Джон Клеланд - Мемуары сластолюбца
Закрыв окно для подобных безумств, я все же был далек от того, чтобы не открыть дверь перед наслаждениями иного рода; поток страстей, бушевавших в крови, с удвоенной силой устремился в русло волокитства и преследования женщин, чьи милости сулили большее изящество и не столь неотвратимо влекли за собой неприглядные последствия.
Передо мной встала необходимость завести новую интригу, а Лондон, по счастью, является тем самым местом, где достижение этой цели человеком при деньгах не составляет неразрешимой задачи. Последняя осечка с Агнес нанесла удар по моему самолюбию и в то же время исцелила от желания связываться с красивыми идиотками. Теперь я стоял на том, что героиней моего следующего приключения не должна стать простушка, которая, в конечном счете, и меня выставит на посмешище.
Прошло несколько дней без каких-либо достижений, но в неустанных поисках. Наконец в гостях у пожилой родственницы я познакомился со знаменитой леди Белл Трэверс, которая только что вернулась из Франции, проездом из Бата. Эта дама была дочерью одного из достойнейших вельмож и очень рано вышла замуж, без благословления отца, который усмотрел в этом факте двойную выгоду: он сбыл с рук дочь, опека над которой все более его тяготила, и обрел право отказать ей в приданом. Поэтому он повел себя весьма спокойно, не ссорясь и не мирясь: последнее было чревато немалыми расходами. Что касается ее мужа, человека с солидным состоянием, то он остановил на ней свой выбор не столько ради нее самой (а она, несомненно, была личностью) либо польстившись на ее титул, сколько с целью досадить ее отцу – из-за каких-то трений между двумя семьями. Будучи абсолютно убежден, что ему откажут, он вдруг обнаружил, что никто палец о палец не ударил, чтобы помешать ему владеть ею в свое удовольствие. Такое безразличие со стороны ее родни передалось ему самому: как будто его любовь имела источником представление о ее недоступности и умерла вместе с надеждой на неудачу. У леди Траверс хватило прозорливости (да и какая женщина не угадала бы истину?) понять расчеты мужа и оказалось довольно выдержки, чтобы не возмущаться и не мстить. Убедившись в его охлаждении, она постаралась создать супругу такие условия, что он, превыше всего на свете ставивший тишину и покой, был готов на все, лишь бы откупиться; никакая цена за радость раздельного проживания с ней не казалась ему чрезмерной.
Воодушевленная успехом, леди Трэверс высоко подняла флаг независимости и стала широко пользоваться всеми преимуществами своего двусмысленного положения ни девушки, ни жены и ни вдовы. Она выезжала в свет во всеоружии разнообразных талантов и очарований, а также живости и прихотливой игры воображения, удовлетворяя все свои желания и не в последнюю очередь склонность к скандалам, благодаря чему снискала зависть и ненависть своего пола и некоторый успех – без особого уважения – со стороны нашего. Когда мы познакомились, она была уже в той предзакатной поре, когда энергия и красота вот-вот пойдут на убыль, однако все еще наслаждаясь жизнью. Считалось признаком хорошего тона стать ее любовником, а кто не знает безжалостную власть моды – даже в амурных делах?
Если говорить обо мне, то, хотя я повидал и более молодых и блестящих красавиц, на меня сразу произвели ошеломляющее впечатление великолепие ее наряда, изысканность манер, бывалый вид и непринужденность, шедшая от чувства собственного превосходства, с каким она овладевала ходом разговора, скорее диктуя, чем высказывая свое мнение по разным вопросам. Ее апломб мне импонировал настолько, что я начал с восхищения, а кончил увлечением, поняв, что наконец-то встретил достойного противника, и дав себе слово, не заглядывая далеко вперед, сразиться – с любым результатом – с той, покорить которую стало для меня делом чести, а отнюдь не любви.
Действительно, сначала она как бы снизошла до некоторого внимания к моей персоне. Молодость, которая не могла втайне не апеллировать к ее чувствам, послужила мне неплохой рекомендацией, но оказалась недостаточной для того, чтобы возбудить ее интерес. Мои попытки овладеть нитью разговора она восприняла как узурпацию своих прав; однако ей ничего не стоило вернуть их себе. Леди Трэверс ознаменовала свою победу не только высокомерными взглядами, но отпустила несколько колкостей в мой адрес, из которых стало ясно, что она смотрит на меня как на дерзкого и чрезвычайно самолюбивого мальчишку, избалованного снисходительным отношением взрослых. Она полагала себя значительно выше меня – и положением, и характером. Именно так – как оскорбительное для себя – я истолковал ее поведение, и это задело мое самолюбие, но одновременно усилило желание сразиться с ней. Я рисовал себе столь яркие картины будущего триумфа, когда я разобью ее наголову, со всей ее надменностью, низведу до уровня орудия моего наслаждения, что цена – временная капитуляция – уже не казалась чрезмерной. Однако случай помог мне избрать иной путь. В поединках самолюбий обычно побеждает тот, у кого больше выдержки. Сохраняя самообладание, я рассеял ее первоначальное невысокое мнение на мой счет, после чего с удвоенной энергией принялся перечить ей по всем пунктам – неважно, был я прав или нет.
Ее отношение сменилось презрением, ей стало жаль, что такой красивый юноша оказался законченным фатом. Естественно, она не высказалась так прямо, но прибегла к достаточно прозрачному иносказанию, что еще обиднее.
Главное с женщинами – привлечь их внимание: неважно, каким способом. И если этого удалось добиться, потом совсем не трудно обратить недостатки в достоинства. Я вел себя с ней так дерзко, что в конце концов леди Трэверс прониклась даже некоторым уважением к моему бесстрашию. Она никак не ожидала встретить в юноше моего возраста, человеке с небольшим, как она полагала, жизненным опытом, такую самоуверенность. Постепенно ее отношение ко мне стало меняться к лучшему. Иначе и быть не могло.
На прощание леди Трэверс включила меня в число приглашенных в ее салон, при этом снисходительным тоном выразила надежду, что я на нее не обиделся, и пообещала приложить усилия для более полного взаимопонимания. Она не сомневается, что я не сочту неподходящей для себя компанией общество самых блестящих людей Англии. Несмотря на иронию, она произнесла это довольно тепло, и я с радостью и признательностью принял приглашение.
На следующее утро я отправился к ней и был допущен в будуар. Она сидела перед высоким трюмо; камеристка помогала ей одеться. При сем присутствовал лорд Терсильон, которого я знал и считал ничтожеством. Сей государственный муж явился засвидетельствовать хозяйке свое почтение.
Леди Трэверс встретила меня с непринужденной фамильярностью, как старого знакомого. Для меня поставили кресло возле трюмо, и я развалился в нем точно с такой же бесцеремонностью. Камеристка как раз убирала ей волосы, беспорядочно падающие на плечи и шею, причем делала это столь искусно, что то и дело обнажался участок замечательно белоснежной кожи. Было нетрудно заметить, что леди Трэверс нимало не стесняется своей наготы, торжествующей над ухищрениями грима, и все еще может позволить себе не делать тайны из своего туалета.
Что касается ее гостя, то он принадлежал к тем государственным деятелям, чьи чопорность и чванство граничат с самопародией; дайте ему колпак с колокольцами, и перед вами – законченный плут. У него было банальное, невыразительное лицо под огромным, обсыпанным пудрой париком; завершал картину подбородок, который во время разговора постоянно находился в движении – ни дать ни взять белый кролик, жующий травку.
Мой приход ненадолго прервал их разговор, но затем эта жалкая карикатура на Макиавелли возобновила его, нагоняя на нас обоих смертную скуку. Лорд Терсильон без малейшей жалости к собеседникам слово в слово повторил свою недавнюю речь в парламенте, которая, насколько я мог судить, содержала мысли, чрезвычайно ценные… двадцать лет назад. Потом он еще какое-то время перескакивал с одного предмета на другой, причем его главной целью было убедить немногочисленную аудиторию в значимости своей персоны. Наконец он милостиво избавил нас от своего несносного присутствия, полностью убежденный в том, что мы прониклись к нему точно таким же благоговением, какое он сам питал к своей особе. Это ли не фатовство чистейшей воды – только иная разновидность!
После его ухода леди Трэверс пожаловалась: каких только людей приходится принимать, чтобы не портить с ними отношения, потому что даже ничтожнейший из них способен на большие пакости. Вот этот, к примеру, целиком поставил государственный пост на службу собственным интересам: в положительном смысле от него мало что зависело, зато – благодаря связям – он имел возможность делать гадости. И вот такие-то составляют высшее общество!
Леди Трэверс могла еще многое сказать по этому поводу, но я решительно пресек ее поползновения, заявив, что столь жалкая добыча не заслуживает того, чтобы наклоняться и подбирать ее с земли; такое ничтожество не стоит даже упоминаний. Мои возражения оказались по существу и вполне в ее духе, так что она молча согласилась со мной и, бросив сей недостойный предмет, поблагодарила меня за то, что я так быстро откликнулся на ее приглашение. Такое направление разговора я счел благоприятным для себя и тотчас поспешил заверить ее в том, что мое горячее желание видеть ее совершенно не дает повода говорить о каком бы то ни было одолжении. После чего добавил еще несколько фраз, которые должны были показать меня в выгодном свете.