Константин Шильдкрет - Гораздо тихий государь
— И все-то не так, как ищет сердце наше! Все-то смута и свара серед людишек наших.
Никита Иванович кивнул стоявшему у двери дьяку:
— Веди их!
Запрокинув величественно голову и чванно поджав губы, Павел первым вошел в Думу. За ним, на четвереньках, усердно колотясь лбами о проплеванный пол, вползли монахи.
Ордын-Нащокин преградил дорогу епископу.
— Иль не гнется спина, что дерзаешь не поклониться государю всея Руси?
Послы испуганно насторожились, готовые при первом окрике царевых советников броситься наутек. Но Павел, оттолкнув Нащокина, подошел вплотную к царю.
— По твоему ли соизволению, государь, стали ныне промеж тобою и епископами православными человеки мирские?
Алексей покраснел и потупился.
— Любы нам все наши сиротины, — расплывчато ответил он.
— Все ли? — ткнул епископ посохом в сторону Ртищева. — А либо токмо те богомерзостные, кои навычены еллинским книгам да прочей ереси?… Все ли, а либо любезней сердцу твоему вороны, гнездящиеся при Андреевском монастыре?
Федор попытался вступить в пререкания, но, встретившись со взглядом епископа, растерялся и махнул безнадежно рукой.
Медленно раскачиваясь у окна, князь Никита вполголоса напевал иноземную песенку.
Царь предложил Павлу присесть.
Епископ несколько успокоился и уж тише продолжал:
— Ведомо ли тебе, государь, что верующий ежечас подвержен поддаться диаволу и впасть в богомерзкую ересь? Иль негоже стали глаголы премудрые ныне: люби простоту паче мудрости, не изыскуй того, что выше тебя, а какое дано тебе от Бога учение, то и держи.
Алексей неопределенно покачал головой и поочередно поглядел и на епископа, и на сторонников новшества, и на поборников старины.
Полдня ушло на страстные споры о Никоне, о его преобразовательских деяниях. Наконец, Павел, охрипший от крика, покинул Думу, так ни до чего и не договорившись с царем.
На улице епископа встретила толпа единомышленников.
— Зрите, христиане, како творят ныне с монахи на патриаршем дворе! — завопил Иннокентий, потрясая полами изорванной рясы. — Три дни морили нас гладом еретики! Три дни потчевали нас батожьем и кнутьем!
Павла окружили ученики Андреевского монастыря — Голосов, Засецкий и Алябьев.
— Очисти, владыко, от ереси книжной! — заломили они в отчаянии руки. — Избави нас от злых козней Ртищева и Нащокина.
Епископ тотчас же приступил к очистительной молитве. Толпа благоговейно опустилась на колени.
Получив отпуск, ученики Андреевского монастыря поклонились в пояс Павлу и возбужденно обратились к толпе:
— Ныне нас очистил владыко, а кто порукой тому, что завтра нас да иных христиан сызнов не погонят поганиться ересями? А не быть на Москве гнезду вельзевулову? Огнем спалить тое гнездо!
— Огнем спалить! — подхватила угрожающе улица.
— Да и пепел развеять!
Невесть откуда в руках людей появилось дреколье, ножи и камни. Толпа, предводительствуемая монахами, хлынула в сторону Андреевского монастыря.
В Кремль, нещадно нахлестывая нагайкой взмыленного коня, мчался окольничий.
— Бунт! — молнией пролетело по всем уголкам Москвы и поразило громовым раскатом палаты царя.
Алексей, выслушав окольничего, бессильно повалился на лавку.
— Вот тебе и филосопия на европейский лад! Вот тебе и исправление богослужебных книг!
Рокот толпы долетел и до усадьбы постельничего. Савинка, узнав, в чем дело, бросился было на улицу, но у самого крыльца его остановила Янина.
— Куда?
— Аль оглохла, не чуешь разве, как загомонили людишки?
— Не ходи! Не срок тебе дьяков дразнить!.. И то гневается царь на нашего господаря, — умоляюще заговорила Янина и, неожиданно загоревшись злобой, погрозилась в пространство: — Будет час, сама я впереди черных людишек пойду великою ратью противу царевых воров!
Где-то ухнул пищальный залп.
Корепин распахнул дверь и вырвался из рук вцепившейся в него польки.
— Пусти!
— Ан не пущу! — властно крикнула Янина. — Не пущу зря помирать! То не на радости, а на кручины черным людишкам.
Она догнала его у ворот и загородила дорогу.
— А меня не слушаешь, послушайся Танина гласу!
Савинка недоуменно остановился.
— Нешто ты про Таню ведаешь?
— Коли сказываю, выходит, ведаю. А уйдешь — не зреть тебе боле ни воли, ни девки!
Пользуясь замешательством Корепина, она увела его в хоромы. Савинка сел на лавку и закрыл руками лицо.
— Серчаешь? — тихо, упавшим голосом, спросила полонянка.
— Уйди! — неприязненно передернулся Корепин. — Не серчаю, а, одначе, уйди.
Но полька не послушалась, присела рядом с ним. Она долго с горячностью доказывала Савинке, что не должен он рисковать понапрасну и под конец таинственным шёпотом рассказала ему о людях, которые исподволь готовят восстание во всей стране.
— Кто сии люди? — сразу загорелся Корепин.
— Пообживемся с тобой, все обскажу. Тайну сию не можно мне, не спросясь у атамана нашего, ни единому человеку открыть.
Она помолчала и так поглядела на дворецкого, будто хотела проникнуть в самые сокровенные его помыслы.
— Даешь ли обетование верой и правдой служити людишкам страждущим?
Корепин вскочил с лавки и клятвенно поднял руку.
— Пущай душа моя отойдет в геенну огненную, коли помыслю токмо Иуде сподобиться!
— А коли так, — улыбнулась Янина, — для началу испытанье тебе. Держи!
Достав из-под кофточки запечатанную сургучом цидулу, она сунула ее за пазуху ему и принялась подробно объяснять, куда нужно отнести бумагу.
— Гоже ли? — усомнился Савинка. — Как я перед людьми тому ляху цидулу отдам?… А ненароком ошибка выйдет, да языка замест своего приму человека?
Янина снова во всех подробностях описала ему внешность поляка и перекрестила его на дорогу.
— Да благословит тебя Бог на правое дело. А повыгонит царь послов Хмельницкого из Москвы, как погнал Вешняка, в те поры все и почнется. Поднимется в те поры казачество, соединится с холопями нашими и великою ратью пойдет на царевых воров.
Дворецкий невольно залюбовался Яниной. «Прямо тебе ни дать, ни взять матерь Божья, что на фряжских лубках», — подумал он умиленно и чуть коснулся ее руки.
— Ну, я пойду.
— Иди, мой коханый, — ласково ответила Янина и, точно покорившись горькой судьбе, прибавила: — А оттель к Тане зайди… Поди, истомилась без тебя, горемычная. Колико время на воле ты, а по блажи господаря ни единожды со двора не хаживал никуда.
В воротах Корепин встретился со стариком богомольцем, частым гостем Янины, и почтительно поклонился старцу.
— Не к нам ли ковыляешь, человек Божий?
— К вам, чадушко, к вам, — едва внятно просипел богомолец и зябко натянул на уши ворот тулупа. — На дворе благорастворение воздухов, а мне все студено, голубок… Видно, время в могиле погреться.
Янина, увидев гостя через окно, выбежала ему навстречу. Старец остановился посередине двора и, широко расставив руки, зашатался из стороны в сторону. К нему на помощь подскочил холоп.
— Аль ноженьки не носят, молитвенничек?
— Стар я стал, немощен. Ростом да видимостью дуб ядреный, а в нутро поглазеть — опричь дупла да плесени, ни чего не засталось.
С огромным трудом он подошел к крыльцу и низко поклонился Янине.
— Спаси Боже рабу Божию, Нину!
— Гряди с миром, старче, в нашу обитель.
В каморке, примыкавшей к опочивальне Федора, гость, покряхтывая и творя молитву, уселся на лавку.
Янина выглянула в дверь. Холоп, проводивший богомольца до порога опочивальни, вытянулся перед полонянкой.
— Мне идти, а либо занадоблюсь?
Полька звонко ударила его по лицу.
— Колико раз я наказывала не поганить духом смердящим хором! Коли занадобится, неужто не кликну!
Старец покачал головой и хихикнул. «А и лукава, блудная тварь! Ей бы не во образе по земле шествовать, а змием на брюхе ползать».
Обойдя хоромы и убедившись, что никого нет, Янина закрыла на засов входную дверь и вернулась в каморку.
— Сбрось ты, Василий, тулуп свой да в сени снеси. Вся каморка смердит.
Старец зажал ей ладонью рот.
— Ополоумела? Старцем величай, а имени не реки. Не ровен час, учует кто.
Полька уверенно тряхнула кудрями.
— Опричь нас да мышей во всех хороминах духа нету живого.
* * *Корепин встретился с поляком в тайной корчме, и, обменявшись с ним цидулами, тотчас же ушел.
По дороге к Тане он встретил Григория, ковылявшего в церковь.
— А девка-то вся вышла, — собрал гончар желтые губы в сочувственную улыбку. — На деревню, милок, подалась, подкормиться маненько.
На пригорке показалась приземистая фигура приходского священника. Заметив его со звонницы, пономарь ударил во все колокола, и Григорий, сняв шапку, набожно перекрестившись, пошел своей дорогой.
