Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 2
Глава 22
О, стонати Русской земле, поминаючи прежнее время и прежних квязей! Нашего старого Володимира нельзя было пригвоздити к горам киевским! Ныне же врозь веют стяги русских квязей, несогласно их копья поют. Слово о полку Игореве
Когда по утренней зорьке из Фроловских ворот Кремля выехал, в сопровождении двух слуг, статный молодой всадник, в ладно сидящем синем кафтане, со сверкающей самоцветами саблей на боку и в низко надвинутой собольей шапке, – стоявшие у ворот парные стражи, опершись на копья, долг провожали его удивленными глазами.
– Видал, Федька, боярина? – промолвил один из них, когда всадник, миновав пустынную еще площадь торговые рядов, скрылся в одной из боковых улиц посада.
– Видал… Вроде бы не наш, а обличье будто знакомое.
– И мне гребтится… только как же это такое?… А может, то оборотень?
– Где тебе оборотень! Гляди, какая сила храмов-то Божь их округ!
– Ну, коли не оборотень, так не кто иной, как мурза татарский, ханов посол!
– Ахти, батюшки! И впрямь он! Пошто ж это он русским боярином-то вырядился?
– Вот то-то и оно! Как бы не воровство какое умыслил?
– Может, схватить его было надобно?
– Окстись! Ханского посла схватить! Он те хватит! Только и очухаешься, как за хвостом его коня в Орду попехаешь.
– Оно так… А сотника все же упредить беспременно надоть.
– Вот и я мыслю. А ну, бяги!
Карач–мурза, ибо это и вправду был он, в первые часы чувствовал себя довольно неуверенно в русском платье: ему все казалось, что встречные сразу узнают в нем татарина. Но в этом он ошибался. Никому из тех, кто не знал его раньше, глядя на него, и в ум бы не пришло усомниться в том, что он русский. Не отъехав от Москвы и десятка верст, Карач-мурза это понял и сам, по тем лениво-равнодушным взглядам, которыми его провожали в подмосковных селах.
Желая убедиться в том, что его не выдает и речь, он принялся расспрашивать встречных о дороге, стараясь с наиболее словоохотливыми затянуть беседу. Вначале все шло гладко, но вот раз, по привычке помянув Аллаха, он с досадой увидел, что говоривший с ним пожилой крестьянин выкатил глаза от удивления, а потом, пробормотав что-то невразумительное, поспешно зашагал прочь. Поняв, в чем заключалась для него главная опасность, князь тут же мысленно повторил сто раз слово «Бог» и положил себе делать это всякий раз, когда в беседе со спутниками с языка его сорвется «Аллах».
Но тут будет уместно сказать несколько слов об этих спутниках. Ильяс – нукер Карач-мурзы, – крупный мужчина лет тридцати, светловолосый и скуластый, как мы уже знаем, был по рождению русским. Родители его были захвачены татарами при усмирении Твери, лет сорок тому назад, и вместе со множеством других пленных пригнаны в Сарай. Тут, при распределении добычи, оба они достались тысячнику Субут-ходже, который, узнав, что отец Ильяса искусный оружейник, решил оставить его у себя, а жену его, молодую, но некрасивую женщину, назначил на продажу, вместе с другими рабынями. Но, услыхав это, оружейник повалился татарину в ноги.
– Не губи, батюшка, пресветлый князь! – взмолился он. – Оставь при мне женку! Коли явишь такую милость, я тебе за нее втройне отработаю, а нет, вот те Христос, все одно сбегу!
– Погляжу я, как ты сбежишь из ямы глубиной в десять аришей, да еще с бревном, прикованным к ноге, – усмехнулся тысячник, когда ему перевели слова русского.
– Ну, а какой тебе прок меня в яме-то держать? Чай, я тебе на кузне надобен, а не в яме! Пожалей, не продавай бабу, милостивый хан! Она тебе тожеть в хозяйстве сгодится. Ты не гляди, что она с лица рябая, у ей руки золото!
Субут– ходжа был человек богатый и не злой. Посмеявшись и попугав еще немного своего нового раба, он велел оставить ему жену и после об этом не пожалел: оба оказались отменными работниками и людьми почтительными и покорными. Через три года хозяин отпустил их на оброк, и они поселились, среди других пленных умельцев, в ремесленном квартале города, где отец Ильяса жил и работал свободно, ежегодно выплачивая Субут-ходже условленную сумму. Оружие в Орде шло хорошо, и через десяток лет он уже был зажиточным человеком.
Приблизительно в это время родился Ильяс. Рабское состояние родителей, по татарским законам, не распространялось на детей, и он был от рождения человеком свободным. Его окрестили в одной из местных православных церквей, но при выборе ему имени родители проявили мудрую предусмотрительность: пророк Илья столь же высоко чтится у мусульман, как у православных. Таким образом, в семье и среди русских он стал и навсегда остался Ильей, а для татар от рождения был Ильясом.
Подобно имени, с годами раздвоилось и его мироощущение. В семье он говорил по-русски, слышал бесконечные рассказы о матушке Святой Руси, понимал и разделял тоску родителей по утраченной родине и сам ощущал себя русским. Но на улице, встречаясь со своими сверстниками татарам, будучи постоянным участником их детских забав, а позже и воинских упражнений, он попадал в мир преклонения перед памятью «великого Чингиса» и его легендарных походов, сам невольно проникаясь всей этой военной романтикой Орды! Тут уже он мыслил и чувствовал как ордынец. В нем как бы сочетались два разных человека: русский Илья и татарин Ильяс.
*Почти все библейские пророки и патриархи признаются и Коране Так, напр., магометанские Ибрагим – это Авраам, Моса – Моисей, Гарун – Аарон, Сулейман – Соломон, Дауд – Давид, Юсуф – Иосиф, Якуб – Иаков, Нух – Ной и т. д. Великим пророком, под именем Исы, считает Иисус Христос, Богородица, под именем Мариам, почитается святой женщиной.
К работе ремесленника он никакой склонности не имел и, едва возмужав, решительно избрал дорогу воина. Родителей его это, конечно, не обрадовало, но не слишком и огорчило: воинское звание считалось в Орде почетным. Из русских, там родившихся, многие избирали этот путь и достигали высоких постов. Все они были известны под татарскими именами, и потому наша история сохранила о них очень мало сведений. Но мы, например, знаем, что тысячник великого хана Тохты, убивший в сражении мятежного хана Ногая, был по происхождению русским.
В тот год, когда Хорезм отложился от Орды, Ильяс служил в одном из находившихся там золотоордынских туменов. Этот тумен почти сплошь состоял из хорезмийцев и потому целиком перешел на сторону эмира Хуссейна Суфи, а те немногие татары, которые пожелали возвратиться в Орду, были с миром отпущены.
Ильяс еще не решил, что делать, когда случай свел его с Карач-мурзой, который, выслушав его историю, предложил ему остаться у него нукером. Узнав, что Карач-мурза сын русского князя, Ильяс пошел к нему на службу с особой радостью: такой оборот дела как-то вдруг все поставил на место в его сознании, позволив примирить и слить воедино русскую половину его естества с татарской. Он привык жить волею начальника и ломать голову над сложными жизненными вопросами не любил, а потому в этом случае рассудил приблизительно так: «Мой новый князь наполовину русский, как и я, значит, что хорошо ему, то будет хорошо и мне. Он станет думать за двоих, а мое дело – следовать за ним повсюду и делать, что он прикажет». С той поры он неотлучно находился при Карач-мурзе уже шесть лет и был ему верен и предан.
Второй спутник Карач-мурзы, послушник Чудова монастыря Макар Бугаев, был высокий жилистый мужчина лет сорока пяти. Внешний облик его был звероват и угрюм, но глаза глядели из-под косматых бровей умно и беззлобно.
Приглядевшись к нему и понимая, что именно с ним полезно побольше разговаривать в пути, чтобы усвоить особенности русской речи, князь задал ему два-три вопроса. Макар отвечал охотно, и вскоре между ними завязалась беседа.
– Ты что, в Москве родился? – спросил Карач-мурза после того, как проводник обстоятельно рассказал ему историю Чудова монастыря.
– Нет, боярин, – ответил Макар, которому владыка Алексей строго наказал величать ханского посла боярином и в пути не заикаться о том, что он ордынец. – Родом я из Брянска, а в Москву попал лишь ноне, каких два лета назад.
– Пошто же ты свою землю покинул? Али в Москве тебе лучше?
– Эх, боярин, не всякому родная сторона мать, иному и мачеха, – не сразу ответил Макар, и взгляд его помрачнел… – Так, вкоротке, того не обскажешь.
– Зачем вкоротке? Сказывай, как тебе любо. Путь перед нами долгий, времени хватит.
– Ну, изволь. Коли есть охота послухать, я расскажу… Случился, стало быть, у нас на Брянщине мятеж народный супротив князя нашего Глеба Святославича. Вовсе дрянный был князь, не тем будь помянут: войнами своими, поборами да лютостью довел он народ до краю и не стало нам никакого житья. Ну, значит, и порешили его согнать долой, а к себе звать другого князя…
– Кого же хотели вы звать? – быстро вскинув глаза на рассказчика, перебил Карач-мурза.
– А соседнего князя, Карачевского, Василия Пантелеича.
