Всеволод Соловьев - Юный император
Еще вчера она обещала уговорить брата переехать в Петербург, и в этом последняя надежда; умрет царевна, тогда кончено, совсем забудут о Петербурге.
Чем больше думает Андрей Иванович, тем яснее и яснее для него становится, что недолго после нее проживет император — совсем завертят его, надорвут его силы, уложат в могилу. И кто знает, может все это случится даже очень скоро… что ж тогда будет? Если никто об этом не думает, так он, Андрей Иванович, подумать должен, чтобы такие события врасплох не застали. На ком же остановиться? Старая царица Евдокия Федоровна, пожалуй возвысит голос, но ведь это невозможно — она сама в гроб смотрит, к тому же с нею та же Москва, та же погибель. Цесаревна Елизавета? С нею, может быть, меньше погибели для России, но наверное погибель ему, Остерману, — невзлюбила его в последнее время цесаревна, лады их давно кончились; она его своим врагом считает. Нет, если сберечь себя он хочет, так должен всеми силами отстранять цесаревну. И он все думает и передумывает, да так ушел в свои мысли, что не слышит вопросов жены, ничего ей не отвечает. Вот он встал, пошел в свою спальню, снял с себя старый любимый шлафрок и оделся.
— Куда ты? — спрашивает Марфа Ивановна.
— К одной персоне, — таинственно отвечает Андрей Иванович и уходит из дому. Он идет во дворец, идет задними ходами в уединенную, дальнюю часть дворцового помещения, где отведено несколько комнат для герцогини курляндской Анны Ивановны.
Анна Ивановна у себя: она редко куда выезжает, редко показывается у цесаревны Елизаветы и великой княжны Натальи, в царских охотах тоже не принимает участия. Никому не доставляет особенного удовольствия ее компания, а, между тем, с своей стороны она употребляет все силы, чтобы нравиться, чтобы заслужить расположение. Глаз не спускает с императора и царевен, не знает чем и угодить им — и все‑таки не обращают на нее внимания. С каким бы удовольствием уехала она в свою Митаву, но Бирон говорит, что еще подождать нужно, еще не все дела сделаны, а без решения дел ехать не стоит, — недаром же приезжала…
Герцогиня очень изумилась и обрадовалась приходу Остермана: ее и придворные не баловали своим вниманием.
— Как это ты обо мне вспомнил, Андрей Иваныч? — сказала она, протягивая ему руку.
— Что это вы, ваше высочество:«как вспомнил»… да я непрестанно вас в мыслях своих имею; вот пришел узнать, не прикажете ли чего — так я все для вас устрою…
— Чего ж мне… всем я довольна, ничего мне не надо, — заторопилась Анна Ивановна. — Что государь, как он в своем здоровье?
— Какое, я думаю, здоровье! — отвечал Остерман. — Совсем не берегут его, а сам о себе, конечно, он и не думает.
— Ах, как, ведь это плохо, — печально качала головой герцогиня, — я так всем сердцем люблю его величество и так мне жалко слышать, что он не бережет себя… Да и ее высочество великая княжна все так нездорова, ах, как это жалко!
— Зато цесаревна хорошо себя чувствует, еще пополнела, — проговорил Остерман, пристально глядя на герцогиню.
— Ах да, да, какая она красавица, цесаревна!
И герцогиня тоже стала пристально глядеть в глаза Андрею Ивановичу, пытаясь прочесть в них, почему это он заговорил о цесаревне и таким тоном. Она так боялась попасть в какой‑нибудь просак, сказать что‑нибудь лишнее, каким‑нибудь словом повредить себе! И как нарочно с ней не было ее друга Бирона, который всегда умел вывести ее из затруднения, что‑нибудь сказать за нее или незаметным образом навести ее на ответ подходящий.
— Ах да, Андрей Иваныч, — вспомнила Анна Ивановна, — прошу вас, передайте великой княжне, что я уж писала в Митаву насчет собак, о которых она мне говорила. Может, и без меня найдут их для его величества, а то как я приеду, так сейчас все сделаю, чтобы исполнить их желание, сама искать буду. Пожалуйста же, передайте, Андрей Иваныч, что я только и думая о том, не могу ли чем‑нибудь быть полезной его величеству и ее высочеству, пожалуйста, передайте!
— Да ведь вы сами, герцогиня, увидитесь с ними раньше моего, пожалуй.
— Да, да, конечно, но все же хорошо будет, если и вы им об этом скажете, прошу я вас, — продолжала она, заглядывая в глаза Остерману и смущаясь, — уж прошу я вас, добрый Андрей Иваныч, как уеду, не забудьте обо мне, будьте ко мне милостивы и иной раз напомните обо мне, скажите за меня доброе слово, а уж я, я чем только могу — да вот могу‑то я мало, — чем могу, услужу вам за это…
— Ах, Бог с вами, полноте, герцогиня, что это вы, неужели думаете, что меня еще просить нужно. Пожалуйста, положитесь на меня, я всегда почту себя счастливым, если смогу что‑нибудь сделать вам угодное.
— Не знаю, как и благодарить вас! — даже покраснела Анна Ивановна. — Вы такой добрый человек.
В это время вошел Бирон. Он почтительно поклонился Остерману, а тот встал и дружески протянул ему руку.
— Вот барон Андрей Иваныч так добр, — обратилась Анна Ивановна к Бирону, — что не забывает меня, навещает.
— И я надеюсь, — проговорил Бирон, — что мы, уезжая, оставим здесь надежного друга, — ведь вы позволите, барон, так называть себя?!
— Конечно, — сказал Остерман, — я сейчас уже имел честь доложить герцогине, что все сделаю на ее пользу, что в моих слабых силах. Так не изволите мне дать никаких приказаний, ваше высочество?
— Что ж, теперь никаких, только не забудьте про собак, что я вам говорила…
— Как можно забыть, не забуду, при первом же свиданьи непременно скажу и царевне, да и государю.
Андрей Иванович почтительно откланялся герцогине, опять пожал руку Бирону с самой добродушной, милой улыбкой и вышел.
По его уходе Анна Ивановна подробно, не пропуская ни одного слова, передала Бирону весь свой разговор и стала его спрашивать, что бы значил намек Остермана на принцессу Елизавету.
— Что‑нибудь да значит, — сказал Бирон. — Остерман хитер, он даром не скажет ни одного слова, да и вообще мы можем теперь успокоиться, значит, дела наши не совсем дурны, если Остерман нас навешает. Откуда же бы это взялась такая к нам дружба?
— Ну, а что ты? Что нового?
— Я теперь от князя Ивана Алексеевича, тоже и я с ним поладил, ласков он был со мною, милостив, и ему я обещал найти у нас в Курляндии хорошую охотничью собачку, так он за это даже поцеловал меня. Как только приедем домой, сейчас нужно собак искать, — много эти собачки нам помогут.
— Ну, и слава Богу! — даже перекрестилась герцогиня…
VIIIСветлые майские дни стоят над Москвою. Благоуханная тишина в теплом воздухе. По Москве–реке ходят лодки, и гребцы не знают иной раз, что им и делать, так обмелела Москва–река. Напротив его, по ту сторону реки, тянутся Воробьевы горы, покрытые густым зеленым лесом. С вышины этих гор во все стороны чудные виды открываются и весь город Москва, как на ладони: все сорок сороков церквей ее видны, от солнца, как огни, горят их золоченые куполы. Длиннеют вечерние тени, и все тише и тише становится, только где‑нибудь на берегу промычит корова, да раздадутся тонкие, жалобные звуки рожка пастушьего… Часы на монастырской колокольне все бьют минуты за минутами, и с тоскою великою, с томленьем и скукой прислушивается к их бою царица Евдокия Федоровна.
Все в той же она тихой и спокойной спальне, только окно отворено, а под окном цветет куст сирени. Длинные, однообразные дни тянутся для царицы, чего бы ей, кажется? — Жизнь спокойная, беззаботная, всего у ней вдоволь и людей много, что по первому ее знаку готовы исполнять все ее приказания, и стол обильный, и всякого продовольствия сколько душа пожелает. В церковь войдет — все ей низко кланяются, священник всенародно возглашает ее великой государыней, отвсюду ей почтение — чего ж она так печальна, чего сидит часто под открытым окошком, смотрит на двор монастырский и тихонько плачут ее глаза старые, с безнадежным отчаянием шепчут жалобы ее бледные губы? Чего ждала она, на что надеялась — то не сбылось; чего боялась — то исполнилось. Только соблюли приличие, назначили ей содержание богатое внучата, а ее позабыли, и за что это? Всего раза три и видела она внука. Чем досадить ему она успела? Советовала ему поберечь свое здоровье, да жизнь вести разумную, это, видно, не понравилось? Ну, а сестрица его, внучка Наташенька, она‑то чего отвернулась от бабушки? Да и что думать об этом: отчего да почему? Отчего бы там ни было, а отвернулись от нее внучата, и сами к ней не заглядывают, и ее к себе не зовут. Все ждала, все надеялась старушка, что это переменится, да не дождалась. Вот и теперь: неможется ей, — послала она записочку императору, пишет, что больна и просит навестить ее, ну и что ж? Он на словах велел ответить, что очень сожалеет, что посылает к ней дохтура и приказывает постоянно извещать его об ее здоровьи, а сам к ней быть не может — очень занят. Занятие его известное, на охоту едет, оттого и не мог навестить старуху. Думала, хоть внучка приедет, ан и внучки все нету — говорят, сама больна очень, правда ли, нет ли, как тут узнаешь! Прежде заезжал хоть немец, барон Андрей Иванович, да и он уж перестал ездить… Никому не нужна царица, все поняли, что нечего в ней заискивать…
