Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга вторая)
— Берекелла! Во имя господа! — возгласил Сеидкул-бай. — Поверь, дорогой Салыр-сердар, мы искренне рады видеть тебя здесь, у себя, в день торжества!
— Мы тоже рады душевно, — с учтивостью ответил Салыр, — воздать честь твоему дому. Пусть в нем один той следует за другим. И всякий раз мы будем готовы вас навестить.
— Да будет так! — хозяин молитвенно возвел глаза к небу, поднял руки. — Аллах да услышит слова твои!
После этого он первым взял чурек, разломил, обратился к сидящим:
— Угощайтесь! А сперва вознесем молитву всевышнему.
Оба гостя и хозяин, глядя в пол, забормотали: «Бисмиллахи р-рахмани р-рахим… Во имя аллаха милостивого, милосердного…» Затем все потянулись к ломтям чурека и блюду с пловом. Воцарилась тишина, только слышалось приглушенное чавканье.
Хозяин и Салыр за время угощения перебросились несколькими фразами, а Тувак почти ни слова не проронил, как приехал. То ли утомился за дорогу, то ли чувствовал недомогание. Сидел молча, опустив голову.
— Хей, Тувак-сердар! — окликнул его один из родственников хозяина, вытирая сальные пальцы о сачак. — Видать, не по сердцу тебе угощение! На тое нельзя не отведать плову. Съешь, сколько можешь. На меня не гляди, я-то уже сыт по горло. А если на душе кручина, забудь! Сейчас бахши пригласим, взвеселим сердца.
Тут все поглядели на Тувака, и вновь воцарилась тишина.
— Верно, — помедлив, пряча глаза от сотрапезников, отозвался он. — Той — дело доброе, святое. Гуляй, сколько душа желает, только бы творец от смерти уберег…
Неуместным прозвучало слово «смерть» в празднично убранной комнате, за обильным угощением. Как сказал Махтум-кули: «Смеяться неприлично, придя на поминанье». Точно так же на празднестве: о смерти заводить речь совсем не подобает. То, что не к месту произнес Тувак, запало, однако, в душу каждого из сидящих за сачаком. Люди примолкли, насупились. Все — кроме одного Салыра.
— Ох, дорогой Сеидкул, — довольно проговорил он, откидываясь на подушки, — угостил так, что лучше некуда! Если ты не против, давай послушаем бахши на вольном воздухе.
Хозяин согласился, все один за другим вышли из комнаты. Во дворе и на прилежащих улицах пиршество было в полном разгаре. Дымились казаны, далеко разносился говор и смех многих десятков людей, которые кучками сидели прямо на земле, на кошмах, вокруг котлов с похлебкой, подносов с пловом. Кое-где уж звенели дутары, заливались на высоких нотах дудки — туйдуки, гнусаво пели скрипки — кеманчи, ухали бубны. В двух концах двора пели бахши, явно состязаясь в силе голоса и затейливых руладах.
Стало смеркаться, в прозрачном мартовском воздухе повеяло прохладой, звезды высыпали на темно-фиолетовом небе. Ярче запылали костры. В юртах и мазанках зажглись светильники.
Сеидкул-бай вместе с Салыром и Туваком обошли двор, послушали обоих бахши, посидели у костра, где, окруженный слушателями, слепой дервиш нараспев читал дестаны, по горсти монет кинули ему в тыквенную чашку. Совсем стемнело, но на широком дворе было светло, точно днем. А скоро еще и полный месяц взошел, молочным светом залив высокие дувалы, крыши мазанок и юрт. Дул ветер, и холод пробирал до костей. Оба гостя и хозяин поспешили вернуться в дом, где посреди гостиной уже пылала железная печь и светила керосиновая лампа, укрепленная на колышке. Снова появились чайники, потом касы с шурпой из курицы. Сеидкул-бай и Салыр непринужденно беседовали. Тувак по-прежнему выглядел понурым, каким-то встревоженным. Но теперь он знал, что своим видом обращает на себя внимание собеседников, и потому старался казаться таким же, как обычно. Вставлял свои замечания в разговор Сеидкула с Салыром, отвечал на вопросы, порой даже шутил.
Не догадывался Салыр — ведь чужая душа потемки, — о чем думал, что переживал в эти минуты его сподвижник, которого он принял и приблизил к себе так доверчиво и безоглядно. А началось это не сегодня — сразу же после того дня, как пришел Тувак-сердар к передовым постам салырова стана. Пришел он, не задумываясь, не заглядывая в будущее. Один остался, негде голову преклонить. В стычке с людьми вот этого же Салыра всех своих джигитов растерял. А здесь принимают, и даже с почетом… Удачлив, значит, Салыр-мерген, такой же, в сущности, калтаман, как и сам Тувак. И даже почет оказывает, великодушного разыгрывает.
Искра ненависти вспыхнула в озлобленной душе Тувака, щуплого телом, невзрачного лицом, — вспыхнула и погасла. От искры затлел, задымился, пламенем занялся темный, путаный клубок зависти, жадности, обиды, неутоленного властолюбия. Салыру все удается, что ни задумает. А он, Тувак… Разве не мог бы стать вот таким же «волком пустыни», «львом Кизылкумов?» Мог бы. И станет непременно! Только…
Только для этого нужно поскорее убрать удачливого соперника.
Так постепенно распаляя воображение своими же собственными вымыслами, уверяя себя, что Салыр лицемерит, когда воздает ему почести, представляя себя — в недалеком будущем — единовластным хозяином на караванных путях правобережья Аму, Тувак в душе сделался лютым врагом своего покровителя. И твердо решил, страшной клятвою поклялся самому себе: собственной рукой убить Салыра, как только представится удобный случай. Чтоб никакого риска, и самому ноги унести. Или он не Тувак-сердар! Ну, а дальше… еще услышат люди это имя.
Часа два сидели гости и хозяин в теплой, светлой гостиной. Джигиты Салыра после обильного угощения устроились на ночлег в прихожей, один бодрствовал, как было заведено, то и дело с карабином выходил наружу.
— Душно что-то, — пожаловался Сеидкул-бай. — Выйду на воздух, извините, дорогие гости…
Салыр, с пиалой в руке, рассеянно кивнул. Усталость его сморила, сон смежил веки. Тувак не шевельнулся, будто и не слыхал. Сеидкул-бай тяжело поднялся и вышел. Сквозь наплывающую дрему Салыр успел подметить: что-то тихо сделалось во дворе. Должно быть, уже поздно, люди притомились, разбрелись. Он откинулся на подушки, слабеющей рукою пошарил под паласом возле стены. Карабин на месте, там, где положил еще засветло.
Вдруг — выстрел где-то за воротами.
В одно мгновение Салыр и Тувак, с карабинами в руках, вскочив на ноги, ринулись к двери. В прихожей темно, пусто. Оба джигита секундой раньше выбежали во двор.
Какой-то невнятный говор доносился снаружи. Кто-то негромко, но властно командовал: «Прочь! Всем со двора! И без шума!..»
В прихожей, — две двери, ведущие во двор. Одна, боковая, кажется, заперта. Тувак — к ней. Салыр стал у той двери, через которую они входили днем.
А где же все три джигита?
Точно в ответ на этот вопрос выстрелы застучали совсем близко, наверное, по ту сторону ворот. Это карабины — такие только у джигитов Салыра. Вот — крики отчаяния, стоны… Кого-то ранили, может, смертельно…
— Э-эй, Салыр! — совсем близко прозвучал незнакомый голос. — Тувак-сердар! Бросайте оружие и выходите во двор. Не тронем, слово даем… Вы окружены. Ваши джигиты все полегли. Мы люди Мамедши-мирахура. Именем ревкома Камачи приказываем: сдавайтесь!
Не успел он договорить, как Салыр вскинул карабин к плечу, пальнул прямо в дверь. Еще раз, еще…
В то же мгновенье Тувак метнулся обратно в гостиную. Отсюда занавешенная дверь ведет куда-то в глубь дома. Тувак толкнул ее — заперта. Еще — окно на веранду. К нему Тувак подбежать не успел. Снаружи, в ответ на выстрелы Салыра, открыли огонь сразу несколько человек. Две пули прошибли ставень на окне. Значит, на веранде тоже враги…
— Что, вслепую палите?! — с бесшабашной удалью в голосе прокричал Салыр. — А ну, выходи, ревком ишачий! Смерти своей в глаза погляди, если ты мужчина, а не баба!
Тувак молчал. Неужели конец? Люди мирахура, пусть даже сами пощадят, все равно предадут в руки властей. А что, если им выдать Салыра? Но живым его не возьмешь, а за мертвого..» Да ведь все равно не отпустят, разве что жизнь сохранят. Как улизнуть?
Он стоял, прижавшись к самому косяку той двери, которая, кажется, была заперта наглухо. Если и сквозь нее станут стрелять, пуля не заденет…
Салыр по-прежнему, не таясь, возвышался во весь рост против двери, уже изрешеченной пулями с обеих сторон. Казалось, он презирал смерть. Или на что-то надеялся?
Снаружи больше не стреляли, там, похоже, совещались — были слышны приглушенные голоса… Где же Сеидкул-бай? В сговоре он с нападающими или тоже угодил к ним в когти?
— Видишь, Тувак, — внезапно хриплым, каким-то опавшим голосом заговорил Салыр. — Прав был Одели. Если б тут были сейчас три десятка наших молодцов…
Он не договорил. В тишине сверху раздался легкий треск, потянуло гарью. «Подожгли хворост на крыше!» — тотчас молнией прорезало сознание каждого.
— Сдавайтесь же, эй, вы! — опять послышался прежний голос. — Изжарим, как цыплят!
«Все равно пропадать! — У Тувака кровь застучала в висках. — Но прежде ему пуля…» Не раздумывая, он поднял карабин. Салыр, видимо, решил идти напролом, погибнуть в рукопашной схватке.
