Дмитрий Балашов - Бальтазар Косса
– Значит, ни то, ни другое не давало прибыли много большей? – спросил Косса.
– Именно так! – подтвердил Джованни. – От 10 до 40 процентов и последнее далеко не так часто, как думают! Это только Барди, да и то в начале своей карьеры, умудрялись получать свыше 30 процентов прибыли на капитал! Обычно – б–10 процентов, и я бы даже сказал зачастую и меньше, ежели учесть банкротства, разорения во время войн, нападения пиратов и просто довольно частое невозвращение сумм, взятых владетельными особами, герцогами и королями.
Нас спасает то, что нынче очень снизились транспортные расходы. Даже при сухопутных перевозках это от 10 до 20 процентов, а морских – 5 процентов и ниже!
– Поэтому республике нужны морские выходы! – вторично подсказал Косса.
– Именно поэтому! – подтвердил Джованни, ясно глядя в глаза Бальтазару. – И потому прибыль, которую мы твердо можем обещать нашим клиентам, ограничена. Ограничена еще и законом о маркировке – «таккаменто», по которому к каждому куску шерсти, продаваемой цехами Калимала или Лана, должна быть привешена бирка, исчисляющая все элементы, составляющие цену куска, и все накладные расходы. И данные эти проверяются уполномоченными цехов, согласно бухгалтерским книгам контор.
– Да, ежели все эти правила и законы отменить… – начал Косса, а Джованни договорил тотчас:
– Ежели эти законы отменить, наша фирма способна была бы за год утроить свой основной капитал! – Тут он помедлил и улыбнулся мудрой улыбкой провидца: – Но это при том, ежели бы правила исчезли только для одних нас! А ежели подобную волю получат все, Флоренция съест саму себя!
– Как ваша семья перенесла все это? – спросил Бальтазар хозяина, теперь уже почти как своего сотоварища, подразумевая восстание чомпи.
– Так и перенесла! Многие погибли! Наш Сальвестро Медичи вовремя успел умереть! Мы и сейчас еще под подозрением Мазо Альбицци, и участь Вьери далеко не ясна!
Конечно, хорошо, когда ты наверху, произносить речи, де: «Молодость бездельничает, старцы развратничают и женщины в любом возрасте предаются порокам!» В самом деле жадность, стремление к славе и почестям портят многих. Безнаказанность зла порождает зло, заставляет разделяться на партии, тогда как необходимо общенародное единство…
Пойдемте ужинать, мессер Косса! А затем, уже конкретно, поговорим о делах. Я, кажется, смогу открыть вам счет, то есть вы будете кем-то вроде владельца банка, а я – вашим бессменным управляющим. А о норме прибылей сговоримся за ужином!
У меня не так давно родился сын, которого мы с женой очень долго ждали. Мы его назвали по прадеду, Козимо. Прадед был у нас совсем из простых! Покажу вам своего наследника и познакомлю с супругой, а кроме того, угощу редким флорентийским блюдом, которое моя жена готовит божественно!
В доме своем Джованни был примерным семьянином, в уютное гнездо которого не залетала беда и почти не проникали бури и страсти внешнего мира.
«Он и умрет во своем дому, на своей постели, – думал Косса, переходя по внутренней лестнице в столовый покой, – окруженный любящими детьми и скорбящими родичами, одаривши церковь богатыми вкладами, чем заслужит уважение римской курии, и будет поминаем, как примерный гражданин и супруг… А я?»
XXIV
И вот тут мы подходим к главному, что сумел совершить Косса на своем посту и что трактовалось впоследствии как одна из крупнейших язв католицизма – речь идет об индульгенциях.
Может быть, именно потому, что Косса был сверх загружен работой на Томачелли-Бонифация IX (друг-приятель зачастую раздражал Бальтазара, который понимал, что волочит этот воз один, без всякой помощи Томачелли, тот лишь мешал ему своей неуклюжею вознёю с «акциями воздуха», продажею обещаний и проч.), может, и по чему иному, но конструктивные мысли приходили Бальтазару в голову в минуты отдыха – в пути, в постели, во время еды.
Косса понимал, что, прежде всего, надобно было объединить Италию. Но если бы это понимали и другие! Флоренция, Пиза, Милан, Лукка, Урбино, Римини, Анкона… Что ни город, то свой правитель! Римляне умели держать в кулаке, одолев этрусков, галлов и самнитов, все это разноплеменное множество. Земля Италии дышала их древним величием, тем величием, которого так не хватало современным итальянцам, разделенным и разорванным на враждующие земли и города…
Бальтазар через голову сволок с себя сутану, с отвращением бросил в руки слуге. Оставшись в рубахе с широким воротом и чулках-штанах поплескал себе на лицо и шею воду из рукомоя, обтер влажное лицо полотном, и только после того, отходя, взглянул на Яндру, остановившуюся в дверях.
– Ты ел? – спросила она с тою женской многозначительностью, которая зачастую повергает в трепет супругов, ибо это значило и – где ел? У какой женщины? Что делал и где был, когда я ждала тебя?! И прочее, и прочее…
Косса рассеянно кивнул, думая о своем. Потом крепко провел руками по лицу:
– Да! Да! Вели подавать на стол!
Яндра резко повернулась, и не то даже было обидно, что ей опять придется в постели обонять аромат чьего-то чужого тела и незнакомых духов, но то, что Бальтазар даже не заметил скрытой издевки в ее голосе, что ему, по-видимому, совсем наплевать на все ее переживания, на тоску ожиданий, на рассеянное молчание… Косса как-то, неведомо как, выкидывал ее из своей деловой жизни.
Яндра прошла, подрагивая бедрами. Даже остановилась – приступ вожделения и ненависти едва не вызвал у нее обморока. (И он еще смеет советоваться со мной! А с теми, другими, он тоже, меж ласк, говорит о трудностях папского престола?!)
Если бы она была девушкой, повстречавши Коссу, как ее старая подруга, Има Давероне! Ежели бы не отдалась в свое время, ради спасения жизни, старику-кардиналу! Возможно, ей не хотелось бы так изменять Коссе, мстить ему за каждую измену, за каждую любовницу… Возможно! И ежели бы еще не эти четыре года, проведенные на пиратском корабле…
Как он умеет забыть обо всем, что было? О трупах, резне, крови и – да! – берберийских любовницах своих! Забывает, хотя Гуиндаччо Буонаккорсо, которого он сделал своим не то телохранителем, не то камердинером, – одноглазый пират со страшною, перерубленной рожей, в священническом облачении, под коим у Гуиндаччо постоянно вздета кольчатая рубаха и спрятан широкий пиратский нож… Чем не напоминание о тех, прежних временах!
Впервые подумав о Гуиндаччо как о мужчине, о самце, Яндра вздрогнула, мурашки пробежали у нее по коже. Какой дешевой портовой шлюхой надобно быть, чтобы отдаваться такому!
Косса, по-прежнему ничего не замечая, ел «фрутти ди маре», запивая белым вином, откусывал хлеб своими белыми волчьими зубами.
– Томачелли постоянно не хватает денег! – высказал в пространство, глядя мимо ее лица и протягивая руку к жаркому.
Яндра глядела на него, по-прежнему вожделея и ненавидя, и лишь волнисто передернула плечами, уронив:
– До юбилея еще далеко!
Бальтазар впервые пристально взглянул в лицо Яндре.
– Юбилей?
Еще Бонифаций VIII, почти столетие назад, в 1300 году, объявил юбилейный год под названием «сбор христиан», и Рим был затоплен нескончаемыми толпами паломников, жаждущих помолиться в соборе Святого Петра и получить отпущение грехов у самого папы.
Юбилейный год намеривалось проводить раз в столетие. Но уже Климент VI в 1350-м году решил повторять юбилей через пятьдесят лет. Урбан VI сократил этот срок до 33 лет (возраст Христа), а впоследствии папа Пий II, уже в середине XV века, сократил срок до 25 лет, да еще стали проводиться внеочередные юбилеи по тем или иным случаям (по случаю крестового похода, например). Почему Томачелли-Бонифаций и сумел дважды справить юбилей, один по счету лет Христа, другой – в конце столетия.
Косса продолжал глядеть на Яндру круглыми глазами, словно увидя ее впервые, и даже перестал есть, забывши нож в руке. Мысль, которая пришла ему сейчас в голову, прошла столь извилистый путь, что конечный результат ее был неожиданен даже для самого Бальтазара.
Во-первых, помыслилось, что Бонифаций IX ни у кого (даже у него, Коссы!) не вызывает уважения. Что государи разных стран, даже и не самые могущественные, давно уже начали запрещать паломничество своих подданных в Рим, такое количество драгоценного металла уплывало в бездонные карманы римской курии. И объяви, скажем, Бонифаций IX вскоре новый съезд христиан, вряд ли что и получится. Тут Яндра полностью не права! Да бабы и вообще-то редко способны к логическому мышлению…
С другой же стороны, власть папы, наместника Святого Петра (и плевать, что Петра, по-видимому, в Риме, вообще не было. Люди верят и не верят во что-либо по двум причинам: ежели это им выгодно, и ежели им хочется в это верить!), – это, по существу, власть самого Христа на земле. И с этой стороны Томачелли, не он лично, а он – как знак, как символ, имеет божественную власть. Власть на что? Вот отсюда и следовало начинать!
