Александр Дюма - Красный сфинкс
— Монсеньер, — умоляюще произнес Кавуа, — вы извините ее, не правда ли?
— Скажите, госпожа Кавуа, — спросил Ришелье, — а что если мы выставим этого нытика за дверь?
— О нет, монсеньер, я и так его слишком мало вижу. Так вот, подруга мне рассказывает, что он безумно в меня влюблен, что завтра у него дуэль и что он оставляет мне все свое достояние, если будет убит. Как вы понимаете, я тронута. Я рассказываю об этом моему отцу, братьям, всем нашим друзьям, посылаю их с утра верхом прочесывать местность, чтобы помешать Кавуа и его противнику встретиться. Но они опоздали; у этого господина легкая рука, он нанес противнику два удара шпагой, а сам не получил ни одного. Мне возвращают его целым и невредимым. Я бросаюсь ему на шею со словами: «Если вы меня любите, вам следует на мне жениться. Нет ничего хуже неудовлетворенного аппетита». И он на мне женился.
— И кажется, до сих пор не насытился, — сказал кардинал.
— Нет, потому что, видите ли, монсеньер, нет человека счастливее, чем этот плут. Я взяла на себя все дела, все заботы; ему осталась только служба у вашего высокопреосвященства — работа для ленивых. Когда он возвращается домой (к несчастью, это бывает редко), я его всячески ублажаю, моего милого муженька Кавуа. Я стараюсь выглядеть как можно красивее, чтобы ему нравиться. Он не слышит ни разговоров о чем-то неприятном, ни криков, ни жалоб — короче, все обстоит так, словно таинство брака еще продолжается.
— Из всего этого я заключаю, что вы любите метра Кавуа больше всех на свете.
— О да, монсеньер!
— Больше, чем короля?
— Я желаю королю всяческих благ, но, если бы он умер, я бы не умерла; а вот если б умер мой бедный Кавуа, я желала бы лишь одного — чтобы он взял меня с собой.
— Больше, чем королеву?
— Я почитаю ее величество, однако нахожу, что для королевы Франции она рожает слишком мало детей. Если с ней случится какое-то несчастье, она оставит нас в сложном положении. За это я на нее сердита.
— И больше, чем меня?
— Да уж, конечно, больше, чем вас, монсеньер: от вас мне одни огорчения. То вы больны, то держите его вдали от меня, то увозите его на войну, да еще на целый год, как было под Ла-Рошелью, а от него мне одно удовольствие.
— Но, в конце концов, — сказал Ришелье, — если бы умер король, если бы умерла королева, если бы умер я, если бы все умерли, что бы вы стали делать совсем одни?
Госпожа Кавуа посмотрела на мужа и рассмеялась.
— Ну что ж, — сказала она, — мы делали бы…
— Да, что бы вы делали?
— Мы делали бы то же, что Адам и Ева, монсеньер, когда они были одни.
Кардинал рассмеялся вместе с ними.
— Но у вас же, — сказал он, — восемь детей в доме?
— Простите, монсеньер, их осталось только шесть. Господу угодно было взять двоих у нас.
— О, я уверен, он возместит вам эту потерю.
— Надеюсь; так ведь, Кавуа?
— Итак, надо обеспечить существование этих бедных малюток.
— Благодарение Богу, монсеньер, они не знают лишений.
— Да, но, если бы я умер, они бы их узнали.
— Храни нас Небо от подобного несчастья! — в один голос воскликнули супруги.
— Надеюсь, что оно вас охранит, да и меня тоже; но пока что предвидеть надо все. Госпожа Кавуа, я предоставляю вам в половинной доле с господином Мишелем, именуемым Пьером де Бельгардом, именуемым маркизом де Монбрёном, именуемым сеньором де Сукарьером, привилегию на парижские портшезы.
— О монсеньер!
— А теперь, Кавуа, — продолжал Ришелье, — можешь увести свою жену, и пусть она будет тобой довольна, иначе я посажу тебя на неделю под арест в вашей супружеской спальне.
— О монсеньер! — воскликнули супруги, бросившись в ноги кардиналу и целуя ему руки.
Кардинал простер над ними ладони.
— Что за чертовщину вы там бормочете, монсеньер? — спросила г-жа Кавуа, не знавшая латыни.
— Самую прекрасную заповедь из Евангелия, которую, к несчастью, кардиналам запрещено осуществлять; идите.
Затем, слегка подталкиваемые им, они вышли из этого кабинета, где за два часа произошло столько событий.
Когда кардинал остался один, лицо его вновь обрело обычную суровость.
— Ну что ж, — сказал он, — подведем краткие итоги сегодняшнего дня.
И, достав из кармана записную книжку, написал карандашом:
«Граф де Море неделю назад вернулся из Савойи. Любовник г-жи де ла Монтань. Свидание с г-жой Фаржи в гостинице „Крашеная борода“. Он переодет баском, она — каталонкой; по всей вероятности, у него письма к обеим королевам от Карла Эммануила. Убийство Этъенна Латиля за отказ убить графа де Море. Пизани, отвергнутый г-жой де Можирон, ранен Сукарьером; спасся благодаря горбу.
Сукарьер получил привилегию на портшезы и стал главой моей светской полиции в дополнение к дю Трамбле, главе полиции религиозной.
Королева отсутствовала на балете, сославшись на мигрень».
— Ну, что еще? — спрашивал кардинал свою память.
— Ах, да! — вдруг вспомнил он. — Это письмо, похищенное из бумажника королевского медика и проданное его камердинером отцу Жозефу. Посмотрим-ка, что в нем говорится: ведь Россиньоль разгадал шифр.
И он позвал:
— Россиньоль! Россиньоль!
Маленький человек в очках возник на пороге.
— Письмо и шифр! — сказал кардинал.
— Вот они, монсеньер.
Кардинал взял бумаги.
— Хорошо, — сказал он, — до завтра; если я буду доволен вашим переводом, вы получите вознаграждение в сорок пистолей вместо двадцати.
— Надеюсь, что ваше высокопреосвященство будет доволен.
Россиньоль вышел. Кардинал развернул и прочел письмо.
Вот что буквально в нем говорилось:
«Если Юпитер будет изгнан с Олимпа, он сможет укрыться на Крите. Минос предложит ему гостеприимство с большим удовольствием. Но здоровье Кефала весьма ненадежно: почему бы в случае его смерти не выдать Прокриду за Юпитера? Ходят слухи, что Оракул хочет избавиться от Прокриды, чтобы выдать Венеру за Кефала. Пока пусть Юпитер продолжает ухаживать за Гебой, притворяясь, что из-за этой страсти находится в крайнем разладе с Юноной. Важно, чтобы Оракул, хоть он большой хитрец или, вернее, считает себя таковым, ошибался, думая, что Юпитер влюблен в Гебу.
Минос».
— Теперь, — сказал кардинал, окончив чтение, — взглянем на шифр.
Как мы упоминали, шифр был приложен к письму, и читатели могут с ним познакомиться:
Кефал — король
Прокрида — королева
Юпитер — Месье
Юнона — Мария Медичи
Олимп — Лувр
Оракул — кардинал
Венера — г-жа де Комбале
Геба — Мария Гонзага
Минос — Карл IV, герцог Лотарингский
Крит — Лотарингия
После замены вымышленных имен настоящими получалась следующая депеша, значения которой, как мы сейчас увидим, Россиньоль ничуть не преувеличил:
«Если Месье будет изгнан из Лувра, он сможет укрыться в Лотарингии. Герцог Карл IV предложит ему гостеприимство с большим удовольствием. Но здоровье короля весьма ненадежно: почему бы в случае его смерти не выдать королеву за Месье? Ходят слухи, что кардинал хочет избавиться от королевы, чтобы выдать г-жу де Комбале за короля. Пока пусть Месье продолжает ухаживать за Марией Гонзага, притворяясь, что из-за этой страсти находится в крайнем разладе с Марией Медичи. Важно, чтобы кардинал, хоть он большой хитрец или, вернее, считает себя таковым, ошибался, думая, что Месье влюблен в Марию Гонзага».
Ришелье перечитал депешу еще раз и произнес с торжествующей улыбкой:
— Ну вот, теперь я начинаю ясно видеть, как стоят фигуры на шахматной доске!
Часть вторая
I. ПОЛОЖЕНИЕ ЕВРОПЫ В 1628 ГОДУ
Дойдя до этого места нашего повествования, мы думаем, что было бы неплохо, если б читатель, подобно кардиналу де Ришелье, яснее представлял себе положение на шахматной доске.
Нам спустя двести тридцать семь лет будет легче сказать «fiat lux» (Да будет свет, лат.), чем кардиналу. Окруженный тысячью всевозможных интриг, беспрестанными враждебными происками, разделываясь с одним заговором, чтобы тут же наткнуться на другой, он постоянно обнаруживал некую завесу между собой и теми горизонтами, что ему необходимо было видеть; но он умел заставить блуждающие огоньки личных интересов внезапно осветить картину в целом.
Если бы эта книга была из тех, что кладут между кипсеком и альбомом на столе в гостиной, дабы гости могли полюбоваться гравюрами, или из тех, что, доставив развлечение хозяйке будуара, предназначены заставить смеяться или плакать прислугу, мы опустили бы некоторые детали, кажущиеся скучными легкомысленным или торопливым умам. Но поскольку мы хотим, чтобы созданные нами книги, если не при нашей жизни, то хотя бы после смерти — заняли место в книжных шкафах, то просим у читателей позволения начать эту главу с обзора положения Европы — обзора, необходимого в качестве фронтисписа второй части и ретроспективно не совсем бесполезного для понимания первой.
