П. Филео - Падение Византии
Наконец подошли к Влахернам. Здесь было совсем пусто. Следы разрушения были ужасны, как нигде; в некоторых местах запах дыма и гари свидетельствовал о бывшем пожаре. Николай и священник пробирались среди обломков и наконец достигли храма. В нем была тьма, но где-то мерцал огонек лампады.
Тихо ступали они по мраморному полу, им под ноги постоянно попадались разные обломки, большею частью икон, с которых были сорваны драгоценные украшения.
— Ты ничего не слышишь, кирие? — спросил священник, остановившись.
— Мне кажется, что справа кто-то стонет, — ответил Николай.
Несмотря на еле мерцавшую вдали лампадку, в разоренном храме была непроглядная тьма. Они направились вправо, стоп совершенно явственно достиг их слуха.
— Господи, помилуй меня грешного, — послышался во тьме шепот.
— Кто здесь страдает? — тихо спросил Николай.
— Уж недолго мне страдать? — прохрипел чей-то голос.
Николай поспешно, насколько позволяла тьма, направился к лампадке; она теплилась у иконы Пресвятой Девы, и взяв ее, он увеличил свет и возвратился к умиравшему, которого скоро отыскал вместе с священником. Это был маленький, измученный монах. Возле него на полу виднелась лужа крови.
— Отец Арсений! — воскликнул Николай, тотчас узнав его.
— Ох, кирие, я тебя узнаю, добрый, добрый человек, и ты здесь… пришел хоронить свою мать…
— Что с тобою? — спросил у него отец Георгий.
— Умираю, брат, помолитесь за меня… турки срывали драгоценности с престола… я с мощами скрывался за колоннами, в незаметном углу… не выдержал… бросился и схватил одного из них за горло… да так, что пальцы продавили его богохульную глотку… ну, а другой меня ятаганом… я едва дополз… боли уже не чувствую… холод жестокий…
Отец Арсений закрыл глаза: монах был смертельно бледен, потом он снова подмял слабеющие веки.
— Георгий, приготовь меня к смерти… если святым мощам не угрожает опасность… св. Феодора тут, у Богородицы… я ползал туда, подливал масло в лампадку… может быть Св. Дары найдешь в алтаре.
— Отец Арсений, — начал шепотом священник, — ты много страдал, а страдания искупаются все, по воле или нет страдает человек, Господь все равно страдальца награждает; но хотя я не много времени тебя знаю, однако я слышал от тебя слова вражды и ненависти к Палеологам и византийским вельможам, а как ты с этими чувствами приимешь Пречистое Тело Господа, как к смерти будешь готовиться? Прости их и примирись.
Угасавшие глаза отца Арсения сверкнули.
— О проклятие! Проклятие им… Я их не за себя ненавижу, а за тех несчастных, которых они гнали… За тех, чью свободу и кровь они не сохранили… Подумай, что испытывают в настоящее время несчастные византийцы, ведь они рабы… проклятый турок бьет по щеке образованного грека… а женщины, честные жены и дочери византийские… а монахини… подумай, что они испытывают в эти минуты и что их ждет… а потом они свыкнутся с позором… с рабством… это еще ужаснее! Привыкнуть быть рабом! А дети?.. О, мои милые, невинные, несчастные детки… В один сегодняшний день их тысячи погибли. А матери, у которых отняли от груди младенцев… о проклятие… проклятие! Ты говоришь — простить!.. Им много дано… Господь взыщет с них много… Стеною проклятые стали между пастырем и стадом… Я ведь не за себя… брат, проклинаю, потому что люблю… в этой ненависти любовь моя… до гроба люблю родину, до гроба проклинаю…
— Я понимаю, — говорил ему наставительно священник, — но ведь и Христос на кресте прощал, вот тебе пример всепрощения.
— Ох, добрый отец Георгий, Христос за себя прощал, а я за малых сих… нет, отец… лучше бы им не родиться… говорил Христос… лучше жернов на шею… не можешь приобщить меня… я не ропщу, но совесть моя чиста… ведь эта ненависть всю жизнь мою терзала… о, если бы я мог не ненавидеть, я был бы счастливее!
Николай чувствовал какое-то раздвоение в себе, непонятная тяжесть давила его; ему хотелось упросить отца Георгия приобщить скорее умирающего, это его облегчило бы и успокоило. Но Николай чувствовал, что подобное вмешательство более чем странно. Он мог только проговорить скороговоркой, так, чтобы отец Арсений не слышал:
— Он потерял рассудок, Господь не вменит ему.
Отец Георгий взял лампадку и пошел к алтарю.
Наступил полный мрак. Больной стонал.
— А что кириа Агриппина? — произнес он. — Добрая женщина… там, в этой русской стране, женщины с добрым сердцем… спасение этой стране от них. Кириа Агриппина, моя нежная голубка, я вот вижу ее перед собой… участливая такая… чутьем угадала, что у меня на сердце тяжко. О, эти участливые сердца, много страдать легче, нежели быть участливым и бессильным зрителем… Кирие, если ты в самом деле так богат, как о тебе говорят, выкупай рабов… Освободить личность человека, выше этого подвига нет, ведь и Христос за этим приходил…
Отец Арсений постоянно останавливался, хотя возбуждение как будто поддерживало его силы.
— Хорошо, отец Арсений, если еще о чем попросишь, я постараюсь исполнить.
— Благодарю тебя, кирие, ничего больше, ты добрый человек и сам знаешь, что надо делать; молись обо мне… А если будешь в Фессалониках, побывай на могиле рабы Божией Афанасии, за городом, у разрушенной церкви. На могиле лежит камень с ее именем.
Между тем возвратился отец Георгий, он был в сильном волнении.
— Ты, брат Арсений, говорил, что совесть твоя чиста; я хотел найти Святые Дары; но они… — вздохнул священник, — выброшены, разлиты и разбросаны по полу.
— О, Господи! — застонал отец Арсений. — Внесите, внесите меня в алтарь, я сам не могу.
Священник и Николай взяли его бережно и понесли. Когда его положили на пол, он сделал усилие, перевернулся и стал лизать пол, где были разбросаны Св. Дары. Но в это время у отца Арсения из раны вновь хлынула кровь и голова безжизненно поникла.
— Он умер, — едва слышно произнес Николай, наклонившись к телу и оставаясь на коленях.
Наступила мертвая тишина.
— Кирие Николай, — прошептал священник, тронув за плечо Николая, — пора нам оставить город, скоро рассвет.
Тот вскочил.
— Правда. Но я хотел бы похоронить его.
Отец Георгий не совсем охотно согласился, и они торопливо зарыли тело. Потом, подняв мощи св. Спиридона и Феодоры Августы, чрез Керкопорту направились из города. Пройдя некоторое время молча, священник обернулся к городу. Над Константинополем поднималось лучезарно вечное солнце. Путники крепко обнялись. Отец Георгий положил земной поклон городу и зашагал к греческой деревеньке, синевшей вдали, а Николай направился к Золотому Рогу.
XXIV
Летний день уже спадал, когда галера, шедшая из Анконы, ссадив пассажиров на рыбачьи лодки у острова Санте, весело скользила по гладкой поверхности моря, продолжая свой путь к югу. Лодка скоро перерезала короткое пространство воды от галеры к берегу и перевезла молодого человека, это был Максим Дука. Он высадился на берег залива Хиери и направился к знакомой хижине Герасима; но она была пуста и очевидно там никто не жил. Максим направился к морскому берегу и прошедши некоторое расстояние, встретил рыбаков, которые убирали лодку. Они с любопытством посмотрели на молодого человека.
— Земляки, — обратился к ним Дука по-гречески, — вы знаете, где тот старик, который жил вот в этой хижине? — при этом он указал на забытую хижину Герасима.
— Он, кирие, на том свете!
— Умер?
— Умер, кирие, — подтвердил один из рыбаков.
— Добрый был старик, да спасет его св. Николай, был нам хорошим советником и другом.
Максим задумался. Ему показалось, что он здесь совсем одинок, из близких людей никого нет около него. Он взглянул на море, галера еле виднелась и уходила к югу.
— Здесь, кирие, его могила, какой-то синьор приезжал, положил на могилу камень с крестом. Могила вот там, — рыбак показал пальцем на песчаный откос, потянувшийся в море.
Максим Дука направился туда. Действительно, на могиле лежала каменная глыба с высеченным на ней крестом. Здесь было пустынно. Волна морская полоскала чистый песок; берег усеян ракушками и выброшенной мелкой рыбой, которую клевали морские птицы. Тоска одиночества охватила Максима. Он опустился на могилу и смотрел на это вечно волнующееся море, на котором кое-где белели паруса рыбачьих лодок.
— Неужели это вечно? — прошептал он. — Бесцельное существование, тупая боль угрызения совести! Прости, Инеса! Прости!
Тоска его давила; мысли одна тяжелее другой приходили ему в голову. Кто же это поставил надгробный памятник доброму слуге? Андрей или Николай? Где они теперь?
Между тем наступал вечер, берег уже отбрасывал тени. Максим встал, направился к рыбакам и нанял лодку, чтобы переехать на берег Пелопонесса. Рыбаки несколько удивились такому странному желанию, ехать почти на необитаемую землю, и когда уже стемнело, Дука был на своем родном берегу. Здесь тоска еще более его охватила. Нигде не было ни души, никакого признака жизни. Мрачно стоял замок, а около него опустевшее убежище старого Дуки. Когда он стал пробираться по знакомым ему переходам замка к подземелью, с разных сторон с карнизов, поднимались совы и с шумом пролетали в отверстия окон. По пути он остановился в темном углу и снял шляпу; губы его что-то шептали. Это была могила его матери. Потом он осторожно, чтобы не оступиться среди мусора, стал опускаться в подвал. В подземелье было сыро. Максим добыл огонь и устремил взор в тот угол, где была могила отца.
