Н. Северин - Перед разгромом
— Я не могла раньше приехать, моя пани, — начала было оправдываться молодая женщина, ловко подхватывая тяжелые волны чуть-чуть седеющих волос Потоцкой и расчесывая их черепаховым гребнем, прежде чем осыпать пудрой.
— Не могла оправиться от вчерашнего посещения? — прервала ее ясновельможная со злой усмешкой, следя в зеркале за смущением Юльянии. — Никогда не думала я, чтобы ты была так глупа! Дай мне румяна. У тебя москаль провел вчера весь вечер. А разве я не запретила тебе принимать его? — с возрастающим гневом продолжала пани Анна, взяв из дрожащих рук Юльянии фарфоровую баночку с румянами и осторожно кончиком пальца втирая их в кожу лица: на щеках гуще, чуть-чуть на подбородке и крошечку на кончиках ушей, в то время как Розальская мастерила на ее голове высокую прическу с пышно взбитыми локонами. — Москаль просидел у тебя до полуночи…
— Только до десяти часов, — робко пролепетала Юльяния.
— До полуночи! А сегодня весь замок знает об этом. От прислуги и до господ дошло. Приятно мне было слышать намеки Поцей, когда она подмигнула на тебя Мнишек при имени Аратова? Ты покраснела, как воровка, пойманная с рукой в чужом кармане… Противно было смотреть на тебя. Стыдно не уметь скрывать свои чувства и выставлять их на посмешище всего света! Можно подумать, что я не заботилась о твоем воспитании, что ты выросла, как дикая трава в поле, без полуры, без хороших примеров, не в замке графини Потоцкой, а на какой-нибудь мызе. И чем же думаешь ты все это кончить? А? Москаль, женатый, двое детей! Бабка, столетняя ведьма, еще жива и может прожить долго, состояние почти все — ее! Ты глупа, дочь моя, вот что я тебе скажу!
— Он разведется с женой…
— Каким это образом? У москалей не дают развода.
— Я надеюсь повлиять на него. Он примет нашу веру. Пани Анна пожала плечами.
— Если останется жив, — глотая слезы, прибавила Юльяния.
— Почему ему не быть живым? Драться, что ли, с кем-нибудь намерен из-за пани Розальской? Этого еще недоставало! С кем? Какие у тебя еще обожатели завелись?
— Пани обижает меня, никаких обожателей у меня нет. Аратов меня любит… он на мне женится, когда будет свободен… Жена его — сумасшедшая и припадочная… доктор обещал дать свидетельство, и он будет свободен. Он примет нашу веру и польское подданство… король обещал ему свое покровительство, обещал ходатайствовать за него перед русской императрицей. Он купит имение под Варшавой, чтобы участвовать в сеймах и поддерживать короля и ясновельможного моего благодетеля, киевского воеводу. Умоляю мою дорогую пани, мою покровительницу, мою вторую мать благословить на этот брак.
Прическа ясновельможной была окончена, оставалось только надеть тюрбан, и Юльяния, опустившись на колени, обливала руки Потоцкой слезами.
— Встань! Перестань дурить! Рано просить благословения, когда развода еще нет и он — не католик и не польский подданный. Ты много наболтала, и ни слова путного не сказала. Вижу только, что у вас зашло дальше, чем следует, и что ты пренебрегла всеми моими советами и запрещениями. Но об этом после, сегодня мне не до тебя. Скажи мне только, что он затеял, чтобы за драгоценную жизнь его опасаться? Выдумка, верно, чтобы тебя, дуру, напугать? Видит, что ты с ума по нем сходишь, и смеется над тобой!
— Он обещал пану Мальчевскому помочь ему выкрасть невесту.
— Эльжунку Сокальскую? Ну, разве я не была права, утверждая, что этот бес Аратов — такой же сумасброд, как и все русские! Какая ему надобность вмешиваться в эту глупую историю, да еще перед сеймом, когда такие люди, как Сокальский, нам нужны? Он — один из надежнейших клиентов Салезия, человек почтенный, богатый и с весом. Он обещал нам голосов тридцать по крайней мере, и теперь, разумеется, ему будет не до сейма, когда у него увезут дочь. Хорошо еще, если в свалке его самого не зарежут! Зачем ты мне этого раньше не сказала? Салезий принял бы меры: Мальчевского с приятелями можно было бы заарестовать, а Сокальского предупредить о том, что против него умышляют головорезы.
— Я ничего не знала, он только вчера перед отъездом сказал мне… было слишком поздно, чтобы ехать в замок.
— А раньше о чем у вас была речь? Целовались, верно? Ах ты, беспутная! Глупая! — воскликнула ясновельможная.
— Он оттуда прямо сюда приедет.
— Это с наезда-то? К воеводе? Да он с ума сошел!
— Его сам пан Салезий пригласил.
Розальская могла бы прибавить, что воеводе известны все подробности затеянного наезда, но она слишком любила воеводу, всегда милостивого к ней, чтобы подводить его под головомойку. А последней ему не избегнуть бы, если бы его супруга узнала, что он поощряет такие мальчишеские выходки, как та, что затеял проказник Мальчевский.
— Но ведь Салезий ничего не знает, иначе он давно прекратил бы эту опасную затею! — воскликнула пани Анна. — Сокальский — не трус, он умеет драться и на саблях, и на пистолетах. Он без боя не сдастся и будет защищать дочь до последнего издыхания. У него большая дворня, и вся деревня предана ему, хлопы любят его… Ну, перестань реветь! Это еще что за новости? — строго возвысила она голос на слушательницу, которая пришла в такое отчаяние от ее слов, что не в силах была сдерживать рыдания. — Какое имеешь ты право беспокоиться об этом москале? Он тебе — не муж и даже не жених! Сейчас утри слезы, умойся холодной водой, нарумянься, будь весела, любезна, чтобы никто не догадался о вздоре, который у тебя на уме! Живо! Чтоб через десять минут я тебя видела в приличном виде!.. — Тут она прервала свою речь, чтобы прислушаться к легкому стуку, раздавшемуся у двери. — Кто это? Посмотри!
Это был аббатик.
— Пусть войдет, — ответила на доклад Юльянии ясновельможная.
— Важные новости, моя пани! — стремительно заявил аббатик, проникая в комнату, не забывая притворять за собою дверь. — «Пане Коханку» прощен и возвращается на родину! Князь Радзивилл сам прислал к пану воеводе с доброю вестью любимого своего резидента, пана Длусского.
— Длусского? Он здесь? — с живостью осведомилась пани Анна, с усмешкой взглядывая на потупившуюся Розальскую.
— Здесь, в кабинете у пана воеводы, а я поспешил к ясновельможной.
— С большой свитой приехал Длусский?
— С ним человек пять дворских, два паюка, камердинер, шесть верховых гайдуков да люди при экипаже.
— Поместить пана Длусского в западной башне, и чтоб все было в наилучшем порядке, — обратилась Потоцкая к Розальской. — Займись этим, Юльяния! Ты знаешь, как мы чествуем почетных гостей. Пан Длусский явился к нам представителем ясновельможного князя Радзивилла: мы докажем ему, что ценим внимание его благодетеля. Когда я гостила у князя десять лет тому назад, мне отвели апартаменты короля. Позаботься, чтобы нашему гостю было удобно в покоях, в которых и у Потоцких гостили не раз коронованные особы, — прибавила она, с важностью выпрямляясь.
Юльяния вышла, а ясновельможная, продолжая разговаривать с аббатиком, хлопнула в ладоши и велела явившимся на зов камеристкам надеть на нее тюрбан. Когда это трудное дело было сделано, она вынула из ящика с драгоценностями две булавки, осыпанные бриллиантами, и приказала аббатику приколоть их к убору.
Он справился с этим довольно мудреным делом так искусно, что ясновельможная улыбнулась.
— Ты, Джорджио, отлично мог бы заменить мне Юльянию, — заметила она по-итальянски.
— О, никогда пани Розальская не уступит мне счастья служить ясновельможной! — воскликнул он, поспешив поцеловать ее руку.
— Ты думаешь? Но я в этом далеко не уверена, — возразила Потоцкая и прибавила: — Такой красавицы долго у нас не оставят. Вот и этот Длусский тоже влюблен в нее.
— О, если бы только Длусский мог понравиться пани Розальской! — вырвалось у аббатика точно помимо воли.
— Разумеется, лучшей партии ей и желать нельзя: знатен, богат…
— Поляк и католик, — докончил ее мысль собеседник.
Потоцкая поняла намек и нахмурилась. В другое время аббату Джорджио досталось бы за неуместную догадливость, но на его счастье супруге воеводы надо было торопиться в бальный зал, и она вышла из своих апартаментов в парадные ярко освещенные покои, где в ожидании ее появления расхаживали гости. Отвечая величественными кивками на низкие реверансы и почтительные поклоны, она направилась в сопровождении все увеличивавшейся свиты к большой гостиной, где ее уже ждали приятельницы и несколько других дам и девиц со своими воздыхателями.
Была тут и Розальская. Живая и свеженькая, как розы, приколотые к ее волосам, она разговаривала с высоким худощавым молодым человеком с подбритым лбом, бесконечно длинными усами на мужественном лице, в старинном литовском костюме, с саблей и лосиными перчатками за поясом из литого золота, усыпанным драгоценными камнями, в желтых сафьяновых сапогах с серебряными шпорами.
