Морис Монтегю - Кадеты императрицы
Старшая из девушек поспешила принести стаканы и кувшины с вином. Рантиньи вошел в харчевню. До него доносились смех и говор его солдат: они заставляли девушку отливать из каждого кувшина в стакан и выпивать все это у них на глазах. Она со смехом исполнила их требование. Тогда и солдаты стали пить в свою очередь.
Капитан осмотрелся по сторонам. Харчевня была очень бедная, но все же в ее убранстве замечалась некоторая кокетливость: по стенам были развешаны изображения Мадонны, украшенные искусственными цветами, висели тамбурины, перевязанные цветными лентами, кастаньеты, веера… Посреди комнаты стояли столы, окруженные простыми стульями, в углу возвышалась запыленная стойка с пузатыми бутылками, кувшинами, засиженными мухами, и грубой посудой.
Младшая из девушек стояла перед Рантиньи и, широко улыбаясь, с любопытством оглядывала его.
В этот год, проведенный в Испании, Рантиньи научился довольно свободно говорить по-испански.
— Как тебя зовут? — спросил он девушку.
— Тереза, — ответила та.
— А другую?
— Кого, мою сестру? Ее зовут Мануэллой.
В это время как раз появилась старшая из девушек.
— Что будет пить французский офицер? — спросила она.
— То же, что и мои солдаты.
Она тотчас же подала бутылку и стакан.
— Нет, три, три стакана! — сказал Рантиньи.
Девушка беспрекословно подала еще два стакана. Он налил их до краев и сказал:
— Пейте!
Мануэлла пожала плечами и молча взялась за стакан. Ее сестра последовала ее примеру.
— Так, — сказала последняя, ставя на стол опорожненный стакан. — Теперь вы успокоились и можете удовлетворить свою жажду? О, я вижу, что великие французские воины — очень осторожные люди, — сказала она, иронически улыбаясь.
— Что же поделаешь? — ответил Рантиньи. — Вы сами принудили нас к этому.
Мануэлла снова передернула плечами и быстро заговорила:
— Мы с сестрой не занимаемся войной. Это не касается нас… У нас в армии нет ни братьев, ни возлюбленных. В прошлом году умерла наша мать, и мы теперь совсем одиноки, а жить надо. Харчевня открыта для всех желающих; мы не обращаем внимания ни на цвет мундира, ни на говор посетителей, как не спрашиваем и их имен. Лишь бы они платили. Я больше всего люблю деньги, а Тереза — золотые украшения, а уж там каждый может располагать нами по своему усмотрению.
В то же мгновение обе сестры наградили офицера самыми пламенными взглядами и многообещающими улыбками.
Вино было крепкое, солнце жгучее. Все желания, долго сдерживаемые в эти месяцы принудительного воздержания, вспыхнули в Рантиньи с обостренной силой, он был больше не в состоянии сдерживаться. Он пошарил в кармане, вытащил несколько золотых и, кинув их на стол, промолвил заплетающимся языком:
— Вот! Вот за обеих вместе… Идет?
Тереза одним взмахом, с ловкостью обезьяны, загребла золото, тогда как Мануэлла поспешно приложила палец к губам и, указавши на группу солдат, видневшихся в окно, прошептала предостерегающе: «Тсс!..» Потом, взяв офицера за руку, она повела его в соседнюю комнату. Сестра шла следом за ними.
В комнате было почти совершенно темно; только смутно белели очертания широкой кровати. Это удовлетворило капитана. Он расхохотался тяжелым, пьяным смехом и, схвативши обеих девушек, толкнул их на кровать. Они, смеясь, покорно позволяли распоряжаться собой. Но в то же мгновение из окружающей темноты вынырнула мужская фигура и замахнулась; в воздухе сверкнула сталь кинжала, и сраженный в спину французский офицер без единого стона рухнул лицом вперед, широко раскинув руки, рухнул для того, чтобы никогда уже больше не встать, навеки излеченный от своей ненасытной жажды любви.
Солдаты тем временем уже успели осушить и стаканы и кувшины. Встревоженный унтер-офицер встал из-за стола и промолвил:
— Что за черт! Там все тихо, а капитан не идет…
Он ухватился за подоконник, вскочил на окно и заглянул в комнату. Она была пуста.
На этот раз унтер-офицера охватило смутное предчувствие.
— Черт возьми, — пробормотал он, — нет, тут что-то неладно… Эй, братцы! — крикнул он, обращаясь к солдатам. — Берись за оружие и произведем осмотр этой чертовой избушки. Чуется мне, что произошло что-то недоброе…
Солдаты мигом явились на зов.
— Капитан!.. Капитан! — крикнул унтер-офицер.
Унтер-офицер кинулся в дом. Солдаты присоединились к нему в то мгновение, когда он уже входил в злополучную комнату.
Унтер-офицер ощупью подвигался вперед. Вдруг из его груди вырвался отчаянный вопль: он наткнулся на распростертое на полу человеческое тело и, хотя не видя, сразу сообразил все. Он быстро нагнулся, поднял тело и перенес его к раскрытой двери: там, на свету, столпившиеся гусары увидели своего капитана, Поля де Рантиньи. Он был мертв и весь залит кровью. Его лицо уже успело покрыться мертвенной бледностью, а раскрытые глаза уже остекленели. Смерть, должно быть, наступила моментально, так как кинжал глубоко проник в легкое.
На этот раз все солдаты подняли крик.
— Его уже не воскресишь, — воскликнул унтер, — но зато мы должны жестоко отомстить. Пусть шестеро из вас сядут на коней и обыщут окрестности, а пятеро пусть останутся здесь; мы обыщем это разбойничье гнездо.
Домишко оказался пустым, негодяи успели бежать через маленькую заднюю дверцу, но их еще было видно: впереди всех бежал виноградником большой костлявый малый, а за ним неслись обе сестры.
— Все на коней! Марш! — скомандовал унтер-офицер. — Оцепляй виноградник!.. Держи оружие наготове!.. Стреляй!
Отряд состоял из опытных воинов, так что все приказания были поняты и исполнены с полуслова.
Раздались выстрелы, засвистели пули. Костлявый малый споткнулся и упал, покатилась Мануэлла, Тереза свалилась на землю как подкошенная.
Их окружили. Тереза успела сказать несколько слов: она ликовала, что ей удалось уничтожить хоть одну из этих проклятых собак-французов. Она захлебывалась своей ненавистью и удовлетворенной жаждой мести.
Гусары вернулись к харчевне, сложили в главной комнате костер из найденного сухого хвороста и сломанных ими стульев и подожгли все это. Костер запылал на славу и вскоре охватил всю жалкую постройку.
— Прекрасно! — сказал унтер-офицер. — Ветер крепчает и сметет пожаром всю эту подлую деревушку.
Солдаты осторожно положили тело Рантиньи на его испуганно насторожившегося коня и, поддерживая его с двух сторон, шагом двинулись обратно, тем самым путем, по которому так бодро накануне ехал Рантиньи здоровым и невредимым.
А позади, выгоняемые разрастающимся пожаром, из домов вылезали мрачные человеческие фигуры. Старая гитана, злобно потрясая кулаками, изрыгала вслед гусарам самые ужасные проклятия, двое ребятишек пяти-шести лет кидали им вслед камни…
Так закончил свое земное существование двадцатипятилетний капитан Поль де Рантиньи, павший жертвой своей любви к женщинам.
XXIII
Это было три месяца спустя.
— Маршал, — сказал Наполеон Ланну, — необходимо взять Регенсбург.
— Когда прикажете, ваше величество? — спросил маршал.
— Сейчас же!
— Слушаюсь, будет исполнено.
Австрийцы имели шесть тысяч человек в городе и могли свободно получать подкрепление и провиант, так как войска эрцгерцога Карла[4] занимали берега Дуная. Они расположили артиллерию на укреплениях, тогда как пехота заняла окопы.
Укрепления Регенсбурга были ветхи, плохи и не могли бы выдержать продолжительную и правильную осаду, но вместе с тем город мог оказать некоторое сопротивление и сдаться не сразу, тем более что для того, чтобы завладеть им, было необходимо спуститься в глубочайший ров, держаться там под огнем, а потом карабкаться на окопы, занятые пушками.
Наполеон избрал своей позицией маленький холмик и остановился на нем. Стоя на своем возвышении, он увидел старый дом, неосторожно выстроенный стеной к стене с укреплением. Он велел открыть по дому огонь, чтобы разрушить его до основания и обломками заполнить часть рва ради облегчения перехода.
Ланн не дремал. Дивизия генерала Морана деятельно готовилась к приступу.
Маршал тем временем поспешил за последними распоряжениями Наполеона и стоял возле императора, когда с верхней части стены раздался одиночный ружейный выстрел, ранивший Наполеона в правую щиколотку. Император почувствовал сильнейшую боль и был вынужден опереться на плечо Ланна. Подскакавший доктор Ларей осмотрел рану и объявил, что она относится к разряду легких.
Однако весть о том, что император ранен, мгновенно разнеслась по рядам. Все всполошились, кинулись к заветному холму, позабывши о битве, об осаде, о приступе. Тщетно грохотали неприятельские орудия и осыпали людей картечью, все упрямо стремились к императору. Последний тотчас же после перевязки сел на коня и стал объезжать войско, чтобы успокоить своих преданных воинов. Увидя своего императора снова на коне, армия пришла в неистовый восторг и громкими, радостными криками приветствовала своего обожаемого властелина.
