Александр Бармин - Руда
— Юла не знал про золото? Что он за человек?
— А, ни с чем пирог — этот Юла! Откуда ему знать? Простой разбойник.
— Андрей Трифоныч, что же ты в Главное заводов правление не заявил о золоте? Самому бы Татищеву.
— А что как и Татищев куплен Демидовыми? Может, он раньше меня узнал про золото, да молчит. Тогда что? Раздавят, как муху. Да пока сам не нашел, и доносить нечего.
— Татищев-то в злобе с Демидовым. Он бы их покрывать не стал.
— Ладно. И так я прикидывал. Голову ведь прожгло от дум, на все лады поворачивал. И всё неславно получается. Пойдет дело приказным да комиссарам, они наживутся знатно, хоромы поставят каменные. Демидовы от всего отопрутся, задарят. А я, как сижу в железах, так и останусь. Найти надо наперво место, чтоб явное золото, а тогда и кричать «слово и дело».
— Буду искать, Андрей Трифоныч.
Дробинин тяжело вздохнул:
— К тому я и вел. Ищи, сынок. Может, ты счастливей меня. Слыхал ты про озеро Бездонное?
— Нет.
— Кержак тот говорил: у озера Бездонного. Может статься, он сам его окрестил. Я тоже не знаю такого. Но только что в демидовских лесах. Еще вот: искать надо по ручьям, по крутым логам, в песках.
— Чш-ш!.. Идут.
— Для Лизы, Егор… — успел шепнуть рудоискатель.
Низко по небу уже катился щербатый месяц. Видно стало далеко, и Егор заметил, что от конторы идет человек.
— Кто там? — строго окликнул Егор, когда человек подошел ближе.
— Да я это, — ответил голос писаренка. — Не спишь?
— Поспал уж. А ты что рано сменяешь?
— Не спится вовсе, — вдруг Андреянов вернется, а я в конторе. Попадет.
— Еще как! Смотри не заикайся, что караул мне передавал.
— Сам знаю.
Писаренок проверил дверь, кол и лег у самой стенки, запахнувшись полушубком. Егор подождал немного, потрогал его рукой — писаренок сладко спал. Тогда Егор ушел в контору.
Утром был переполох. Напуганный писаренок божился, что и на минуту не отходил от баньки. А так как его перед утром сменили еще двое караульщиков, вернувшихся с облавы, то разобрать, чья вина, было мудрено. Андреянов, впрочем, долгого следствия и не вел, не в его это было обычае. Нрав у него волчий: что в челюстях сжал — не выпустит, но коли промахнулся, не смог взять зубом — и не глядит.
Егор наскоро закончил дело с разбором руд и выехал в Екатеринбург.
Глава третья
В ДЕМИДОВСКИХ ЛЕСАХ
Глухарь повалился на бок, жадно треб крыльями горячий песок, осыпал им себя. Камешки, подброшенные сильным крылом, отлетали далеко, стукались в кору сосен, в серые глыбы, подскакивали и булькали где-то внизу под глыбами в невидимую воду.
Солнце било в упор сюда, на россыпь больших камней, а кругом поднимались прямые, как свечи, сосны, и под навесом ветвей был прохладный зеленый полусвет. Дикий лес стоял вокруг, и пахло в нем растопленной смолой да теми белыми звездочками-цветами, что растут поодиночке на коротких стебельках и прячутся во мху у самых корней деревьев.
Глухарь попурхался, затих, нежась на припеке. И вдруг взлетел. Прямо с лежки бросил себя в лёт, даже хвостом проехал по соседнему камню. Громко, часто захлопал крыльями и унесся за стволы.
Птицу спугнул непонятный звук из лесу, какое-то мерное позвякиванье. Звук приближался к солнечной прогалине, и когда глухарь вдали обрушился на вершину дерева, к камням вышел человек.
Усталыми шагами, хромая и волоча за черенок железную лопату, человек дотащился до первого камня и опустился на него. Лопата, наугад приставленная сбоку, упала со звоном. Человек не поднял ее, подвернул ногу и стал снимать разбитый лапоть. Морщился, ощупывал мозоли на ступне. Взялся было за другой лапоть, но тут увидел ямку в песке, где купался глухарь. Сейчас же перелез к ней, стал у ямки на колени и пальцами зарылся в песок. Крупные гальки отбрасывал, песок сыпал с ладони на ладонь, отдувая пыль, разглядывая отдельные песчинки. Похоже — потерял человек в песке иголку и старается отыскать ее.
Слой песку во впадине был неглубок, скоро показалась серая спина камня. Человек с ожесточением плюнул на нее. Вернулся на камень, где лежал лапоть, и тут, видимо, совсем ослабел. Снял пустую котомку из-за плеч, скомкал ее себе под голову и лег лицом к палящему солнцу — одна нога босая, другая так и осталась неразутой.
Человек этот — Егор Сунгуров. Третью неделю бродит он по лесам, ищет золото. Ночует под кустами, на постели из еловых лап, питается травой-кислицей, луковицами саранки и остатками сухарей, взятых из дому. Как-то подшиб тетерку, поздно взлетевшую с гнезда. Испек птицу в золе костра, съел в один присест, — вот это была удача.
С одной кислицы ровно бы и ноги волочить трудно, а Егор утрами вставал из-под куста бодрый, готовый целый день итти или землю лопатой перекидывать.
Зверей Егор не боялся, знал: зверь первый почует человека и постарается тихо скрыться. Однажды только и увидал зверя: волк рвал что-то в кустах и не заметил, как Егор подошел шагов на сорок. Егор свистнул и бегом, подняв лопату, бросился к волку — не удастся ли отбить у серого добычу. Может, у него заяц или козел. Волк исчез и, жалко, с добычей вместе, только кровавые брызги остались на траве.
Нет, звери не страшны. Хуже было бы нарваться на демидовских людей, — вот этого Егор очень боялся. Вернее всего, что тут же и пристукнут и бросят на болоте. А если и уведут в Невьянск, — не легче. Не поможет и сам Татищев; ведь как сюда попал? — обманно. Отпросился у Юдина искать медную руду по реке Пышме, а махнул за демидовский рубеж. Ни защиты, ни оправдания, надеяться можно только на себя. И Егор знал, на что пошел, за долгую зиму всё передумано.
От людей стерегся тем, что по дорогам не ходил, даже пересекал их с большой опаской, костры зажигал редко, притом из самого сухого леса, чтобы без дыму, а гасил их сразу, как надобность минует. Где лопатой разроет, там потом моху накидает, чтоб следа не оставить. На это уходило много времени; но лучше вдвое в лесу проходить, чем зря в беду попасть.
Так и пробирался, держа на полночь, вдоль главного хребта, — за болотами — непролазные чащи, за чащами — крутые скалы, а там опять болотная топь. И всегда — впереди горы.
Золото в песке, говорил Андрей. Пески надо искать. В лесу под мхами и травами песку не видать, приходилось копаться на открытых местах — по склонам гор, по берегам ручьев. Узнал, какие пески разные, один на другой не похожие.
Накопав кучку песку, Егор садился около нее и сыпал понемногу на ладонь, разбирал пальцами. Сколько раз его обманывали желтенькие блестки слюды: захватывало дух, рука начинала дрожать — «оно»! Отводил глаза, пережидал минуту, чтоб успокоиться, потом вылавливал блестящий кусочек. Нет, плоская легкая слюдинка.
Попадались красивые галечки. Особенно хороша огненно-красная вениса с натуральными гранями. Всё по ручьям, в мокром песке ее находил — отмытая, блестящая, так в глаза и кидается. Венисы, самой крупной и прозрачной, в первую же неделю набрал десятки. В зеленом песке нашел невиданный крушец вроде чугуна, серый, но еще тяжелее. Гладкий окатыш, с маленькую репку, оттягивал руку, как тяжелая гиря. Таскал его в котомке три дня; потом, рассердившись, выбросил и репку и венису: только тягость лишняя, ничего не надо, кроме золота.
В одиночестве одичал Егор. Как язычник, разговаривал с золотом, со скалами. Выдумал как-то, что удача будет, если сыпать песок левой рукой на правую ладонь. Неудобно было, а долго на этот лад пробовал. Недобром поминал уроки рудознатца Гезе — без пользы оказалась вся долбежка. Девять сортов есть каменьев, из которых горы составляются. Из них в четырех могут быть рудные жилы. Эти камни они у Гезе и изучали, а остальные пять, в том числе песок, почти вовсе не трогали. Как бы теперь пригодились знания о песке! С лозой походить, что ли? Без толку: способ этот, говорил Гезе, лишь для отыскания разных жил, флецов и фалов, а песчиночки золота лоза указывать не будет… Одно остается: пальцами, наощупь, пробовать разные пески. Демидовы нашли же. Кержак тот нашел. Авось и Егору повезет.
Утро было. Солнечно, птичьим гомоном лес полон. Егор наточил лопату бруском, осторожно, стараясь не очень звенеть. После ставил на свои лохмотья заплаты из мешочной ряднины — для тепла и чтоб комары не ели. В котомке оставались лишь пара запасных лаптей и сухарные крошки.
Егор размышлял о том, что началась у него «куриная слепота». С голодухи, конечно. Как солнце зайдет, ничего уж и не видно. Вечера теперь светлые, до полночи бело, хоть читай. А у кого куриная слепота, тот и в яму свалится и на дерево лбом найдет. Оно бы, кажется, ничего. Пораньше вставать на ночевку, пораньше, с солнцем, выходить в путь. Но стало страшно: вдруг, не разобравшись, разведет огонек близ дороги. Его будут ловить, будут его издали видеть, а он, слепой, станет тыкаться в кусты и падать на каждом шагу. Даже знать не будет, с какой стороны преследуют, сам на погоню набежит. Ух ты, страх!
