Портрет Лукреции - Мэгги О'Фаррелл
— Его высочество велел вас не будить, — нарушает молчание Эмилия. — Сказал, вам надо выспаться. Просил вам передать, что разберется с делами при дворе и встретит вас на вилле.
— На вилле?
Служанка закусывает губу и умоляюще смотрит на госпожу.
— Да, мадам.
— Но мы едем в castello, в Феррару! — срывается на крик Лукреция. Отец ведь ей обещал, не мог же он соврать! — Сначала будет официальный entrata[36] в город, затем его мать и сестры встретят меня и menare a casa[37], потому что…
Девушка качает головой.
— Простите, ваша светлость. Мне очень жаль. Его высочество герцог решил, что вы поедете в delizia, загородную виллу. — Эмилия показывает на сливочно-белую кобылку. — Его высочество выбрал для вас лошадь. А еще у меня ваша картина.
Служанка держит в руке продолговатый сверток, который Лукреция сама перевязала в родном палаццо, спрятав куницу-белодушку под слоями ткани.
Дальше поездка по горам походит на сон — мимолетное, эфемерное событие, словно из другой жизни.
Следующие недели образы и впечатления будут являться к Лукреции непрошеными гостями. За письмом ли, за разговором с придворными — ее не оставят воспоминания о седле, его скрипучей коже, ямках на шее кобылки, за которые Лукреция держалась, о мерном стуке копыт по горной дороге. За ужином, перед тарелкой жареной свинины на ложе из артишоков, в голове промелькнет корочка хлеба, съеденная за камнем на ветреном перевале, пока стражники разминались и дули на озябшие руки. А в постели, когда Эмилия будет встряхивать и складывать одежду, она станет воскрешать в памяти, как через несколько часов езды Лукреция попросила посадить Эмилию на свою лошадь, и они ехали вдвоем весь остаток пути — госпожа и служанка; Эмилия держалась за талию Лукреции, и ее пальцы дрожали от страха. Оказалось, уснуть (или хотя бы задремать) на скаку ничуть не трудно. Едешь себе, поводья твоей лошади придерживает конюх, голова твоя медленно наклоняется и ты думаешь: «Закрою глаза на минуточку», а потом раз! — поднимаешь голову, а солнце уже скрылось за скалами, деревья укутались в шали тьмы, а ночное небо вас всех накрыло, как перевернутая миска.
Днем путешествие по Апеннинским горам продолжается. Лукреция держится за луку седла, Эмилия — за нее, а куница-белодушка спрятана в седельной сумке. Лукреция не раз рисовала горы, но только в миниатюре, на заднем фоне — для правильной художественной перспективы и композиции. Вблизи она их никогда не видела, никогда по ним не ездила и не подозревала: то, что издали кажется зеленым или серым, на поверку состоит из многообразия цветов и текстур: густой черно-коричневой глины, сочной зеленой хвои, дрожащей на ветру листвы с серебристыми «спинками», серых камней, рыжеватой воды из луж, откуда пьют лошади.
Эмилия сидит за спиной Лукреции, стучит зубами — то ли от страха, то ли от холода — и лихорадочно шепчет молитвы.
— Не бойся, — твердит Лукреция.
— Хорошо, мадам, — отвечает она.
Но вот они спускаются с гор, и их вновь накрывает темнота; Флоренция остается далеко-далеко позади, а впереди — вилла, где то ли ждет, то ли не ждет Лукрецию Альфонсо. Теперь уже не Эмилию, а Лукрецию подводит мужество. Где Альфонсо? Как можно бросить жену посреди дороги?
Пока лошади отдыхают, Лукреции дают сыр и сухую лепешку с кусочками оливок. Наконец, слуга жестами показывает, что пора продолжить путь, и в душу Лукреции закрадывается страх.
— Феррара, — опять говорит она, с трудом поднявшись, и слуги радостно кивают в ответ. — Его высочество? Герцог?
Они отзываются целым потоком слов, различимы в нем только «Феррара», «delizia», «герцог» и еще одно — то ли «сад», то ли «игра».
Лукреция берет Эмилию за руку, и служанка стискивает ее пальцы в ответ. Так они и стоят, взявшись за руки, перед людьми Альфонсо. «А ведь мы похожи, — замечает Лукреция про себя, — и волосами, и ростом». Одень их одинаково или накинь на обеих мантии, и не различишь со спины, кто есть кто. Однако Лукрецию это открытие ничуть не успокаивает, даже наоборот: это весьма странно, опять судьба расставляет ей непонятную ловушку.
— Что думаешь? — шепчет Лукреция.
— Здесь оставаться нельзя, — отвечает Эмилия. — Уже темнеет.
— Знать бы наверняка, что они отвезут нас к герцогу…
— Феррара? — в очередной раз спрашивает Эмилия громким голосом.
Да, да, кричат слуги в ответ, знакомое всем слово возвращается эхом. Они показывают на лошадь, чья грива сияет в сумерках, подобно белому мрамору. Лукреция идет к лошади, не выпуская руки Эмилии.
Лукреция теперь герцогиня, ей и решать.
— Поедем. Иного выхода нет.
Она ставит ногу в стремя. Слуги рвутся помочь, но она сама устраивается в седле и помогает Эмилии. Та ворчит, но Лукреция уже направляет лошадь в нужную сторону, бьет пятками по бокам и продолжает путь.
Ночь сгущается, темнеет, словно с неба льют черную краску. По обе стороны широкой дороги стоят бесконечные ряды фруктовых деревьев. Сначала были различимы ветви, тяжелые от округлых плодов — скорее всего, персиков, — и силуэты лимонов, похожих издалека на слезинки. Теперь же не видно ничего. Слуги в конце процессии окликают тех, кто впереди, они отзываются, и голоса стрелами проносятся мимо Лукреции. Влажное дыхание Эмилии и ее руки на талии хоть немного, но успокаивают. Вопреки всему Лукреция надеется: вот-вот из тьмы покажется арка — допустим, каменная, с факелами на стенах, — а за ней будут открытые ворота, залитые яркими отблесками свечей. А внутри ее ждут кровать, своя комната, ужин и теплая одежда.
Увы, они сворачивают на другую дорогу, поуже, и теперь рядом нет фруктовых деревьев, только молодые посевы шелестят и шепчутся на ветру; временами мелькнет черная крыша за оградой, и сердце Лукреции екает. Но нет, они проезжают мимо, да и сразу понятно, что родовитому герцогу не место в таком маленьком домишке.
И вдруг слуги разом сворачивают с дороги, обрамленной с обеих сторон кипарисами, и Лукреция понимает: сейчас решится ее судьба. Их с Эмилией схватят, надругаются над ними, похитят. Ей уже все
