Вера Морозова - Женщины революции
И опять всплыла в памяти та поездка в Ораниенбаум, когда он, устав от бессонных ночей и неудачного следствия, радовался встрече с красивой и благополучной дамой, олицетворявшей для него в тот момент привычный миропорядок… А потом этот шотландский плед, о котором без внутреннего стыда он и вспомнить не может. Играла ли она? Нет, не играла. Просто знала какую-то высшую правду, которая давала внутренние силы. Но и он человек думающий, пытливый, он не причисляет себя к бездушным интриганам и карьеристам, запрудившим жандармское управление. Вот и поди узнай, где она, правда-то…
«На вопрос о принадлежности к СПБ Военной организации, поставившей своей целью ниспровержение существующего в государстве общественного строя, а также на другие вопросы Заславская отказалась отвечать, как и отказалась от подписания настоящего протокола».
В который раз на лице подполковника Николаева горькая усмешка. Расстегнул верхнюю пуговицу мундира, словно при удушье. Прикрыл ладонью глаза. «Отказалась от подписания…» Впрочем, вполне логично. От раздумий отвлёк громкий бой настенных часов. Батюшки, да скоро двенадцать! В три доклад у министра. А тут ещё разговор с Заславской. Впрочем, он достаточно ознакомился с делом, чтобы питать какие-либо иллюзии. Судьбу мира ему решать не надо! Нажал кнопку звонка и стал поджидать.
Николаев не сразу признал в вошедшей женщине ту, с которой совершал поездку в Ораниенбаум. Изменилась-то как! Похудела. Одни глаза большие. Конечно, болезнь не красит…
— Могу порадовать — в казначейство внесён залог в четыреста рублей, квитанция прислана в жандармское управление. — Неожиданно для себя Николаев об этом сказал сразу, хотя и казнился потом за малодушие. — Сегодня сможете покинуть Дом предварительного заключения… Потрудитесь оставить точный адрес, чтобы возможно было вызвать вас на судебное разбирательство.
Женщина молчала. Большие серые глаза устремлены на подполковника, а взгляд отсутствующий, усталый.
— По закону, Людмила Николаевна, я позволю называть вас более привычным именем. — Подполковник тонко усмехнулся и метнул испытующий взгляд. — Под страхом более сурового тюремного наказания вы обязаны явиться в суд…
— Обязана… — повторила Людмила Николаевна. — Слишком много обязательств для одного человека.
На побледневшем лице женщины промелькнула ответная улыбка. Подполковник не уловил в словах ни насмешки, ни вызова. Одна усталость. Конечно, семь месяцев заключения в одиночке да голодовки, протесты…
— В случае неявки поручитель теряет залог и своё добропорядочное имя. — Подполковник пересел за круглый стол поближе к заключённой. — Впрочем, присутствие на суде в ваших интересах: в ходе разбирательства возможны уточнения обстоятельств, которые смогут смягчить степень виновности и существенно повлиять на меру наказания.
— Странно, вы сохранили гимназическую веру в правоту судебного разбирательства и в непредвзятость приговора. — Людмила Николаевна недоумённо передёрнула плечами. — Виновность подсудимых предрешена. И всё по принципу: «Утверждать что-либо, не имея возможности доказать это законным путём, означает клеветать…»
— Восхищён вашей образованностью. Сам поклонник Бомарше. Только не поленитесь взглянуть на эти столы, заваленные томами дел… И вы всё ещё осмеливаетесь утверждать, якобы виновность не будет доказана законным путём? Ценю ироничность ума, которую удалось сохранить в таких тяжких условиях, и позволю заметить: оставить преступление в покое — это стать его соучастником.
Подполковник, довольный своим остроумным ответом, откинулся в кресле. Хотелось объясниться с этой женщиной, понять мотивы, какими она руководствуется в жизни. Эти мотивы должны быть очень весомы, иначе зачем ей, молодой и богатой, вести жизнь по тюрьмам и ссылкам.
— Людмила Николаевна, вы очень больны. Я даже не сразу узнал, когда вас ввели в кабинет. — Подполковник сплёл длинные пальцы. — Душевно рад, что сможете несколько месяцев пожить в нормальных условиях… Поправить здоровье.
— Почему не изменить условия содержания политических, если они так пагубны? — подняла густые брови женщина.
— Опять риторическая постановка: условия содержания политических! — В голосе подполковника плохо скрытое раздражение. — Подумайте о себе… Подумайте. Всегда в борении, в тревогах, в опасностях.
— «Борьба есть условие жизни: жизнь умирает, когда оканчивается борьба».
— Конечно, не желаете серьёзного разговора! — Подполковник горестно развёл руками. — Благо при вашей эрудиции на каждый случай отыщется изречение классиков, а мне бы хотелось поговорить доверительно… Уяснить причину, которая толкает на роковые проступки на грани преступления.
— Доверительно с подполковником Отдельного корпуса жандармов? — гневно выпрямилась Людмила Николаевна. — Не как-нибудь, а доверительно!
В голосе заключённой столько презрения, что Николаев опустил голову. Нет, пропасть слишком велика между ним, жандармом, и женщиной, обвиняемой в государственном преступлении. А зря… Кажется, он зашёл в тупик и мучительно искал ответ на волнующие сомнения, страдая и стыдясь в них признаться даже себе самому.
— Скажите, что намерены делать после выхода из тюрьмы? Честно и откровенно. — Подполковник начал вновь перелистывать дело Ларисы Заславской.
— Честно… Откровенно… — Людмила Николаевна порозовела от волнения… — Соблаговолите вести разговор в рамках, предусмотренных официальными инструкциями. Я стреляная птица и на психологические опусы не реагирую.
— Психологические опусы? — растерянно повторил Николаев. — Да вы жестоки…
— Жестока? Не первый слышу упрёк. А вы правы — да, да, прячу за цитаты собственные мысли. Что ж! К откровенности не стремлюсь и напоследок не удержусь: «Думать, что бессильный враг не может вредить, — это думать, что искра не может вызвать пожара».
— Французские энциклопедисты? — полюбопытствовал подполковник.
— Нет, восточная мудрость.
— Жаль, очень жаль… — Подполковник вернулся к письменному столу и отчуждённо взглянул на женщину.
Людмила Николаевна встретила его взгляд насмешливо. Вот он, страж порядка, фиглярствует, комедиантствует, а вернее всего, боится возмездия. Видите ли, он сомневается, колеблется, ищет доверительного разговора…
Николаев по привычке сплёл тонкие пальцы, хрустнул. В кабинете над столом портрет Николая Второго. Подполковник нахохлился. Сел в высокое кресло под портретом. В наградах, регалиях. Людмила Николаевна перевела взор на портрет. «Один управляет, другой охраняет», — усмехнулась и, откровенно зевнув, спросила:
— Так какие формальности предстоит мне исполнить?
— Судя по материалам, взятым при обыске, вы ведали редакцией газеты «Казарма»? — Подполковник нахмурился и быстро поправился: — Возможно, и газетой «Русский набат», названия менялись часто… Газетки весьма тенденциозного содержания. Вот один из образчиков. «Солдаты и матросы, вы — часть народа, но вас ведут против народа. Все наши требования также и ваши, но вас ведут против нас. И вы в крови народной утопите свою свободу собственную. Не слушайтесь команды, слушайтесь голоса народного. Присоединяйтесь к нам. Восстаньте заодно с нами. Нет силы, которая могла бы пойти против армии, объединившейся с народом…» — Полковник наклонился и резко спросил Людмилу Николаевну: — Вы писали?
— Я уже сказала, что отвечать на вопросы по существу отказываюсь. Молчала семь месяцев, помолчу и оставшиеся до суда. Разговор пустой и недостойный…
— Есть нити в следствии, мне неясные… а впрочем, действительно разговор пустой. — Подполковник протянул через стол подписку о своевременной явке. — Желаю здравствовать. Временно вы свободны, но мы ещё встретимся… Материалы весьма и весьма серьёзные. Как говорится, солнце на лето — зима на мороз…
Людмила Николаевна наклонила голову и прошла к двери.
«О Франция!»
Миму аплодировали неохотно. Посетители кабачка неприязненно посматривали на молодого человека в клетчатом трико с бледным напудренным лицом и напомаженным ртом. На стареньком клавесине заиграли марш. Мим раздул несуществующие щёки, выпятил несуществующую грудь и скользящим шагом промаршировал по сцене. Он падал и поднимался, бежал и замирал, ловил воздух тонкими руками и плакал, роняя ненастоящие слёзы. Нет, мим, вчерашний кумир, успеха не имел. Более того: он вызывал у парижан удивление, как прошедший день или забытые увлечения, — другие мысли и чувства волновали посетителей кабачка, как, впрочем, и всю Францию. Война! Франция вступила в мировую войну! За столиками волонтёры, их подружки, и речи, речи… Проклятые боши угрожают Франции, так может ли честный парижанин быть равнодушным в такой великий час? Какие взоры у красоток! Какая отвага на лицах солдат! «Вперёд на Берлин!» — это на столбцах газет, на устах каждого. И в страдающего мима полетели тухлые яйца. Откуда они появились в кабачке, трудно понять, но для парижан нет невозможного — в этом Людмила Николаевна убедилась с давних пор.
