Морис Юлет - Ричард Львиное Сердце
В тот вечер, после ужина, король Ричард и король Филипп облобызались и перед всеми пэрами поклялись в побратимстве на крестообразных рукоятях мечей своих. Не стану отрицать великодушного порыва в этой политике властителей: таков он был, и именно вызванный благородством короля Ричарда. В нем все еще горел восторг избранного Богом борца; он был страшно возбужден; очи его пылали лихорадочным огнем.
— Что, Филипп? — посмеивался он. — Теперь уж придется нам с тобой ехать по морю, а ты ведь плохой моряк.
— Что ж, Ричард, это правда! — согласился король Филипп с довольно глупым видом.
Король Ричард потрепал его по плечу.
— Возвышенность твоего желудка, мой Филипп, служит залогом мужества, — заметил он. — Это поможет нам и в Палестине.
Тут-то и случилось, что король Филипп поцеловал короля Ричарда, а тот — его.
В тот день Ричард испытывал великий подъем духа, охваченный по горло надеждами и жаждой приключений. Хотелось бы мне видеть мужчину или женщину, которые могли бы отказать ему тогда хоть в чем-нибудь! В такие минуты он не стеснялся в своих любовных порывах (не стану скрывать этого). Non omria possumus omnes — не всякий все сможет. Кто думает, что Ричард должен был быть Галахадом Бескровным Рыцарем, ибо Распятие отметило его, тот плохо знает, до чего крайняя отвага способна распалить горячую кровь. То не был Ланселот, любивший направо и налево, а скорей Тристан-однолюб. Надежда, гордость, сознание своей силы — все это кипело в нем. Быть может, Жанна была тогда для него краше всех женщин в мире; быть может, в его налитых кровью глазах она была румяной. Этим вечером он, среди полной залы, сжал ее в своих объятиях так, что она порядочно-таки покраснела. Не то чтобы она отвергала его: кто бы она была, если б так поступала? Но он тут же, осыпая ее десятками поцелуев, нежно вопрошал:
— Жанночка! Хочешь ехать со мной в Англию? Или я должен оставить тебя сохнуть здесь одну, о моя графиня Анжуйская?
У нее был бы на это всегда готовый ответ, если бы прорицание прокаженного не подсказывало ей совсем другое. Тихим, убедительным голосом отвечала она:
— О, милый мой господин! Теперь я уж никогда не должна покидать тебя!
А сама как бы спрашивала: «Да разве это нужно?» Он все говорил, говорил ей докучные любовные речи, чтоб только посмотреть, что на это скажет она. А она все время стояла, прижавшись близко-близко к нему; он же держал ее лицо обеими руками так тесно, как вино держится в чаше. И что бы, как бы он ни говорил ей, ласково ли поглаживая ее, как .любимое дитя, или сурово (в шутку, как говорят с любимой собачкой), — на все сна отвечала кротко, упорно глядя на него и все соглашаясь с ним: «Да, Ричард!» или «Нет, Ричард!» Он заметил это и проговорил:
— Люди зовут меня Да-Нет, дорогая моя девочка; и ты этому от них научилась. Но предупреждаю тебя, Жанночка: этим вечером я в настроении «Да»; а посему да не будет мне ни в чем отказа!
— Господин мой, никогда не отрекусь я от тебя! — ответила Жанна, алея, как роза.
И недаром: я впоследствии припомнил эти слова. В то время, как она произносила их, она, наверно, молила Бога помочь ей солгать как можно лучше, подобно святому Петру.
Признаюсь, хорошие дела, нечего сказать! Но если такому человеку, царю над людьми, не дозволить поиграть со своей молодой женой, то уж и не знаю, кому еще? Вот мой ответ королю Филиппу-Августу, который вертелся на стуле и злился на это невинное представление. Что же касается Сен-Поля, который скрежетал зубами, для него у меня нашелся бы ответ иного рода".
Я дал Мило полную волю, но мне надобно сказать вам еще кое-что такое, про что он не знал ровно ничего. Ричард, несмотря на всю свою необузданность в этот вечер, уже тогда был как бы другой человек; и Жанна не замедлила это заметить. Она, пожалуй, даже слишком скоро подметила это своим умом, обостренным встревоженной совестью. Но в тот вечер она видела, или ей показалось, что с Ричардом что-то творится.
До той минуты, когда на него кивнуло Распятие, у нею не было другой цели, как только воздать ей должное, но с той минуты у него явилась иная цель. На следующий день, когда он на заре оставил ее и до самого обеда просидел в совете, она окончательно в этом убедилась.
После обеда, к которому он почти не прикоснулся, Ричард встал из-за стола и посетил короля Филиппа. С ним вместе прошли туда легат и архиепископы; и он оставался там до поздней ночи. День за днем проводил он все так же. Король французский, герцог и их свиты вернулись в Париж. Затем явился на подмогу Гюй Люзиньян, король (и в то же время не король) Иерусалимский. Ричард обещал ему доставить утраченное, но не потому, чтобы тот был ему более по душе, чем маркиз (который выдворил его), а потому, что его титул казался ему правильным. В сущности, Ричард был рассудителен и уравновешен, как чашки весов; и в ту пору он правил должность настоящего короля — воплощенного правосудия.
Во все это время великих деяний Жанна сидела, трепеща, у себя дома и как-то странно чувствовала себя посреди своих женщин: графиня — и, собственно, не графиня, королева по естественному своему положению, но страшащаяся быть королевой по закону. А больше всего мучило ее одно страшное дело — быть женой убитого и его убийцы! Да что ж ей делать? Она не смела продолжать разыгрывать роль супруги избранника небес, а между тем, не смела его бросить, чтоб не попасть в руки его убийцы. На который из этих двух рогов насадится ее бедное сердце? Она пыталась вызвать в нем молитвы, пыталась орошать наболевшие глаза росой слез. Медленно, с отчаянными усилиями, подставляла она грудь свою под нож.
Однажды ночью, когда он к ней пришел, она заставила себя заговорить. Он подошел к ней, но она его отстранила с воплем:
— Ричард! О, Ричард, не тронь меня!
— Спаситель на Кресте! Это еще что такое?
— Не трогай, больше никогда меня не трогай! Но и не бросай меня никогда!
— О, моя бледная роза! О, Чудный Пояс!.. Она стояла перед ним вся белая, как ее платье, преображенная, омраченная.
— Я больше не жена тебе, Ричард, и не жена ни для кого другого. Нет!.. Но я — твоя рабыня, привязанная к тебе проклятием, отторгнутая от тебя твоим высоким призванием. Ричард, я никогда не посмею тебя бросить, но и не смею быть к тебе близка, чтоб не навлечь беды.
Нахмурившись, слушал ее Ричард. Он был сильно растроган, но все-таки обдумывал, что она говорит'
— Беда? Какая беда, Жанна?
— Погибель предприятия, о мой Божий рыцарь! О, ты — избранник, помазанник Божий, товарищ. Распятия, собеседник Иисуса Христа, посвященный герцог!
Она сверкала пламенем по мере того, как в душе ее пробуждались великие мысли.
— О, мой христианский король! Ведь я так мало прошу у тебя — только отступиться от меня! Что могу я значить для тебя? Твоя невеста — девственная столица, святое место. Что такое Жанна — жалкая вещь, которая переходит из рук в руки, чтобы досаждать Небесам, служить помехой на пути ко Кресту? Брось меня, Ричард, отпусти меня! Покончи со мной, о возлюбленный мой господин! — Она быстро подбежала к нему и припала к его коленам. — Только не требуй, чтобы я отступилась от тебя… Нет, никогда я не решусь на это!..
Свободно лились теперь ее слезы. С воплем поднял ее Ричард и прижал к себе; и, рыдая, лежала она у него на груди, как покинутое дитя.
Он положил ее на постель, изнеможенную вынесенной борьбой. У нее не хватило сил открыть глаза, но губы ее шевелились благодарностью за его заботы. Сначала она металась головой по подушке, ища прохладного местечка, затем впала в тяжелый, мучительный сон. Ричард сидел, не спуская с нее глаз, пока не рассвело, бодрствуя над ее бессознательным лицом. Полагаю, не королевские думы одолевали его в эти минуты: но еще раз он излил их на молодую женскую грудь, и вместе с ее трепетанием отдавался он их приливам и отливам.
При приливе, поднятом ее великой мыслью, он видел ее полную вдохновения: она стояла с пылающим факелом, освещая и указывая ему путь-дорогу. Терновый путь вел ко Кресту: даже короли, помазанники Божий, раздирали себе на нем ноги. Если только он, Ричард, понимал себя, насколько должен был понимать в такие минуты обнаженной души, он должен был видеть, чему отдавалось его сердце. Ему одному предстояло вести полки всего христианского мира, ибо никто другой не мог этого сделать. Было ли у него какое другое чистое и упорное желание, кроме этого? Никакого! Добыть обратно Гроб Господень, снова водрузить святой Крест, посадить короля-христианина на трон у Голгофы, сдержать слово, данное самому Господу, кивавшему на него с высоты Распятия, отплатить язычникам мечом за меч, наконец, держать в своей руке весь ратный мир, как одно гигантское копье, и потрясать им, как он умел потрясать — о, всемогущий Боже! Да разве все это не стоит жертвы его сердца? Да, его сердца, но и сердца Жанны…
Ее грудь то подымалась, то опускалась: и в нем замерли все чувства, кроме жалости. Он видел, что она гибнет, как увядший, потоптанный, выброшенный цветок.
