Исай Калашников - Последнее отступление
Нехотя, через силу разжал Баргут руки, выпустил Дору. Она отряхнула с себя солому, поправила платок, скрывая неловкость, засмеялась.
— Ну и медведь же ты!
Стараясь не встречаться с девушкой взглядом, Баргут связал веревку, затянул воз, торопливо вскочил на коня, поскакал. Немного погодя оглянулся. Дора стояла у зарода, смотрела ему вслед.
Время приближалось уже к полудню, когда он подъехал к разбросанным без всякого порядка юртам. Издали заметил у дома Еши Дылыкова большое оживление. В загоне мычали коровы, блеяли овцы, у крыльца дома толпились люди. Они кричали, размахивали руками.
Привязав коня к столбу, Баргут подошел к толпе. Какой-то мальчишка в стоптанных собачьих унтах визгливо выкрикнул, будто увидел диковинку:
— Русский! Ород!
Люди повернулись к Баргуту и расступились, давая ему дорогу к дверям дома Еши. Смотрели на него враждебно. Под их взглядами Васька поежился, но громко сказал:
— Сайн байна! Здравствуйте!
Ему никто не ответил. Васька, не оглядываясь, пошел вперед, но перед ним встал высокий парень в волчьей шапке, надвинутой на самые брови.
— Воришка! Коней воровал, сволочь!
Толпа загудела, сомкнулась вокруг Васьки и парня в волчьей шапке. Васька посмотрел на парня. Всплески дикой злобы в его черных глазах резанули по сердцу. Васька повел плечами… Он слышал за своей спиной выкрики угроз, но не оборачивался. Впился взглядом в глаза парня и держался. Казалось, стоит опустить голову — и его раздавят, изорвут на клочья.
— Воровал, сволочь! — Парень ударил Ваську ногой.
Этот удар точно стряхнул с Васьки сковывавший его страх. Ноздри раздулись, в глазах промелькнул бешеный блеск.
— Драться вздумал, немытая харя!
Васька изогнулся, выбросил вперед кулаки. Парень в волчьей шапке, тихо охнув, свалился на землю.
Толпа замерла. Васька шагнул к крыльцу. Люди перед ним расступились. Но замешательство длилось недолго. На голову Баргута со всех сторон посыпались удары. Он поднял согнутые в локтях руки, но это не спасало от тяжелых кулаков. «Только б не упасть, только б выдержать, устоять. Растопчут… Грудь раздавят…» — пронеслись в голове обрывки мыслей.
Удары сыпались, не переставая. Руки у Васьки ослабели, он уже плохо понимал, что с ним происходит. Его точно посадили в железную бочку и колотили по ней сверху кувалдами. Грохот врывался в уши, переполнял голову.
Из-за угла верхом на лошади выехал Базар. Он сразу понял: происходит что-то неладное. Кого бьют и за что, он не стал расспрашивать, а направил лошадь на толпу, пронзительно свистнул и начал хлестать направо и налево витой ременной плетью. Но это почти не помогло. Тогда Базар сорвал с плеча ружье, и над толпой грохнул выстрел.
Это отрезвило людей. Толпа рассыпалась. Васька, шатаясь, пошел к крыльцу, обхватил руками столбик, поддерживающий навес над крыльцом, и сполз по нему на землю.
— Что вы делаете?! — кричал Базар. — Убили человека!
— Это вор, Баргутка-конокрад.
— Конокрад или разбойник, вы не имеете права бить. Есть Советская власть, ей надо жаловаться.
— Учить вздумал, сосунок!..
— Твоя Советская власть последнего телка сводит со двора.
— Бей его, сопляка!
Толпа стала надвигаться на Базара. Он положил на луку седла ружье и поднял руку:
— Не смейте подходить — застрелю. Вы люди или взбесившиеся псы? Вот так и стойте. А теперь слушайте. Слушайте правду, улусники! Вас обманывают, дурачат Еши и Цыдыпка. Налоги они придумали, а не Советская власть. Направьте свой гнев против них! — Базар привстал на стременах и показал на Еши и Цыдыпа, стоявших на крыльце.
Еши погрозил Базару кулаком.
— Заткни свою поганую глотку, щенок! Не слушайте его, улусники. Этот сын паршивой кобылицы клевещет на честных людей. Мне не нужны ваши крохи. Я богат. Советская власть требует от нас помощи — я тут ни при чем…
Сбитая с толку толпа молчала. Люди не знали, кто прав, кто виноват. Воспользовавшись растерянностью улусников, Еши стал что-то шептать Цыдыпу. Тот, соглашаясь, кивал головой. Базар попробовал заговорить, но его никто не слушал. Увидев в толпе Дамбу, он подъехал к нему, притронулся плетью к плечу, быстро зашептал:
— Дамба, скажи народу слово. Тебя знают, послушаются.
— Что — скажи? — раздраженно ответил Дамба.
— Про власти скажи, про налог, про обман…
— Про обман? — Дамба быстро поднялся на крыльцо, повернулся к толпе.
— Араты! — громко крикнул он. — Араты! Мы темные люди и что делается в мире, не знаем. Но власть, которая хочет выжать из нас последние капли крови, не наша власть. Советская власть хорошая на словах…
Базар сжал плеть так, что пальцы руки побелели. Он ударил лошадь и рванулся к крыльцу, крикнул:
— Продался?! — Ярость исказила его лицо. Лошадь теснила грудью людей, роняла с губ хлопья зеленоватой пены.
— Куда лезешь? — раздались возмущенные голоса. Кто-то вцепился в ногу Базара, стараясь стащить его с седла. А он словно не замечал этого. Перед ним белело лицо Дамбы… Он поднял плеть и с размаху опустил на это лицо… Лошадь поднялась на дыбы, шарахнулась в сторону и понесла его в степь. Дамба схватился за лицо, застонал. К нему подбежал Цыдып, обнял, повел в избу. Вернувшись, он хриплым голосом бросил в толпу:
— Э-эй! Тихо! Я буду говорить. Слушайте внимательно. Вы заблуждались, сородичи. Ваше счастье, что хоть немного власти сохранилось в наших руках. Пусть Советы вырывают из наших тел сухожилия, пусть ломают нам кости — все перенесем ради вас! Забирайте обратно все, что сдали большевикам!
Дважды повторять не пришлось. Люди бросились к загону, сорвали ворота и стали выгонять скот. Они проходили мимо крыльца и улыбались, кланялись Еши и Цыдыпу, выражая свою благодарность.
Когда все ушли, Цыдып опустился со ступенек крыльца, тряхнул Баргута за плечо.
— Вставай, паря, беда миновала.
Васька поднял тяжелую голову, ухватился рукой за ступеньку крыльца, со стоном встал на ноги.
— Пойдем, лечить тебя буду. — Цыдып взял Баргута под руку. Васька выдернул руку, с ненавистью посмотрел на него.
— Еще поплачете от меня, тварюги, — проговорил он и, подняв затоптанную в грязь шапку, с усилием сел в седло. Жеребчик шагом повез его прочь от улуса.
На лице синяки набухли спекшейся кровью, в голове звенело, глаза застилала пелена. Стиснув зубы, Баргут тихо стонал. Не от боли стонал он. К боли притерпелся с детства. Лютая ярость переполняла сердце, просила выхода. Если бы его отлупили раньше, когда он в самом деле воровал, Баргут бы молча снес обиду. Но ведь сейчас он не ворует, давно уже не ворует. За что же били? Этого он не простит. Никогда, никому он не прощал обид.
Савостьян, увидев Баргута, ахнул:
— Это кто же тебя так разукрасил?
Баргут рассказал, с натугой раскрывая опухшие губы. Савостьян матерно выругался. Исклеванное оспой лицо побагровело.
— Распоясались, нехристи! Опять же все из-за посельги. Он их подбивает! Должно, он и растолмачил бурятам, что мы конишек уводили. Он, Васюха, он. Вчера и позавчера были у него буряты. Сам видел. Из-за него, сволочуги, нас и прикончить могут. Уж он постарается…
В черных диковатых глазах Баргута медленно сжимались зрачки. Но Васька молчал. Он не любил попусту чесать языком.
4Весна… Солнце вылизывает в логах и буераках слежалые суметы снега. Синевой наливается небо, на пригорках вспыхивают голубые цветы ургуя, закраек леса охвачен сиреневым дымом — цветет багульник.
Весна… Во дворе Федота Андроныча бьет копытом о мерзлую землю жеребец, он мечется в тесном стойле, грызет повод недоузка и призывно ржет. Ему откликаются кобылицы, гуляющие на пустыре.
Весна… Бабы на улице, засучив рукава, скоблят нижние венцы домов, моют горячей водой, верхние — красят глиной цвета яичного желтка. Улицы становятся нарядными…
Павел Сидорович не спеша идет по селу. Прислушивается, присматривается к приметам весны. Его внимание привлекает и плавленое серебро лужиц, и букеты багульника на подоконниках, и говорок голубей под кровлями.
Под крышей его избенки тоже воркуют голуби, на столе тоже стоит букет пахучего багульника. С приездом Нины избенка преобразилась. В ней стало чисто, уютно. На окнах — небывалое в Шоролгае — занавески! Пол Нина моет каждый день и, соблюдая традиции семейских, посыпает обожженным речным песком. Ей это нравится.
Идет Павел Сидорович по селу, прихрамывает. Шапка на затылке, солнечный свет падает на лицо. Навстречу ему то пешком, то на подводах попадаются мужики. Иные здороваются приветливо, иные хмуро кивают головой, а вот Савостьян даже отвернулся. Пусть отворачивается…
В Совете толпился народ. Клим сидел за столом, курил махорку. Перед ним лежала тетрадь, прошитая суровыми нитками. Павел Сидорович однажды видел, как Перепелка, потея от натуги, вносил в нее все, что должен был сделать Совет в ближайшие недели, месяцы и даже годы. Знал Павел Сидорович, что на первой странице написано: «Симиное зирно ни у всех есть. Где иго узять?» Сейчас разговор шел именно о том, где взять семена.
