Вольдемар Балязин - Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых
После церемонии миропомазания Екатерина вышла на Дворцовую площадь в гвардейском мундире, с голубой лентой ордена Андрея Первозванного через плечо. Ей подвели коня, и она легко и грациозно взлетела в седло. Вот когда пригодились ей многочасовые уроки верховой езды! На другого коня села княгиня Дашкова, тоже в гвардейском мундире, и ее из-за стройности приняли за юного офицера.
Екатерина объехала выстроившиеся на площади полки и приказала им пройти мимо фасада дворца, а сама вернулась в Зимний. Распахнув окно, она встала в проеме с высоко поднятым бокалом вина, показывая, что пьет за их успех и здоровье. Проходящие полки ревели «ура!» и, весело разворачиваясь и перестраиваясь в походные колонны, направлялись к Петергофу.
Площадь еще не опустела, когда Екатерина уже вновь была на коне и, обогнав двенадцатитысячную колонну, повела ее вперед. В нескольких верстах за городом к колонне примкнул трехтысячный казачий полк, а потом присоединялись все новые роты, эскадроны и батальоны. На ночь войска разбили бивак, а Екатерина и Дашкова переночевали в пригородном трактире, заснув на единственной имевшейся там кровати.
Утром следующего дня двадцатитысячная армия Екатерины вошла в Петергоф. Город был пуст, так как голштинцы Петра III загодя отошли к Ораниенбауму.
Прежде чем к Петергофу подошли главные силы Екатерины, туда в 5 часов утра примчался гусарский отряд под командованием Алексея Орлова. Голштинцев перед городом уже не было, а гусары Орлова увидели на окраинах Петергофа толпы крестьян, вооруженных вилами и косами, которых пригнали туда по приказу Петра III для борьбы с узурпаторшей Екатериной. Увидев скачущих на них гусар с обнаженными палашами, крестьяне разбежались, и отряд Орлова вошел в Петергоф.
Вскоре на улицы вступила и армия Екатерины.
Большой Петергофский дворец превратился в военную ставку. Десятки сановников и придворных, еще большее число офицеров и генералов сновали по многочисленным комнатам и залам. У дверей в апартаменты Екатерины, у всех входов и выходов стояли часовые, по коридорам бегали посыльные и курьеры. И едва ли не больше всех носилась из конца в конец дворца Дашкова. Ее знали уже почти все и беспрепятственно пропускали в любые покои. Возвращаясь из комнат голштинской принцессы — родственницы Екатерины, Дашкова вошла в покои императрицы. Каково же было ее удивление, когда она вдруг увидела Григория Орлова, лежавшего на канапе и вскрывавшего толстые пакеты. Такие она видела в кабинете своего дяди канцлера и знала, что они поступают из кабинета его императорского величества. Дашкова спросила Орлова, что он делает.
— Императрица повелела мне открыть их, — ответил Орлов.
Дашкова удивилась увиденному и выразила сомнение в том, что Орлов что-нибудь поймет в этих бумагах.
Затем она побежала дальше, а возвратившись, увидела возле канапе, где лежал Орлов, стол, сервированный на три куверта. Вошедшая к ним Екатерина пригласила ее и Орлова к столу. По поведению императрицы и Орлова во время обеда Дашкова поняла, что они — любовники. С этого момента стремление первенствовать сделало сотрапезников Екатерины непримиримыми врагами, а победителем в этом противоборстве оказался Григорий Орлов.
* * *Петр III, узнав, что в Петербурге произошел дворцовый переворот, заметался между Петергофом, Ораниенбаумом и Кронштадтом, но, обнаружив, что все пути перекрыты, решил капитулировать и вручил текст отречения от престола генералу Измайлову с приказом отдать его лично в руки Екатерины, чьи войска уже заняли недалекий от Ораниенбаума Петергоф.
Измайлов уехал и, передав бумаги, тут же принес присягу на верность и был тотчас же отправлен обратно с приказом арестовать Петра.
Измайлов прибыл в Ораниенбаум вместе с отрядом, которым командовал генерал-поручик Василий Иванович Суворов. Его солдаты собрали оружие, арестовали наиболее опасных офицеров, а сам Суворов возглавил работы в Ораниенбаумском дворце, где составлялась точная опись находившихся там денег и драгоценностей. Суворов разделил солдат и унтер-офицеров-голштинцев на две части — уроженцев России и собственно голштинцев. Первых он привел к присяге, а вторых под конвоем отправил в Кронштадт, где их заключили в бастионы. Офицеров и генералов отпустили на их квартиры под честное слово.
Петра Федоровича, Елизавету Воронцову и Гудовича Измайлов привез в Петергоф. Как только их карета появилась в городе, солдаты стали кричать: «Да здравствует Екатерина!» Когда они подъехали к плавному подъезду Большого дворца, Петр лишился чувств. С Елизаветы Воронцовой солдаты сорвали украшения, Гудовича побили, а Петр, придя в себя в ярости сорвал шпагу, ленту Андрея Первозванного, ботфорты и мундир и сел на траву босой, в рубашке и исподнем белье, окруженный хохочущими солдатами.
По распоряжению Панина Гудовича увели в один из флигелей, а Петра и Елизавету Воронцову привели во дворец. Панин рассказывал впоследствии датскому посланнику Ассебургу, что он, увидев Петра, «нашел его утопающим в слезах». И пока Петр старался поймать руку Панина, чтобы поцеловать ее, любимица его, Елизавета Воронцова, бросилась на колени, испрашивая позволения остаться при бывшем императоре. Петр тоже просил об этом.
Кроме аудиенции с Паниным, никаких других встреч у Петра не было. Воронцову увели, поместив в одном из павильонов, а Петра накормили обедом и велели ждать решения императрицы. Во встрече с Екатериной ее супругу было решительно отказано.
Воронцова продолжала умолять всех, кого видела, отпустить ее к Петру, хотя бы ее ожидал вместе с ним Шлиссельбург, но Екатерина велела выслать фаворитку в одну из подмосковных деревень. Гудовича отправили в его черниговскую вотчину.
Что же касается самого Петра III, то было решено, что временно, как ему на первых порах было обещано, поедет он в Ропшу на его собственную мызу, подаренную ему Елизаветой Петровной.
В 8 часов вечера 29 июня Петра Федоровича в сопровождении сильного кавалерийского отряда привезли в Ропшу. Его поместили в спальне, а к дверям приставили часового. Сам же дворец охранялся солдатами со всех сторон. Окна в спальне были занавешаны зелеными гардинами, чтобы из сада не было видно, что происходит внутри. Петра не пускали не только в сад, но даже в другую комнату.
Переспав ночь, Петр потребовал собственного врача Лидерса, но тот боялся, что если он приедет в Ропшу, то потом разделит с бывшим императором его судьбу: заключение в Шлиссельбург или ссылку.
В Ропше в первую ночь, Петр заснул лишь под утро. Он долго и тихо плакал, по-детски жалея себя, досадуя, что лежит не в своей постели, а в чужой, жесткой и неудобной, что нет с ним любимой собаки, нет арапа — карлы Нарцисса, нет доктора, нет камердинера. Он ворочался без сна чуть ли не до утра, а проснувшись около полудня, попросил перо, чернил, бумаги и написал своей жене, чтобы все это прислали к нему. Кроме того, он просил еще любимую скрипку, от звуков которой Екатерина не находила места, когда Петр Федорович пытался играть в соседнем с ее спальней покое.
Первого июля все было нормально: Алексей Орлов даже играл в карты с Петром и одолжил бывшему императору несколько червонцев, заверив, что распорядится дать ему любую сумму. Но карты картами, а все прочее выглядело очень уж непривлекательно. К вечеру Петр почувствовал недомогание, а ночью заболел.
О тех днях повествуют три записки, отправленные Петром Екатерине. Письменных ответов на них нет, по-видимому, Екатерина довольствовалась устными через Алексея Орлова. А вот записки Петра Федоровича сохранились. Приводим их полностью:
«Сударыня, я прошу ваше величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так как вам известно, что я всегда хожу по комнате, то от этого у меня распухнут ноги. Еще я вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности, — это для меня невозможно; в остальном я прошу ваше величество поступать со мной по меньшей мере как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь вашему великодушию, я прошу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию. Бог вам заплатит непременно. Ваш нижайший слуга Петр.
P. S. Ваше величество может быть уверена во мне, что я не подумаю ничего, не сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления».
Достаточно задуматься лишь над единственным штрихом этой картины, и нам все станет ясно: Петра беспрерывно унижали, не давая ему даже справить «естественные надобности» и глумясь над его застенчивостью. Ему, уже больному, не давали выйти в парк и лишали всяческого общения с близкими людьми. Тем не менее он, уже официально отрекшийся от престола, униженно заверяет Екатерину в рабской покорности ее воле.
