Александр Козенко - Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство
Девятнадцатилетний Ральф дал словесные портреты своих старших друзей и покровителей.
«Он был немного выше среднего роста, держался прямо. Сразу можно было заметить, что в юности он много занимался спортом, а с наступлением “среднего возраста”, то есть в тридцать пять лет, много путешествует и бывает на воздухе. Вместо смокинга он носил свободный серый костюм и, что было особенно необычно для того времени, не цилиндр, а фетровую шляпу.
Он не подкручивал и не фабрил светлые усы. Рука у него была сильная, как и подобает наезднику, а пожатие ее крепко. Взгляд серо-голубых глаз – приветлив и дружелюбен. Все мы называли друг друга по имени, но, когда он стал одним из самых известных замечательных писателей своего времени, Ада тактично ввела обыкновение для друзей называть его по инициалам “Джей Джи” (от J.G.), оставив только для себя право обращаться к нему “Джек” или редко “Джон”».
В портрете Ады Ральф дает и психологические характеристики: «…Она была сложным человеком. Во многих отношениях исключительно женственная и очень чувствительная (Аду, по ее словам, легко можно было заставить замолчать резким словом, чего я, правда, никогда не видел), обладающая всеми привлекательностями и изяществом манер прекрасной женщины Эдвардской эры, она в то же время заключала в себе нечто противоположное. Для женщины она была ширококостной, хотя пропорциональность фигуры делала каждое ее движение грациозным. Одна из ее приятельниц говорила, что в жизни не видела женщины более мускулистой. Это может показаться чистейшим абсурдом тем, кто видел, как изящно она покачивается, играя на рояле, или скромно стоит рядом с Джеком на каком-нибудь общественном собрании. Но ее развитая мускулатура была следствием образа жизни, который она вела… Она много ездила верхом на лошади, иногда сидя в седле по-мужски, хорошо, для женщины, играла в крикет, а в бильярд лучше многих мужчин. Она метко стреляла по близкой цели. Однако не умела плавать и не любила море. За границей ездила не только на лошадях, но на мулах и двугорбых верблюдах. Будучи смелой наездницей, она с гордостью пересказывала, как Джек сказал: “Ты сидела довольно хорошо!”, когда она осталась в седле на вставшей на дыбы лошади на крутом склоне Дартмура. Ей было свойственно двоякое обаяние: женского изящества, которое не может оставить без внимания ни один мужчина, и спутника за стенами дома, а также помощника, которого жаждут иметь все художники».
В апреле 1904 г. внезапно умер брат Ады Артур Чарльз, а со своей матерью она не поддерживала никаких отношений.
В тот апрель Ральф встретился с Голсуорси. 24 апреля 1904 г. он написал Ральфу Моттрему:
«Дорогой мистер Моттрем!
Я приеду в Норвич в следующую пятницу, для того чтобы стать поверенным одной из моих кузин Ады, и было бы очень хорошо познакомиться с вами. Вы бы были не прочь прийти пообедать со мной в Королевский отель, скажем в 7.30 или позже, если вы пожелаете, в этот вечер?
Я имел удовольствие видеть некоторые из ваших скетчей и читать “Вилкеса”. Надеюсь этим нельзя разрушить доверие, особенно в силу того, что они меня очень заинтересовали.
Поверьте мне, и искренне ваш, Джон Голсуорси».
Они прошли несколько сотен ярдов, после того как встретились на платформе железнодорожной станции в Норвиче, до Королевского отеля и выбрали место у окна, выходящего на шоссе Принца Уэльского. Джон из напитков выбрал джин и имбирную настойку. Он очень дружелюбно разговаривал, но вдруг, какая-то деталь обслуживания заставила его вставить в глаз монокль и с не допускающей возражений интонацией в голосе обратиться к официанту. Это распоряжение мгновенно привлекло внимание и обнаружило в нем другого человека – путешествующего молодого аристократа, с хорошими средствами, привыкшего ко всему самому лучшему. Это произошло в мгновение, и монокль упал, но произвело на всех неизгладимое впечатление. Джон продолжал рассказывать о своих путешествиях и занятиях, но больше о литературе и немного о цели своего визита.
Был чудесный светлый апрельский вечер. Ральф и Джон сели в вагон трамвая, для того чтобы посмотреть старый город, а на обратном пути проехали мимо кафедрального собора, Ральф восхищенно процитировал чье-то высказывание об архитектуре как «застывшей музыке». Джон повторил эту фразу. Так они вернулись в отель Джона. «Его последними словами были: “Смотри, отбрось мистера!”. И мы стали называть друг друга по имени. Это продолжалось до его шестидесятилетия, когда Ада заменила имя на инициалы Дж. Г.».
В семье родителей Джека в это время происходили неприятные неожиданные события. За год до смерти отца Джека мать семейства, Блэнч, ушла от него, обвинив в связи с гувернанткой их внуков. Отец Джека уже давно был тяжело болен. Заботу о нем пришлось взять на себя дочерям. Его взяла к себе младшая дочь Мейбл, проживавшая с мужем по адресу 10 Тор Гарденз, Кэмпден Хилл. Но так как она ожидала своего первого ребенка Овена, всего за несколько месяцев до смерти отец был переведен в дом старшей сестры миссис Саутер по адресу Холланд Парк Авеню. Ему становилось то лучше, то хуже. И, когда Джек с Адой осенью 1904 г. были в Северной Италии, Джек написал отцу из Турина письмо (от 10 сентября), из которого можно заключить, что он путешествовал один.
«Мой дорогой Папа!
Я подобрал сегодня в Аосте (городок севернее Турина) все запоздавшие адресованные мне письма. Поблагодари, пожалуйста, девочек сердечно за все эти новости. Для меня было облегчением услышать, что ты передвигаешься без всяких опасений; это замечательный успех для тебя в условиях болезни и такой непогоды. Я сейчас на пути в Париж, где буду завтра. Прибуду домой в конце недели – самое позднее в понедельник…
Я провел пять дней в Курмагборе у подножия Монблана, но не видал такого чудесного пейзажа, как в первый день, хотя и поднимался высоко каждый день. Атмосферные условия так же важны, как и сами горы. Погода ухудшалась постепенно, когда я спускался, но это нисколько не ослабляло красоту долины, особенно нижней ее части и по направлению к Чатиллону, где имелся некий празднично-мечтательный вид, который я нигде больше не видел, за исключением востока – но и тот отличался тоже… Движение дилижансов, которое все еще сохраняется в этих долинах, полно спокойного веселья, которое делает их бесконечно предпочтительнее поездов. Весело видеть дорогу перед собой, и впадать в полудрему, и пробуждаться, и жевать фрукты, и дремать, и просыпаться и видеть виноградники, и бросать сольди бедным старухам, и слышать пару Падре, сидящих на заднем сиденье; все время щелчки хлыста возницы и звон колокольчиков на лошадях.
Для работы эти лошади слишком молоды. Я видел три или четыре – в возрасте от трех до пяти лет, – выглядящие, как пугала, с изогнутыми ногами и изможденными глазами. То же самое с фруктами – они собирают их слишком рано. Редко удается получить спелый персик, а спелую грушу – никогда. Фиги (винные ягоды) собираются в корзины; и виноград, когда вымоешь его…
Трудно осознать, что я в последний раз видел горы; когда ты находишься среди них несколько недель, они врастают в твое восприятие вещей опасным образом, не так ли?
Моя любовь, дорогой, и надеюсь, что следующая неделя может быть лучше.
Сильно любящий тебя Джек».
Последние месяцы своей жизни больной отец провел у старшей дочери. Моттрем вспоминал, как на Холланд Парк Авеню его проводили через занавешенный дверной проем в комнату, в которой старший Джон Голсуорси лежал смертельно больной. Один раз он там встретился с очень достойной старой леди, которую раньше никогда не встречал среди родственников Джека и которая была его матерью. Ему тогда сказали, что она тоже была нездорова и жила с другими членами семьи, так как за ней требовался уход. На самом деле она пришла попрощаться с оставленным ею мужем. Она принадлежала по своей сущности к мрачным, подавляющим фигурам предшествующего поколения.
8 декабря 1904 г. старый Джон Голсуорси умер в возрасте 87 лет. Ушел превосходный человек, громадная Викторианская личность, которой Джек обязан своими лучшими чертами. Ради него Джек 10 лет не вступал в брак с любимой женщиной, а в последние недели, совсем беспомощному, читал Диккенса. Через неделю были похороны.
Голсуорси писал своему другу Сент Джону Хорнби: «Если учесть, что два с половиной года назад врачи утверждали, что жить ему осталось всего несколько недель, можно понять, сколь упорным был он по характеру, и оценить весь ужас нашего положения – ужас положения людей, наблюдавших эту долгую борьбу со смертью. У меня осталось чувство удивления и возмущения непостижимой грубостью природы».
Теперь Джеку не было необходимости скрывать свои отношения с Адой. Они, не таясь, поехали вместе на Рождество в Манатон, сельский коттедж Уингстон, который на долгие годы станет их деревенским прибежищем.
