Георг Эберс - Уарда

Неферт метнула на мать торжествующий взгляд, а та с облегчением вздохнула.

Бент-Анат погладила Неферт по щеке, как ребенка. Затем она увела Катути в глубь сада. Там она попросила ее помочь ей, рано потерявшей мать, советом в крайне важном деле.

– Мой отец, – сказала она после минутного раздумья, – пишет, что везир Ани хочет взять меня в жены, и советует мне вознаградить верность этого достойного человека, отдав ему свою руку. Он советует, ты слышишь, советует, а не приказывает.

– А ты? – спросила Катути.

– А я должна отвергнуть Ани! – без колебания отвечала Бент-Анат.

– Должна?

Решительно кивнув, Бент-Анат добавила:

– Для меня это ясно как день. Я не могу иначе!

– Зачем же тебе в таком случае мой совет? Я-то ведь хорошо знаю, что заставить тебя переменить решение не в силах даже твой отец.

– И даже всемогущие боги, – твердо произнесла Бент-Анат. – Ты приятельница Ани, а так как я высоко ценю этого человека, мне хотелось бы избавить его от унижения. Попытайся убедить Ани отказаться от своего намерения. Мне хотелось бы держаться с ним так, будто я ничего не знаю о его письме к отцу.

Катути задумалась, опустив глаза, затем сказала:

– Везир охотно проводит у меня досуг, мы с ним беседуем, играем, но, право, не знаю, могу ли я начать с ним такой важный разговор.

– Разговор о женитьбе – дело женское, – улыбнулась Бент-Анат.

– Да, но свадьба дочери фараона – дело государственное, – возразила Катути. – Правда, в этом случае лишь дядя сватается к своей племяннице. Она ему дорога, и он надеется, что она сделает его будущее, которое внушает ему страх, более счастливым, чем прошлое. Он добр и мягок. Он будет исполнять малейшие желания своей супруги. Он с охотой готов подчинить себя ее твердой воле.

Глаза Бент-Анат засверкали, и она с живостью воскликнула:

– Именно это и заставляет меня решительно ему отказать. Неужели ты думаешь, что если я унаследовала гордость своей матери и решительность отца, то мне нужен муж, которым я могла бы помыкать? Плохо же ты меня знаешь! Пусть мне повинуются мои собаки, слуги, чиновники, а если угодно богам, то и мои дети. Покорных мужчин, готовых целовать мне ноги, я найду где угодно и могу покупать их, если захочу, целыми сотнями на невольничьем рынке. Двадцать раз уже сватались ко мне, и двадцать женихов я прогнала прочь, но вовсе не потому, что боялась, как бы они не сломили мою гордость и мою волю, – напротив, я чувствовала, что они не сильнее меня. Человек, которому я отдам свою руку, должен стоять выше меня, должен быть умнее, тверже и лучше, чем я. Тогда я буду стремиться вослед за могучим взлетом его духа, смеясь над своей собственной слабостью и восхищаясь его превосходством.

Катути слушала девушку с улыбкой, – так улыбаются люди зрелые и опытные, показывая свое превосходство над фантазерами.

– Такие люди рождались лишь в старину, – сказала она. – Но если ты будешь ждать такого жениха в наше время, то придется тебе носить твой девичий локон [89] до тех пор, пока он не поседеет. Наши мыслители далеко не герои, а герои наши отнюдь не мудрецы. Но вот идут твой брат и Неферт.

– Так ты попробуешь уговорить Ани отказаться от сватовства? – снова спросила Бент-Анат.

– Что ж, попробую из любви к тебе, – ответила Катути. Затем, обращаясь уже не только к царевне, но и к ее брату, она сказала:

– Амени, верховный жрец Дома Сети, был в молодости как раз таким человеком, о каком ты сейчас говорила, Бент-Анат. Скажи нам, сын Рамсеса, растущий под сенью молодых сикомор, которые в свое время осенят эту страну, кого из своих товарищей ставишь ты выше всех? Есть ли среди вас хоть один юноша, далеко превосходящий всех остальных высокими помыслами и силой разума?

Молодой Рамери со смехом ответил:

– Все мы люди обыкновенные и более или менее охотно делаем то, что должны делать, но еще охотнее то, чего делать не должны.

– Неужели нет в Доме Сети юноши, могучего умом, который обещает стать вторым Снофру [90], Тутмосом или хотя бы Амени? – вновь спросила вдова.

– Есть, – на этот раз серьезно и решительно сказал Рамери.

– Кто же он?

– Поэт Пентаур! – воскликнул юноша.

Бент-Анат вспыхнула, а ее брат с увлечением продолжал:

– Пентаур благороден и умен, а когда он говорит, в него вселяются все боги. Обычно мы не прочь подремать во время уроков, но его слова увлекают нас, и даже если мы не всегда в состоянии постичь глубину его мыслей, то все же нам ясно, что они возвышенны и в них содержится истина.

Бент-Анат, затаив дыхание, не отрывала глаз от своего брата.

– Ты ведь знаешь его, Бент-Анат, – продолжал Рамери. – Он был вместе с тобой в хижине парасхита и во дворе храма, когда Амени объявил о твоем осквернении. Он прекрасен и величествен, как бог Монту [91], и, по-моему, он из тех людей, которых, увидав хоть раз, уже нельзя забыть. А вчера, когда ты уехала, он превзошел в красноречии самого себя. Он влил в наши души огонь. Не улыбайся, Катути, я и сейчас еще чувствую, как огонь этот жжет меня. А сегодня утром нам сообщили, что он удален из храма неизвестно куда и просил передать нам свой прощальный привет. Они ведь не считают нужным сообщать нам в чем дело. Но мы знаем больше, чем думают наши наставники. Говорят, он поступил с тобой недостаточно строго, Бент-Анат, и за это они изгнали его из храма Сети. Мы решили собраться и просить, чтобы его вернули. Молодой Анана составляет письмо к верховному жрецу, и мы все подпишемся под ним. Одному за это не поздоровилось бы, ну, а всем вместе они ничего не смогут сделать. Быть может, они одумаются и вернут его. Если же нет, мы пожалуемся своим отцам – ведь их голоса что-нибудь да значат в нашей стране!

– Да это же настоящий бунт! – вскричала Катути. – Берегитесь, мальчики! Амени и другие пророки шутить не любят.

– И мы тоже, – рассмеялся Рамери. – Если они не вернут Пентаура, я попрошу отца перевести меня в другую школу в Гелиополе или Хенну, а за мной последуют и остальные. Пойдем, Бент-Анат! Я должен еще до захода солнца вернуться в мышеловку, – прости, Катути, так мы называем свою школу. А вот идет ваш малютка Нему!

Брат и сестра вышли из сада. Как только провожавшие их женщины повернули обратно, Бент-Анат с необычайной горячностью сжала руку брата и шепнула ему:

– Смотри, не сделай опрометчивого шага. Но требование ваше вполне справедливо, и, если это в моей власти, я помогу вам!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Как только Бент-Анат вышла за ворота сада, карлик Нему с письмом в руке подошел к Катути и Неферт. Он так остроумно рассказал о своих приключениях, что обе женщины долго смеялись, и Катути, которая не раз предостерегала карлика, теперь все же похвалила его за ловкость. Потом, увидев печать на письме, она сказала:

– Сегодня знаменательный день. Много важных событий принес он с собой и еще больше обещает принести в будущем.

Неферт, прильнув к матери, попросила:

– Вскрой поскорее письмо и посмотри, нет ли там весточки от него.

Катути сломала печать, пробежала глазами письмо и, ласково погладив дочь по щеке, сказала:

– Видно, твой брат писал это письмо вместо него – я не вижу ни одной строчки, написанной его рукой.

Неферт сама заглянула в письмо, хотя и не собиралась прочесть его – она искала там хорошо знакомый почерк мужа.

Как и все египтянки из богатых семей, Неферт хорошо умела читать. В первые два года после замужества ей часто, очень часто, случалось удивляться и вместе с тем радоваться неразборчивым каракулям, выведенным на папирусе железной рукой ее мужа. Сама она твердо и уверенно умела держать в своих нежных пальчиках тростниковое перо. Еще раз просмотрев письмо, она сказала со слезами:

– Ни единой строчки. Я пойду к себе, мама. Катути нежно поцеловала дочь.

– Послушай сначала, что пишет твой брат, – сказала она. Но Неферт молча покачала головой и ушла в дом. Катути недолюбливала зятя, но всем сердцем была привязана к своему легкомысленному красавцу сыну.

Этот юноша, как две капли воды похожий на ее покойного мужа, был любимцем женщин, самым веселым и жизнерадостным среди знатной молодежи – колесничих фараона. На этот раз он прислал большое, подробное письмо, хотя обычно писал очень неохотно, и в нескольких словах просил выслать еще денег, одолеваемый страстью к мотовству.

Мать ждала от него благодарности, так как совсем недавно отправила ему довольно крупную сумму, взятую, разумеется, из доходов от имений зятя.

И она погрузилась в чтение.

Веселость ее была напускной, она напоминала радугу, сверкающую всеми своими красками над темной гладью залитого водой болота. А когда камень падает в воду, то исчезают играющие в ней солнечные блики и мутные, грязные облака вздымаются со дна.

Подобно тяжелым камням, ложились на ее сердце известия, сообщаемые сыном.