Марина Александрова - Кольцо странника
Волны играючи перевернули лодью. Всеслав, почуяв себя в воде, ужаснулся было, в попытке удержаться за что-то начал бить руками и ногами, и вдруг понял, что плывет, хоть до этого не плавал ни разу в жизни – все как-то не доводилось.
Всеслав видел, как тонули его спутники – кто камнем шел на дно, не пытаясь сопротивляться своей горькой, как морская вода, судьбе, кто барахтался из последних сил, цепляясь костенеющими пальцами за обломки лодии... Всеслав пытался помочь хоть кому-нибудь, но быстро понял – не выйдет тут ничего, и товарища не спасешь и сам наверняка погибнешь. Обезумевшие люди не опирались на подставленное плечо, а цеплялись за него со всей дури, заталкивали спасающего под воду... Всеслав оставил свои попытки и стал оглядываться – нельзя ли зацепиться за что-нибудь?
Руки, непривычные к плаванию, ломило, ноги, казалось, вот-вот зайдутся судорогой от холода. Одежда намокла и тоже тянула вниз. Всеслав попытался освободиться хотя бы от сапог, но и этого сделать не смог, сноровки не хватило. Зато отыскал себе все ж соломинку не соломинку, а немалую доску, уцепился за нее, перекрестился, и поручил свою душу Господу...
... Все тело ломало, саднило, жгло, но через тяжкое забытье почуяв боль, Всеслав обрадовался – значит, жив! В раю бы поди так не болело, а в аду придумали б что похуже.
Следующее, что почуял Всеслав – запах дыма, свежеиспеченного хлеба, запах жилья. Словно помаленьку отходил от тяжкого сна – услышал шаги рядом, тихую речь, понял, что лежит на мягком, и решил открыть глаза, а может, и голос подать, если получится.
– Батюшки, очнулся! – раздалось рядом, и над Всеславом склонилось лицо старика. – А мы уж и не чаяли тебя, соколика, в живых увидеть.
– Где... я... – с трудом вымолвил Всеслав.
– Да ты не говори, не говори, не трудись пока. Ты еще слабый совсем, бедолага. На острове ты, мы тебя из моря-окияна выловили. Чисто утопленник был, только в досточку вцепился – не оторвать.
Кабы Всеслав в силах теперь был – засмеялся бы. Живуч он, живуч, что и говорить! Бывало ли с кем такое, чтоб из моря выловили, как дельфина какого! Тут-то вроде бы и погибель принять – так нет, не вышел, значит, его жребий...
Устав от этих дум, Всеслав снова заснул, не сумев даже поблагодарить доброго старика, а проснулся от прикосновения солнечного луча к лицу. Силы в теле прибыло, со вчерашним не сравнить.
Приподнялся на локтях, огляделся – куда на сей раз завела святая волюшка? Чистая изба, земляной пол устлан душистыми травами. У стен лавки, устланные шкурами, прялка, рядом – ворох начесанной шерсти. Топится печка из красной глины, и тихо бурлит в глиняном горшочке какое-то варево. Сам Всеслав лежит на кошме, мягкой волчьей шкурой прикрыт заботливо. Кто ж здесь хозяин, где вчерашний старик?
Словно сама собой, тихонько открылась дверь. Всеслав неизвестно отчего зажмурился, словно затаиться хотел, но сам себе усмехнулся и открыл глаза. Над ним стояла женщина – да нет, девушка, молоденькая совсем.
– Проснулся? Вот и хорошо, – сказала тихонько. – Есть хочешь?
Всеслав только закивал головой – губы словно спеклись. Девушка улыбнулась ему ласково, захлопотала у печи. Всеслав краем глаза смотрел на нее. Редко где можно встретить такую красоту! Хоть и живет в простой избе, а ровно княжна – стройна, белолица, золотая коса в руку толщиной лежит на узких плечах. И принаряжена, ровно на праздник: жемчужные бусы на шее, на голове кокошник поблескивает золотыми нитями, разноцветными камешками. Сарафан синий, приметил Всеслав, – под цвет глаз, синих, как небо, обрамленных пушистыми золотистыми ресницами...
Девушка приметила на себе взгляд молодца, посмотрела на него, улыбнулась ласково.
– Как прикажешь звать-величать себя, витязь? – спросила.
– Всеслав я. А тебя как зовут, хозяюшка?
– Лада, – коротко ответила девушка, сноровисто собирая на стол.
– Имя-то какое милое, – тихо сказал Всеслав, откидываясь на изголовье.
– Имя как имя, – пожала плечами лада. – Вставай, Всеслав, трапеза тебе готова. Помочь тебе?
Всеслав махнул рукой, отказался от подмоги, да пожалел – ноги словно тряпичные, не держат тяжелого тела, голова кружится. Чуть не повалился, да Лада подоспела, подставила плечико и бережливо довела до стола, усадила. Всеслав сквозь зубы застонал от стыда – вот до чего дошел, без помощи подняться не может!
– Не серчай, витязь, – ласково шепнула девушка, приметив смущение его. – Бывает всяко. Ешь досыта, не обижай меня.
Что на столе есть – все тебе и съесть.
Мудрено это было б, если бы даже за стол целая дружина уселась! В жире пареная каша исходила вкусным паром, подрумяненная оленья боковина дразнила Всеславов молодой голод. Были тут и пироги с разными начинками, и печеная рыба, и холодный, хмельной мед. Ладе, видать, нравилось, как подналег витязь на еду – подкладывала ему лучшие куски, подливала медовухи, смотрела – точно любовалась.
Наконец Всеслав насытился. Встал из-за стола – сил-то сразу прибыло, поклонился хозяйке.
– Спасибо тебе, девица, за хлеб, за соль... – поднял руку для знамения крестного, огляделся, но нигде не приметил образа и, растерявшись совсем, перекрестился на Ладу.
Она рассмеялась, и Всеслав улыбнулся тоже.
– Что-то у вас нигде святого образа не видно? – спросил он словно невзначай.
– Мы старой веры, – со вздохом сказала Лада, мигом оборвав свой смех – словно серебряный бубенец, звякнув, упал в траву.
– Язычники, что ли? – насторожился Всеслав.
– Угадал, витязь, – Лада принялась убирать со стола. – Что насупился? Не бойся, у себя силком не держим. Поправишься – и иди своей дорогой.
Всеслав почуял, что обидел девушку.
– Да я ничего... – забормотал смущенно. – Мне лишь бы человек хороший был, а так... Сам-то я православный.
– Я уж поняла, – усмехнулась Лада. – Знаю я, многое про нас говорят, и многое зря. Говорят, жертвы приносим человечьи. Об этом подумал, признайся? – и бросила на Всеслава огненный взгляд из-под опущенных ресниц.
– И такое слышал, – признался Всеслав. – Только не верил никогда. Да мне все равно. Спасли вы меня, приютили – за то спасибо. А в чужую веру я не лезу.
Лада кивнула.
– Так и надо, витязь, спасибо тебе на добром слове. Ты ложись, отдыхай. Не окреп еще.
На сей раз Всеслав сам дошел до ложа, лег.
– Чем же я вам отслужу, отдарю за свое спасение? – спросил уже сквозь навалившуюся дремоту.
– А вот поправишься и отработаешь. Мы с дедом вдвоем живем... он старик, я девка – хозяйство в запустении. Хлев поправить надо, да и избенка уж в землю вросла, оседает... Зима впереди суровая, не скоро тебе отсюда уплыть можно будет. Все дела переделаешь.
От этих слов ее со Всеслава весь сон слетел.
– Это как же так? – спросил, садясь на ложе. – Что мне здесь, выходит, всю зиму торчать? Не-ет, так дело не пойдет!
Лада посмотрела на него удивленно.
– А как же по-другому, милый человек? Подуют суровые ветра – ни одна лодья в море не выйдет. Разве что сам поплывешь? Это у тебя лихо получилось, с дощечкой-то!
Всеслав уловил насмешку в ее голосе. И в самом деле – что это он разъерепенился? Коли лодии не ходят – так ведь ничего не поделаешь.
И с этой мыслью он заснул.
ГЛАВА 17
Всходило и заходило солнце... Задули с моря ледяные, суровые ветры, а Всеслав все не поправлялся. Поначалу вставал с ложа, ходил по избе, пытался сделать что-то по хозяйству, а потом и вставать уж перестал. Лежал навзничь, смотрел в потолок, и то и дело мучительный кашель сотрясал его тело, разрывал грудь. Хуже даже кашля мучил жар – день и ночь горело, пылало тело обессилевшего богатыря, и этот проклятый жар съедал и силу его, и волю.
По ночам мучили жуткие сны – все, кого знал Всеслав в своей многотрудной жизни, приходили к нему, со всеми говорил он, и снова переживал горечь утраты близких людей. Видел и отца, принесенного с охоты, и Анну-Олуэн, умирающую на ноже, и Порфирия Битого в гробу под образами. Заново плакал по нелепо погибшему Михайле, вместе с братом в огне том горел старец Варфоломей. И все они безмолвно обвиняли Всеслава в своей гибели.
Не раз и не два проклял он свою неудачливую жизнь, не раз и не два шептал, бессонно глядя в темноту:
– Отчего же, отчего же, Господи, не дал ты мне гибели в яростной битве, в плену кипчакском, в темнице византийской, в холодном море? Умер бы со славой, или хоть бесславно, но быстро, чем так угасать по-стариковски...
И плакал бессильными, едкими слезами занемогший богатырь, чуял, как хвороба ломает все косточки в усталом теле... Просыпалась Лада, подходила к нему, подносила кислое питье, мочила тряпицу на лоб. Сидела рядом, смотрела жалостливо. Но и ее жалость, и печаль не могли уже утешить Всеслава – стыдно было ему за свою немощь, за то, что в расцвете сил оказался нахлебником у чужих людей, на неведомом острове, затерянном в синем море. Не раз гнал он от себя сиделку свою, говорил:
