Висенте Ибаньес - Кровь и песок
Она погрузилась в молчание, взгляд ее блуждал — безумный взгляд, который выдавал ее сумасбродные мысли.
— Ты, верно, часто бил женщин,— сказала она, пристально глядя на него.— Не отрицай. Я хочу знать. Конечно, жену ты не бьешь, я слышала, что она очень хорошая. Но других женщин, тех, с которыми вы, тореро, встречаетесь. Тех женщин, которые, чем больше их бьют, тем сильнее любят мужчину. Нет? В самом деле, тебе никогда не случалось бить женщину?
Гальярдо отрицал с негодованием сильного мужчины, не способного ударить слабое существо. Донья Соль казалась разочарованной.
— Когда-нибудь ты должен меня побить. Я хочу испытать, что это такое,— решительно сказала она, но в ту же минуту нахмурилась, сдвинула брови, и в ее золотистых глазах вспыхнуло синее пламя.
— Нет, дурачина, нет! Не слушай меня и не вздумай этого делать. Иначе ты все потеряешь.
Однажды Хуану представился случай вспомнить это предостережение. Как-то в минуту близости ласка его сильных рук показалась ей слишком грубой, и женщина, в которой тореро возбуждал неудержимое влечение и в то же время страстную ненависть, пришла в ярость. «Вот тебе!» — И с этими словами донья Соль нанесла Гальярдо сокрушительный удар в нижнюю челюсть, удар меткий и рассчитанный, говоривший о том, что она хорошо изучила приемы бокса.
Ошеломленный болью, охваченный стыдом, Гальярдо молчал, а донья Соль, словно понимая, что поступила дурно, пыталась оправдаться, но голос ее звучал холодно и враждебно.
— Это тебе урок. Знаю я вас, тореро. Стоит один раз спустить, и ты станешь каждый день колотить меня, точно какую-нибудь цыганку из Трианы. Я поступила отлично. Знай свое место.
Как-то ранней весной они возвращались вдвоем после отбора молодых бычков на пастбищах маркиза. Сам маркиз вместе с группой всадников ехал по дороге, а донья Соль в сопровождении эспады пустила лошадь напрямик через луг, с наслаждением ощущая, как лошадиные копыта утопают в зеленом ковре.
Умирающее солнце нежным пурпуром заливало равнину, усыпанную белыми и желтыми пятнами полевых цветов. На лугу, пылавшем красноватым отблеском далекого пожара, отчетливо темнели удлиненные тени лошадей и всадников, а гаррочи, лежавшие на плече, казались такими огромными, что их темные острия терялись на горизонте. Раскаленной стальной лентой сверкала река среди высокой густой травы.
Донья Соль кинула на Гальярдо властный взгляд:
— Обними меня за талию.
Эспада повиновался, и они поехали дальше, тесно прижавшись друг к другу. Донья Соль, не отрываясь, глядела на две слитые воедино тени, мерно колышущиеся на лугу, озаренном волшебным светом.
— Мы словно перенеслись в иной, сказочный мир,— прошептала донья Соль.— Эти луга похожи на огромный ковер. Сцена из рыцарской повести: паладин вместе со своей дамой скачет верхом с копьем на плече: влюбленные, они ищут приключений и опасностей. Но ты ничего в этом не смыслишь, мой дорогой бычок. Ведь правда, тебе это непонятно?
Тореро улыбнулся, обнажив ряд ослепительно белых, здоровых и крепких зубов. И, словно восхищенная его полным невежеством, донья Соль еще теснее прижалась к своему спутнику, уронив голову на его плечо и с трепетом ощущая биение вен на его шее.
Они ехали молча. Донья Соль, казалось, уснула на плече тореро. Но вдруг глаза ее открылись, и странное выражение, предвестник сумасбродных вопросов, промелькнуло в них.
— Скажи, тебе не случалось убить человека?
От изумления Гальярдо невольно отпрянул в сторону. Ему?
Никогда. Он добрый малый и в жизни своей не причинил никому вреда. Разве что дрался иной раз с мальчишками, если те по праву сильного захватывали всю выручку от капеи. Правда, он дал как-то пощечину-другую, поспорив с товарищами по ремеслу; а однажды в кафе запустил в кого-то бутылкой,— вот и все его подвиги.
Жизнь человека была для него священна. Другое дело быки.
— Так у тебя никогда не появлялось желания убить человека? А я-то воображала, что тореро...
Солнце зашло, исчез волшебный свет, озарявший равнину, погасла река, и тусклый зеленый ковер луга потерял в глазах доньи Соль всю свою прелесть. Остальные всадники давно их опередили.
Не сказав своему спутнику ни слова, как будто забыв о его существовании, сеньора пришпорила коня, чтобы догнать ехавших впереди.
Незадолго до фиесты, на страстной неделе, семья Гальярдо вернулась в город. Эспада выступал в пасхальной корриде. Впервые с тех пор, как он познакомился с доньей Соль, ему предстояло участвовать в корриде, и это тревожило его, лишая уверенности в своих силах.
Кроме того, Хуан всегда волновался, выступая в Севилье. Он согласен потерпеть неудачу в любом городе Испании,— в конце концов он волен никогда больше не возвращаться на ту арену, но у себя на родине, где у него столько врагов!..
— Посмотрим, как ты себя покажешь,— говорил доверенный.— Подумай, кто будет на тебя смотреть. Надеюсь, ты проведешь корриду блестяще, как первый матадор в мире.
В страстную субботу поздней ночью ожидали быков, предназначенных для корриды, и донья Соль пожелала с гаррочей в руках принять участие в ночном загоне, сулившем волнующие переживания. Быков предстояло гнать с пастбища Таблады до корралей цирка.
Гальярдо, несмотря на горячее желание сопровождать донью Соль, остался дома. На этом настоял доверенный,— необходимо отдохнуть, чтобы со свежими силами выступить на арене. В полночь дорога от пастбища до цирка была оживлена, как в день ярмарки.
В загородных домах все окна сверкали огнями, мелькали тени, под звуки рояля кружились в танце пары. Из открытых дверей кабачков падали на землю четырехугольники яркого света, слышались громкие возгласы, смех, звуки гитары, а звон стаканов говорил о том, что вино здесь льется рекой.
Около часу ночи по дороге неторопливой рысью проехал всадник. То был глашатай — деревенский пастух, который останавливался у харчевен и под освещенными окнами домов, сообщая, что через четверть часа начнется загон,— пускай гасят огни и прекратят шум.
Такое распоряжение выполнялось во имя национального праздника поспешнее, чем приказ властей. Дома погрузились в полный мрак, и белые стены их слились с темной зеленью деревьев; примолкшие и невидимые, люди теснились за решетками, заборами и оградами в напряженном ожидании волнующих событий. На дороге, проходившей по берегу реки, один за другим гасли газовые фонари по приказу продвигавшегося вперед пастуха, извещавшего о загоне.
Все затихло. Вверху, над вершинами деревьев, в спокойном просторе неба мерцали звезды, внизу, на земле, слышался тихий сдержанный шепот и что-то копошилось, словно рой насекомых сновал в темноте. Ожидание казалось бесконечным. И вдруг в молчании прохладной ночи раздался неясный, отдаленный звон колокольчиков. Идут! Скоро будут здесь!
Все громче и громче звенела медь колокольчиков, все ближе слышался беспорядочный топот копыт, сотрясавший землю. Первыми промчались всадники, казавшиеся гигантскими в ночном сумраке: то были пастухи — они неслись во весь опор с пиками наперевес. За ними проскакали любители с гаррочей, и среди них донья Соль, охваченная упоением бешеной ночной скачки. Стоит лошади случайно оступиться, и всадника ждет неминуемая смерть под тяжелыми копытами мчащегося позади свирепого стада.
Оглушительно прозвенели колокольчики, толпа любопытных зрителей, притаившихся за темными оградами, на миг задохнулась в облаках пыли, и ночные чудища, низко пригнув голову, с ревом и фырканьем пронеслись мимо, подобно грозным, устрашающим призракам; тяжело и в то же время необыкновенно проворно бежали груды живого мяса, испуганные и раздраженные улюлюканьем пастухов и скачущих позади всадников с острыми пиками.
Стремительной, бушующей лавиной промчалось и скрылось из виду стадо. Одно мгновение — и все кончилось. Толпа, не удовлетворенная кратким зрелищем после долгого ожидания, покинула свои убежища, и любители сильных ощущений бросились вдогонку за стадом, в надежде увидеть загон быков в коррали.
Подскакав к цирку, всадники отпрянули в стороны, оставив свободный проход животным, устремившимся с разбега вслед за вожаками в «рукав» — узкий переулок, огороженный заборами, ведущий прямо в коррали.
Любители-загонщики радовались благополучному завершению трудного дела. Стадо было доставлено под «надежным укрытием», ни один бык не отстал, а ведь иначе верховым и пешим пришлось бы немало потрудиться. Все животные были хорошей породы — лучшие питомцы скотоводческой фермы маркиза. Завтра, если только матадоры не струсят, если у них хватит совести, предстоит захватывающее зрелище. В надежде на удачный праздник верховые и пешие загонщики разошлись по домам. Час спустя все опустело близ цирка и темных корралей, где свирепые животные мирно улеглись, чтобы вкусить свой последний сон.
