Эдуард Шюре - Жрица Изиды
— Что говорят тебе звезды? — спросил Мемнон.
— Мне кажется, что они все во мне, — сказала Альциона, прижимая руки к сердцу. — Между мною и миром более нет преграды. Я свободна… свободна!
Тогда Гельвидия взяла лавровый венок, висевший на одной из кариатид перистиля, и возложила его на голову иерофантиды. Они спустились со ступенек храма и молча прошли через сад. Безмолвная слеза скатилась по щекам Мемнона. Кроткая и проникнутая покорной решимостью, увенчанная лаврами жрица показалась ему жертвой, идущей к месту казни.
Книга третья
МРАК
Любовь и Ненависть — в этом заключается вся магия.
ПлотинXV
В тепидарии
Теплое осеннее утро заливало своим горячим светом площади, вымощенные лавой, мозаичные дворы, бесчисленные колоннады Помпеи. Он проникал в сады, запрятанные в глубине домов, как в свежих цветочных чашечках, и группы зелени, украшавшие террасы, четко вырисовывались на ярком солнце. Маленькие ручейки, протекавшие по канавкам улиц, вымощенных белыми и серыми голышами, блестели серебряными нитями. В глубине атриумов беспечные женщины одевались при помощи суетливых рабынь; дети играли с собаками; патроны, держа в руках таблички, беседовали с клиентами. Вольноотпущенники странствовали по городу, совершая покупки и выполняя деловые поручения. В храмах жрецы читали молитвы или готовились к жертвоприношениям. Город просыпался, как и во все дни, для беспечной и веселой жизни. Для апеннинского орла, парящего над Помпеей, на высоте Везувия, дивный город, расположенный на берегу залива, казался раковиной или коралловой веткой, брошенной на дубовый венок. Но прохожий, смотрящий с улицы на этого парящего в лазури орла, видел его лишь сквозь легкое розовое сияние, разлитое в пространстве между небом и землею.
Дверь дома Гедонии Метеллы была широко раскрыта. Привратник, смуглый гигант в голубом тюрбане, стоял возле нее, с презрением поглядывая на проходящих. Быть может, он думал о вольной жизни в пустыне, о скачущих по пыльной земле конях, несущихся к показавшемуся на горизонте оазису. Вдруг перед ним предстал молодой человек в латиклаве, с лихорадочно блестевшими глазами и взволнованным лицом.
— Дома ли славная патрицианка Гедония Метелла? Я должен немедленно видеть ее.
— Она дома, но ее нельзя видеть.
— Это необходимо; когда она узнает, кто я, она меня примет.
— Если бы ты был сам цезарь, все равно, я не пропущу тебя. Госпожу мою нельзя видеть по утрам.
Упрямый молодой человек, с энергичными чертами лица и жгучими глазами, наклонил голову и попытался пройти мимо привратника. Но африканец удержал его за руку и чуть было не раздавил ему пальцы. Между ними уже готова была завязаться борьба, но в эту минуту из вестибюля кошачьей походкой вышел номенклатор.
— Я знаю этого человека, — сказал он, — это римский всадник.
— А мне какое дело? — сказал привратник. — Я знаю, что мне приказано.
— Я все-таки доложу о нем госпоже.
Номенклатор протянул посетителю табличку слоновой кости и красный грифель, и тот начертал на ней несколько слов. Через несколько минут номенклатор возвратился и сказал:
— Мне приказано провести трибуна в тепидарий.
— Пусть идет, — сумрачно проворчал нумидиец.
Предшествуемый номенклатором, молодой человек прошел по анфиладе перистилей и галерей. В конце одной из них слуга отворил дверь, пропустил гостя и запер за ним дверь. Пройдя темный коридор, посетитель вошел в комнату со сводчатым потолком, наполненную теплым паром. Стены были голы. Вдоль фриза из ветвей и листьев раскрашенные глиняные амуры играли как толпа живых детей. Вверху несколько окон из толстого стекла пропускали голубоватый свет. В средине комнаты, в медном бассейне тлели угли. В глубине сидела Гедония в фиолетовой тунике с золотой бахромой. Она только что вышла из ванны. Рабыня заплетала ее роскошные волосы, сооружая сложное здание прически. Оробевший и смущенный трибун остановился в некотором отдалении.
— Знаменитый трибун!.. — сказала Гедония с чуть заметным оттенком иронии, похожим на ласку. Говоря это, она спокойно застегивала на плече мягкую ткань шелковистой туники, оставлявшей на виду ее дивную шею и руки. — Как? Это ты, Омбриций Руф? В самом деле, ты удивляешь меня, славный философ. Я думала, что ты заперся в храме Изиды, в своей послушнической келье, и навеки потерян для нас, простых смертных. И вот ты возвращаешься. Я не верю своим глазам!
— Я не достоин взгляда твоих глаз, — промолвил трибун, опуская голову. — Благородная Гедония Метелла, со мной случилось несчастье. Я прихожу просить у тебя милости… и помощи.
— Скажи мне сначала, что привело тебя к нам?
— Я могу сказать это тебе только наедине.
— Ступай прочь, Галла! — сказала Гедония. — Я позову тебя потом.
Рабыня опустила тяжелые волосы своей госпожи, в беспорядке рассыпавшиеся по ее плечам.
— Вслед за славой рухнули и мои надежды, — начал трибун. — Ты была права, благородная дочь Метелия, слава Рима и Помпеи. Они обманули меня, надсмеялись надо мною. Честно, искренно я искал истины у этого лживого жреца и у этой коварной жрицы. Изида надсмеялась надо мною! Я считал его учителем, а ее прорицательницей, вдохновляемой богами… И вот, этот Мемнон оказался низким обманщиком. А что касается его Альционы…
— Ну?
— Эта девственница, эта иерофантида… имеет любовника!
— Неужели?! — воскликнула Гедония, от изумления уронив стеклянный флакон с духами.
Флакон разбился, ударившись о мозаичный пол, а в больших черных глазах патрицианки зажглось дикое любопытство, почти недалекое от восхищения. Помолчав с минуту, она прибавила:
— Ты видел его?
— Да, в саду Изиды, в храме Персефоны. Это чудный юноша, прекрасный, как бог. Я видел его сквозь облако фимиама, на коленях возле спящей Альционы. Я видел, как он склонялся над нею, касался губами ее уст… пил ее дыхание…
— А что же в это время делал ты?
— Я хотел ударить его, схватить. Невозможно! Он парализовал меня молнией, ударом грома… потом все исчезло. Но нет, это не было обманом моих чувств! Или это была призрачная форма, привидение, созданное волшебством Мемнона? А может быть… это был дух?
При последних словах тепидарий огласился язвительным смехом Гедонии, упавшим от свода на каменный пол жемчужным дождем. Потом она сделалась вдруг задумчива.
— А все-таки, — проговорила она, — все это очень странно…
Пристальные глаза ее приняли беспокойное выражение, словно их притягивала какая-то неведомая сила.
Наконец, она заговорила серьезным тоном:
— Но ты ее все еще любишь, эту Альциону?
Омбриций воскликнул с выражением мрачной энергии:
— Ах! Ты не знаешь, до какой степени я ненавижу ее теперь, ее и всех ее близких!
— Что же ты думаешь делать?
— Покинуть этот город, принесший мне одно несчастье, вернуться в армию. Уехать, действовать, сражаться, чтобы забыть этих утонченных палачей до дня отмщения!
— Вот это делает тебе честь, мой гордый трибун. Пользуешься ли ты благосклонностью Тита?
— Нет. Без нее я не могу ничего сделать. Но удастся ли мне когда-нибудь добиться ее?
— Подожди минуту. Пока ты увлекался своей жрицей, я заботилась о тебе, дорогой мой Омбриций!
Она хлопнула в ладоши. Вошла рабыня.
— Галла, — сказала Гедония, — принеси мне золотую шкатулку, которая стоит в шкафу из черного дерева в моей спальне.
Рабыня вернулась со шкатулкой, и Гедония вынула из нее свиток папируса, обвязанный золотой нитью, на которой висела красная сургучная печать с изображением императора. Она развернула его и передала трибуну. Омбриций прочел:
«Тит Цезарь, сын Цезаря Августа Веспасиана, Гедонии Метелле, привет! Так как ты ручаешься мне своей головой и кровью за верность Омбриция Руфа, то да будет он прощен. По возвращении его в Рим, я обещаю вручить ему командование легионом».
Пораженный этим письмом, Омбриций уронил папирус.
— Ты сделала это? — пролепетал он.
— А почему же мне было не сделать этого, ведь я люблю тебя! — сказала Гедония, небрежно закручивая на голове роскошную и тяжелую массу волос.
— О, божественная!.. — воскликнул Омбриций вне себя от волнения. — Ты отдала в залог свою жизнь за того, кто оскорбил тебя! Я желал бы быть твоим рабом!
Он бросился к ее ногам, обнимая и целуя ее колени.
— Берегись, гордый трибун, — насмешливо проговорила Гедония Метелла, — ты перестаешь быть свободным человеком, каким называл себя неделю тому назад… А я ведь тоже ревниво отношусь к твоей свободе!
— Моя свобода?! — с яростью воскликнул трибун. — Это ты возвращаешь мне ее, избавляя меня от моих врагов, давая мне возможность отмстить им! Пусть они трепещут теперь! Быть свободным? Я могу быть теперь свободным только через тебя и с тобою! Я буду полагать свою гордость в том, чтобы повиноваться тебе. Приказывай, повелевай, мучай, терзай меня, если хочешь. Я все приму с наслаждением. Я готов выполнить клятву Гекаты.
