Александр Волков - Скитания

– Тебе это не разрешается, – сказал монах, – но нет правила без исключения, а посему, сын мой, ты будешь помогать мне в составлении каталогов, а я испрошу для тебя у мессера приора освобождение от церковных служб.

Сальваторо усердно принялся за новое дело.

Бруно рассказал дону Аннибале о выговоре за пропуск лекций, и библиотекарь признал, что мессер Паскуа прав.

– Ты избрал астрономию целью своей жизни, – сказал монах, – и это очень хорошо. Но астроном должен знать и другие науки. Ему нужно быть сильным богословом, чтобы примирить астрономию с религией, а это не всегда просто.

Бруно пришлось изучать сочинения схоластов, и в первую очередь Аристотеля. Впрочем, в книгах древнего философа нашлось так много ценного, что Фелипе понял, почему слава Аристотеля держалась многие века.

В монастырской библиотеке были собраны книги на многих языках, начиная от древнееврейского, греческого, латинского, славянского и кончая арабским и современными языками. Дон Аннибале посоветовал Бруно изучить древнееврейский язык, и прилежный юноша последовал этому совету: при его превосходной памяти языки давались ему легко. С помощью профессора древнееврейского языка, дона Джисмондо Бандинелло, дело пошло быстро. Через несколько месяцев Бруно читал по-еврейски.

Одна из зал библиотеки особенно привлекала Бруно, на ее двери висела табличка с надписью: «Libri prohibitioni».[133] Комната всегда была закрыта, и ключ от замка висел на поясе у дона Аннибале. Когда Фелипе вошел в полное доверие к библиотекарю, тот открыл ему тайну, известную немногим. Стеллажи стояли на некотором расстоянии от стен, чтобы книги не портились от сырости. Вдоль всего огромного помещения библиотеки шел сквозной проход за стеллажами, и проникнуть в него можно было через маленькую потайную дверку в стене центральной залы.

– Только смотри не подведи старика, – сказал дон Аннибале.

– Будьте спокойны, святой отец! – обещал Бруно.

С тех пор Фелипе частенько заглядывал в запретную залу. Он нашел там многочисленные экземпляры Библии, изданные в разное время и на разных языках. Когда юноша стал читать Библию, он понял причину ее запрещения. Фелипе обнаружил в Библии такое множество вопиющих нелепостей и противоречий, Бог там изображается в таком непривлекательном виде, что даже глубоко верующего человека после прочтения Библии охватывают сомнения. Многие страницы Библии Бруно читал с отвращением.

Вот один из примеров, рисующих жестокость Иеговы. Небольшое племя жителей пустыни не хотело пропустить через свою землю буйные полчища евреев, когда те шли из Египта в Палестину. Дело как-то уладилось. Но мстительный Бог вспомнил об этом случае через пятьсот лет и приказал одному из иудейских вождей напасть на потомков этого племени и истребить их всех – вплоть до грудных младенцев!

Но Иегова, отец «кроткого» Иисуса, расправлялся так беспощадно не только с врагами иудеев. Он и самих их, свой «избранный» народ, наказывал за каждый мелкий проступок с неумолимой свирепостью. За невинное любопытство, с которым евреи пытались поглазеть на «Ковчег завета» – свод законов, заключенный в ящик из дорогого дерева, Господь поразил смертью пятьдесят тысяч человек.

А сколько всевозможных гадостей и преступлений совершали библейские цари и пророки, среди которых были и предки Христа и которых писание приказывает чтить как святых!

Закрыв последнюю страницу огромного тома, Бруно понял, почему католические вероучители запрещали мирянам читать Библию и издавали для них пересказы, где места, вызывающие возмущение, смягчались, а порой и вовсе выбрасывались. Стало ему понятно и то, почему отцы церкви – блаженный Августин, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст и многие другие исписали сотни толстых томов, пытаясь затушевать или хоть как-нибудь объяснить все это нагромождение лжи и скверны, именуемое Библией.

Глава пятая

Первый бунт

В запретной зале Фелипе нашел сочинения протестантских вероучителей: Уиклифа, Гуса, Лютера, Меланхтона, Кальвина…[134]

Борьба с Реформацией (так называлось широкое общественное движение против католицизма) уже около двух столетий составляла главную заботу католической церкви. Учения виднейших реформаторов привлекали миллионы последователей. Англия отвергла духовную власть папы, и английский король объявил себя главой англиканской церкви.[135] В Чехии прогремели гуситские войны[136] – великое народное движение против немецкого дворянства и католического духовенства. Большая часть Германии исповедовала учение Лютера…

Фелипе не имел секретов от дяди. Во время одной из бесед с ним он похвалился, что прочитал «Наставление в христианской вере»[137] Кальвина.

– Это замечательный труд, дядя! – с пылающими щеками сказал Бруно. – Как все ясно изложено, как смело автор разрушает основы католической религии! Много вечеров, таясь от всех, просидел я за этой книгой…

– Ты мог прочитать ее раньше, – улыбнувшись, сказал сер Джакомо. – Иди со мной!

Он провел племянника в дом и в одной из стен своего кабинета отодвинул дверцу шкафа, о существовании которого не подозревал Фелипе. Саволино достал оттуда толстый томик в кожаном переплете.

– Этот?

– Такой же! – радостно воскликнул юноша и прочитал заглавие книги: – «Institutio religionis christianae».[138] Дядя, почему ты не говорил, что у тебя есть запретные книги?

– Не было случая. Но недаром я дружу с книгопродавцами. Скажи, чему научил тебя Кальвин?

– Знаешь, дядя, он называет идолопоклонством почитание икон, статуй, мощей. И вот меня неотвязно мучит мысль порвать с этим нелепым пережитком старины.

– Как, ты хочешь объявить себя иконоборцем? – в испуге воскликнул Саволино. – Это грозит тебе опасностью!

Он долго уговаривал племянника смириться перед силой церкви и затаить свое неверие.

– Мы с Вастой потеряли нашу дочь, – сказал он с грустью, – а если потеряем и тебя, нам этого не пережить.

Фелипе ушел не убежденный.

Для юного послушника наступило время тяжких раздумий.

«Язычники почитают идолов, – размышлял Фелипе, ворочаясь ночью на жесткой постели. – Но чем отличается статуя Христа или святого Доминико от деревянного, грубо раскрашенного африканского божка, украшенного ожерельем из человеческих зубов? Только искусством великого мастера!»

И Бруно подумал: а что, если убрать иконы из кельи?

Когда такая дерзкая мысль появилась у Фелипе, по спине юноши пробежал холодок. Выбросить иконы? Это означало навлечь на себя тяжелое обвинение в ереси и предание суду. Но и делать вид, что он почитает иконы, Бруно был не в силах.

В течение нескольких дней Бруно вынес иконы одну за другой и повесил в капелле, находившейся в этом же корпусе. Он оставил только распятие[139] и сделал это потому, что у его матери было точь-в-точь такое же, которое она очень чтила.

Отец циркатор, который наблюдал за студентами, как те выполняют монастырский устав, в последнее время редко заглядывал к Фелипе, – тот был у него на хорошем счету. Но в одно злосчастное утро, войдя для порядка в каморку Бруно, отец циркатор остолбенел: передний угол был совершенно пуст, иконы исчезли, и только сиротливо висело распятие!

Не веря глазам, монах вошел в келью, пощупал стены – пусто! Первой его мыслью было, что келью хотят белить и иконы сняты по распоряжению ключаря. Циркатор побежал разыскивать отца ключаря. Когда оказалось, что тот ничего не знает, оба монаха поспешили в келью Бруно. Да, икон не было. Почтенные отцы рысью помчались к приору. Тот в это время завтракал.

– Мессер, происшествие! Мессер, кража! – кричали монахи, перебивая друг друга.

Им и в голову не пришло, что Бруно сам мог убрать иконы.

Порчелли, оставив недоеденной курицу, отправился в учебный корпус. В келье Бруно икон не было.

– Что вы думаете об этом, отцы? – спросил дон Марио.

– Я полагаю, что кража совершена сегодня после того, как студент Бруно ушел на занятия, – сказал отец циркатор. – Еще вчера вечером иконы были на месте.

Блюститель порядка соврал, но ему не хотелось, чтобы его обвинили в небрежном отношении к своим обязанностям.

– А я думаю, что отец циркатор не слишком близок к истине, – съязвил ключарь. – Мне известно, что отец циркатор нерегулярно обходит кельи, и кража могла случиться раньше.

– Но почему же студент Бруно не заявил о пропаже? – огрызнулся циркатор.

– Иконы украли студенты, чтобы продать в городе. А Бруно не хочет товарищей выдавать.

Это объяснение придавало событию другой оборот, и монахи начали судить и гадать, успели ли ночные гуляки вынести похищенное в город. Циркатор упорно доказывал, что кража случилась в это утро и что иконы лежат припрятанные в ожидании вечера. Приор не решился идти к аббату с докладом о происшествии. Он знал, что мессер Паскуа обвинит его по этому случаю во всех семи смертных грехах и пошлет на него донос в Рим, как, впрочем, поступал и сам дон Марио при всяком удобном случае.