. Им пригодились и найденная поблизости наковальня, и несколько ножей.
