Умереть на рассвете - Евгений Васильевич Шалашов
Молодой и лопоухий ничего не говорил, не пил, только крошил кусочек хлеба, лежащий перед ним, но по его облику Иван Николаев понял, что этот-то и есть тут главный. По прежним-тο временам, совсем молодой и зеленый, но то по прежним. Видел Иван и двадцатилетних комиссаров и командиров рот. Слышал, что какой-то пацан в шестнадцать лет командовал полком, но то враки. Ни один комдив не поставит на полк желторотика. Взводом командовать, ротой, на крайний случай — худо-бедно сойдет, а на полк рано. Да что там на полк, на батальон рановато. Будь он семь пядей во лбу, но батальон положит, потому как окромя мозгов еще опыт нужен. А вот этот мог бы командиром быть. Комвзвода — хоть сейчас, а через годик можно комбатом ставить.
— А скажи мне, товарищ, какова у тебя политическая платформа? — вдруг спросил бритый.
От неожиданного вопроса Иван поперхнулся дымом. Онто ждал, что спросят — как зовут, да откуда взялся. Но не растерялся, доложил:
— Платформа моя простая, революционная. Я с семнадцатого года за революцию. Зимний не брал, врать не стану, но против Деникина воевал и против Врангеля. Я — за народную власть.
— Так революционная платформа, она не одна, — ухмыльнулся бритый. — И власть трудового народа каждый по-своему понимает. Есть большевистская платформа, есть меньшевистская. А еще есть социал-революционеры. А чем большевики от меньшевиков отличаются, знаешь?
Чем отличаются меньшевики от большевиков, а те и другие от эсеров, Иван знал. Знал, что большевики и меньшевики были вместе, но потом разошлись по вопросу о диктатуре пролетариата — Ленин был "за", а меньшевики против. Знал еще, что эсеры хотели свергнуть царя и министров "индивидуальным террором", а это глупо, потому что только революция могла смести старый режим. Но вести разговоры о политических партиях Николаеву не хотелось.
— Что-то, товарищ, ты на нашего полкового комиссара похож, — скривился Николаев. — Тот тоже любил на митингах покричать — вот, мол, меньшевики — идейно враждебные люди, а социал-революционеры — это попутчики. Пока нужны эсеры делу революции, они с нами, а как не станут нужны, можно в расход пустить, пока они нас не пустили.
При слове "комиссар" бритоголовый покрылся краской, "блатной" захохотал в голос, а лопоухий заулыбался.
— Вишь, Гаврик, как солдатик тебя на чистую воду вывел, — вытер слезы "блатной".
— Васька, если ты меня еще раз Гавриком назовешь, голову оторву, — мрачно предупредил бритый, приподнимаясь с места. — Сколько раз говорил — для тебя я товарищ Гавриков!
Николаев, желая предотвратить назревавший скандал (ему совсем не улыбалось втягиваться в чужие дрязги), сказал:
— Я, товарищи дорогие, больше всех батьку Махно уважал. Ведь что у него, что у большевиков — цель-тο одна.
Кажется, Иван сумел удивить народ. Бритоголовый, передумав драться с "блатным", сел обратно.
— Так ты, товарищ, к анархистам принадлежишь? Не махновец ли, часом?
— Большевикам я сочувствую на все сто, — веско пояснил Николаев. — С февраля семнадцатого года свое сочувствие винтовкой доказывал. Я за всю империалистическую австрийцев столько в землю не вбил, сколько беляков положил. И дальше бы сочувствовал, если бы они снова буржуев на нашу голову не посадили. А касательно анархизма, то чем он плох? Я в ноябре двадцатого Перекоп брал. Скажу так — хрен бы Советской власти, а не Перекоп, если б не батька с его тачанками. Анархисты, они против любой государственной власти. Налоги платить не надо, ни армии тебе, ни денег. Каждый трудится на себя, на семью свою, а все важные дела сообща решают. Это же коммунизм в чистом виде! Только, — вздохнул Иван, — не подумал батька, что, пока мировая революция не свершится, нельзя анархизм построить. Пока царства да королевства кругом, не позволит никто в сторонке отсидеться да пашенку пахать. Потому и армия нужна, и налоги мужику платить придется. Вот тут большевики правы. Прежде чем строить коммунизм, следует социализм построить, государство не отменять пока. Слово такое есть — "идеалист". Ну, тот, который настоящую жизнь сказкой считает. Вот, Нестор Иванович таким и был.
Был как-то разговор среди взводных и ротных, а не податься ли к батьке Махно всем батальоном, а то и полком? Решили повременить, все равно ж батька шел рядом, на штурм Перекопа. Хоть так воюй, хоть этак, но в первую очередь Врангеля-гада бить надо! Вот после Перекопа (коли живы будем!) можно и к батьке. Оказалось — поздно. Остатки батькиного войска, которое из Крыма вышло, кавдивизия Апанасенко окружила, с латышскими стрелками. Что сталось с батькой, никто не знает. Комиссар Пеккер сказал — расстрелян Махно, как враг трудового народа. А народ трудовой шушукался — мол, за границу утек — не то в Румынию, не то в Польшу.
— Звать-то тебя как? — поинтересовался бритоголовый. Виновато пожал плечами: — Называл Левка твое имя, да не запомнил.
— Иваном Афиногеновичем его звать, — первый раз подал голос лопоухий. Посмотрев на Ивана, улыбнулся: — А меня Леонидом зовут. Можно Ленька. Хочешь, можешь Пантелеем называть.
— Как я понимаю, ты здесь главный? Атаман! А если главный, то Леонид. А лучше и по батюшке.
— У нас всё больше по матушке, — хохотнул "блатной", но сник под суровым взглядом Леньки-Пантелея.
— Расскажи-ка нам, друг служивый, кто таков да чего вдруг в бега подался?
Иван вкратце рассказал и про фронт, и про деревню свою убогую, и про арест. Слушали внимательно, не перебивали. Когда закончил, "блатной" поинтересовался:
— Правду брешешь? Может… — Посмотрел на Леньку-Леонида. — Он к нам с Чека заслан? Нутром чую, что чекист.
— Дурак ты, Васька, — скривил шрам Леонид. — С февраля месяца не Чека, а Гэпэу.
— Чека, Гэпэу, кой хрен разница? — сморщился "блатной".
— На нашего брата уголовный розыск есть, а у легавых ума не хватит, чтобы такую подсаду заслать. У них там мутотень всякая — урки колотые, на марафет подсаженные.
