Николай Рогаль - На восходе солнца

За ним шли по пятам. Видимо, из тюрьмы по телефону предупредили центральные посты. По смежной улице проскакали конники.

Наконец кольцо преследователей сомкнулось вокруг него. Его окликнули на перекрестке. Он юркнул во двор, побежал, что было сил. Было слышно, как преследователи совещались у ворот, не зная, куда он скрылся.

К счастью для Мавлютина, двор оказался проходным. Но у выхода на улицу он сам напоролся на встречный патруль. А сзади уже шли за ним красногвардейцы, осматривая постройки и закоулки.

Почти безотчетным движением Мавлютин вскинул винтовку на плечо и шагнул из ворот навстречу, патрулю.

— Ну что, не видали? Вот ведь ушел, наверно, — сказал он, предупреждая вопросы патрульных.

Он с трудом переводил дух после бега.

— Я от самой тюрьмы за ним гонюсь, — запинаясь проговорил он, понимая, что надо как-то объяснить это.

— А что там случилось?

— Да офицер бежал. Убил конвойного, сукин сын! В тюрьму его вели, — сказал Мавлютин, тревожно прислушиваясь к приближающимся со двора голосам. — Вы, ребята, осмотрите соседний двор. А я пробегу той стороной, — предложил он и побежал через улицу.

Прыгая через забор, он видел, как из ворот вышли люди и сразу устремились за ним.

Перебираясь через какие-то доски, кучей сваленные во дворе, Мавлютин обронил винтовку. У него не было времени остановиться, чтобы подобрать ее. Да и много ли помог бы ему последний патрон, оставшийся в магазинной коробке?

Отбиваясь от насевшей на него дворовой собаки, Мавлютин заметил в одном из окон флигелька пробивающийся сквозь ставень свет. Выбора у него не было. Он трижды стукнул в ставень и взбежал на крыльцо.

Кто-то открывал внутреннюю дверь.

— Ради бога, отоприте! Скорей! — шепотом сказал Мавлютин, слыша погоню в соседнем дворе.

— Кто здесь? — спросила женщина за дверью.

— Человек, нуждающийся в помощи. Поторопитесь!

Дверь чуть приоткрылась. Мавлютин с силой потянул ее и тут же затворил за собой.

Перед ним, держа свечу, стояла Вера Павловна, сильно похудевшая, еще не оправившаяся после болезни.

— Вы? Вы в моем доме? — говорила она, отступая перед ним и загораживая другой рукой вход в квартиру.

— Тсс! — Он умоляюще приложил палец к губам.

Вера Павловна никак не ожидала появления Мавлютина — своего бывшего мужа. Он навсегда, казалось, остался там — далеко. Что ему еще нужно от нее? Как он смел показаться ей на глаза? Вся ее гордость возмутилась.

— Я прошу вас оставить меня! — резко и громко сказала она.

Он схватил ее за руки, зашипел:

— Ты с ума сошла! За мной гонятся. Погаси свет! — и сам дунул на свечу.

— Что вы такое натворили? — спросила она.

— Это политика. Я все объясню. Я уйду, как только минет опасность, — быстро и умоляюще шептал он.

— Прошу вас, не впутывайте меня в свои грязные дела.

— Но меня убьют, ты понимаешь! Не будь так жестока.

Он стоял перед нею жалкий, дрожащий. Она брезгливо отодвинулась от него к самой двери. Во дворе совсем близко послышались возбужденные погоней голоса:

— Может, он в доме спрятался?

— Спят, не видишь разве.

— А собака будто тут лаяла.

— Собак нынче по всему городу перебулгачили. — Голоса удалились.

— Я бы этого контрика сейчас на месте стукнул, — зло сказал кто-то у ворот.

— Н-да... матерый зверь!

Все стихло.

— Теперь ты видишь, что мне угрожало? — драматически спросил Мавлютин. — Но если ты желаешь моей смерти, я уйду.

Вера Павловна медленно отворила дверь в квартиру и сухо сказала:

— Пройдите в комнату.

К утру все важнейшие учреждения Хабаровска были заняты отрядами красногвардейцев, моряков и революционных солдат; Бывший комиссар Временного правительства Русанов находился под домашним арестом. На квартире у него перед дверью в спальню сидел на стуле молоденький красногвардеец с винтовкой и боролся е дремотой.

Русанов долго не ложился. Когда Демьянов объявил ему постановление Совета о домашнем аресте, он сразу понял, что затея с передачей власти Бюро земств и городов провалилась, и сильно струхнул. Побледнев как мел, он не скрывал своего страха. Губы у него дрожали. Он торопливо начал объяснять, что не может нести ответственности за действия неофициальных лиц.

— Мне некогда, извините, — сухо сказал Демьянов.

— Чует кошка, чье мясо съела! — заметил один из рабочих.

Русанов молча проглотил эту пилюлю.

Размышляя о последствиях провала, он мрачнел, сопел и сердито отвечал на причитания жены: «Да перестань! И без тебя тошно». Будущее представлялось ему крайне неопределенным. А к чувству страха, испытываемого им, примешались ненависть и отчаяние. Так попеременно они и владели им.

Жена, наплакавшись вдоволь, уснула не раздеваясь. А бывший правитель края все ходил взад и вперед по спальне и чего-то ждал. Воображение рисовало ему сладостные картины неожиданного избавления. Представлялось это так: застучат на крыльце сапоги, грянет выстрел, откроется дверь, и приятный знакомый голос дежурного адъютанта скажет: «Слава богу, поспели вовремя! Вы свободны, господин комиссар!»

Но ни шагов, ни выстрелов не было слышно. Часовой в соседней комнате сидел тихо, ничем не обнаруживая себя. «А вдруг все переменилось? Часовой, возможно, уже сбежал», — с воскресающей надеждой подумал Русанов.

У него сладко заныло под ложечкой. Надо только выйти в соседнюю комнату и проверить справедливость такого предположения. Русанов оглянулся на спящую жену, приложив для чего-то палец к губам. Поколебавшись, он снял бурки и в одних теплых шерстяных носках, неслышно ступая, подошел к двери. Заглянув в замочную скважину, он тотчас же отпрянул. Ему показалось, что часовой, по-прежнему сидевший перед дверью, угрожающе шевельнул ружьем. Потом он сообразил, что тот не мог видеть его в темной спальне, и снова прильнул глазом к замочной скважине.

С тайным любопытством и страхом вглядывался он в человека, стеснившего его передвижения в собственной квартире. Свет падал на часового сверху, и его глаза скрывались в тени. У него было широкое лицо, подбородок с ямочкой, чуть вздернутый нос — и все это вместе придавало ему вид самый простецкий. Сколько таких лиц прошло перед Русановым, не возбуждая в нем интереса или даже мимолетного желания узнать, чем жив и чего хочет такой человек! Люди проходили обезличенными, похожими друг на друга, как одинаково круглые нули в многозначной цифре, все значение которой определяется лишь стоящей впереди единицей.

Часовой мирно поклевывал носом. Время от времени он ожесточенно тер себе кулаками глаза, рассчитывая, что это поможет бороться со сном. Как ни покажется странным, но именно это открытое проявление человеческой слабости окончательно убедило Русанова, что тщетно ждать каких-либо новых перемен.

Русанов был человек представительный, склонный к полноте, и стоять согнувшись у замочной скважины ему было не только крайне утомительно, но и больно для самолюбия. В конце концов он рассердился на себя. «Господи, ведь я — государственный деятель! И меня довели до такого унижения... Все рушится на Руси. Все», — думал он, ковыляя от двери к постели.

Пружины под ним заскрипели, и жена проснулась.

— Ты не спишь? Который теперь час? — спросила она.

— Не знаю. Должно быть, утро, — грубо буркнул он. Потом, устыдившись, разыскал в темноте ее руку, прижался к ней лицом. — Я так боюсь. Так боюсь, — изменившимся голосом признался он. — Надо было нам сразу уехать в Харбин, к Хорвату, или к нашему послу в Пекин.

— Я говорила тебе, сколько раз говорила, — жена снова начала всхлипывать.

— Да замолчи ты, ради бога! Замолчи, — сердито прошипел он и оттолкнул ее руку.

Окна в спальне заметно посветлели. Над крышами домов серело небо; раннее утро пришло, как всегда, без спросу.

В служебном кабинете Русанова красногвардейцы снимали со стен портреты бывших генерал-губернаторов. Одна массивная рама сорвалась и с грохотом упала на пол, зазвенело разбитое стекло.

— Осторожнее, ребята. Не портить стены, — оглянувшись, сказал Савчук.

Он просматривал книги в русановском шкафу, выбрасывал на пол тяжелые тома Свода законов Российской империи.

Супрунов, опираясь на винтовку, с усмешкой наблюдал за тем, как эти красиво переплетенные книги падали к его ногам.

— Скажи на милость, фунта четыре будет, а? — удивился он, прикинув на руке вес одной из них. — Куда теперь эту рухлядь?

— Да свалите где-нибудь во дворе. В кладовую, что ли.

— Нет, Иван Павлович. В топку. Чтобы дымом по свету развеять.

Супрунов с охапкой книг вышел куда-то. Вернулся он повеселевший, с просветленным лицом.

— Ведь какое дело сделали, подумать только, — растроганно сказал он, садясь в кресло и ставя винтовку между колен. — Вот и царя нету. И дышится совсем по-другому, а?..