Конн Иггульден - Империя серебра
Тела падали, утыканные стрелами; ветерок подхватывал и разносил истошные вопли. Хасар на своем холме щерился улыбкой. Кожа вражеской армии прорвана. Так и подмывало отдать приказ взяться за топорики и пики — рубить, гвоздить. Иной раз так оказывались изрублены в капусту целые армии, невзирая на всю свою силу, бой барабанов и цветастые знамена.
Закаленная в битвах по всему свету, дисциплина монголов держалась неукоснительно. Нукеры пускали стрелу за стрелой, выбирая цель среди тех, кто пытался увернуться или спрятаться за бесполезным щитом. Те, кто откалывался от общего строя, падали под взблескивающими дугами обагренных мечей. В целом цзиньцев повалилось изрядно, прежде чем тысячники условным свистом отозвали людей назад. Те повиновались с лихой веселостью.
Неровные радостные возгласы раздались над нетронутыми цзиньскими рядами — теми, что поглубже, — но тут люди Хасара, обернувшись в седлах, обдали раскрывшегося врага еще одним дружным залпом стрел. Торжество как будто поперхнулось, а минганы с залихватским гиканьем стали бойко разворачиваться, готовясь к новому броску. На протяжении полутора гадзаров движение цзиньской армии увязло; сзади и по бокам завывающими грудами шевелились раненые.
— А вот и мы, — со злорадной нежностью пропел Хасар. — Сейчас вы у нас отведаете ханского войска.
Было видно, как среди неровного поля уже колышут свои древки знаменосцы Угэдэя. Цзиньцы спешно перестроили ряды, высунув над опущенными щитами тяжелые пики, способные пропороть идущего напролом коня. Когда расстояние сократилось до двух сотен шагов, в небо взвился черный вихрь из монгольских стрел — волна за волной, волна за волной. Тысячи и тысячи их стучали хлестким дождем — звук, привычно ласкающий Хасару слух. Получается, дело идет. А если оно идет правильно, то возникает и уверенность. Похоже, путь к безопасности императору нынче заказан.
И тут слуха достиг звук, враз перекрывший знакомое с детства пение стрел. Упругий круглый гром прокатился по полю, да так, что дрогнула под ногами земля. Сзади по остатку тумена поползло тревожное перешептывание. В отдалении взбухло подобие грузного облака, частично застлав поле там, где схлестнулись между собой ряды монгольского и цзиньского воинств.
— Что это? — потребовал ответа Хасар.
— Порох, — откликнулся кто-то из ближних кешиктенов. — У них там, кажется, огненные горшки.
— Как?! — изумился Хасар. — В открытом поле?
Он громко выругался. Цзиньцы — нет коварнее врага. Действие этого оружия он видел под их городскими стенами. Железные горшки с черным взрывчатым порошком, способным разрывать накаленный металл в клочки, которые разлетаются прямо в гуще наступающих воинов, разя всех напропалую. При этом горшки надо метать подальше, чтобы не разорвали своих. Представить сложно, как цзиньцы ухитрялись использовать их без потерь среди собственных солдат.
Не успел Хасар собрать мятущиеся мысли, как грянул еще один трескучий раскат. На расстоянии звук приглушен, зато четко видно, как могучая сила взрыва разметывает людей и лошадей, падающих на траву уже изувеченными грудами. А следом катилась волна запаха, горелого и какого-то удушливо-кислого. За спиной кто-то из людей закашлялся. Цзиньцы снова воспрянули духом, а Хасар окаменел лицом.
Все в нем изнывало, стонало от желания галопом лететь на врага, пока тот не успел воспользоваться своим внезапным преимуществом. Натиск Угэдэя не захлебнулся, но лишился напористости; дрались лишь охвостья обеих армий, издали напоминая копошение муравьев. Хасар взял себя в руки. Это вам не набег на какое-нибудь пастушье племя. Армии царства Цзинь присуща не только численность, но и стойкость: чтобы загрызть монгольского хана, готовы положить хоть половину своих солдат. Самому небу известно, каким рвением отличается цзиньский император. Между тем воины смотрели на Хасара в ожидании начальственного слова. Стиснув челюсти, он скрежетнул зубами.
— Стоим, — буркнул он, не спуская глаз с поля битвы. — Ждем.
Две его тысячи могут стать драгоценной каплей на весах, где одна чаша означает победу, а другая — поражение. Или даже могут попросту раствориться в общей массе. И выбор, и решение сейчас зависят от него.
Грома, подобного этому, Угэдэй прежде не слышал. В момент столкновения двух армий он находился ближе к тылу своих рядов. Одобрительным ревом он встретил залп стрел — а были их тысячи, и волны их взвивались одна за одной. Наконец воины вынули мечи и пришпорили лошадей. Те, кто скакал с боков, понеслись вперед, каждый в намерении изъявить всю свою храбрость, чтобы быть удостоенным ханской похвалы. В самом деле, нечасто рядовому нукеру выпадает шанс сразиться на глазах у того, кто правит всей державой. Такую возможность нельзя упускать, и потому все готовились биться люто, безумно, презрев усталость и боль.
И вот когда всадники уже набрали разгон, их вдруг расшвырял колкий трескучий раскат грома, от которого Угэдэю заложило уши. Весь в грязи от лопнувших земляных комьев, он оторопело соображал, что такое сейчас произошло. Вот человек растерянно стоит без лошади, а лицо ему заливает кровь. А вон и вовсе куча безжизненных тел, а рядом лежат раненые — кто подергивается, а кто выковыривает из себя какие-то железные осколки. Тех, кто поближе, взрыв оглушил и ошарашил. Среди тех, кто продолжил рваться вперед, был один безлошадный — пьяной поступью он вышел перед скачущим всадником и оказался сбит.
Стремясь избавиться от звонкой пустоты в ушах, Угэдэй отчаянно тряхнул головой. Сердце лупило чугунным молотом, а череп словно сжался широким обручем. Вспомнился человек, которого при Угэдэе однажды пытали: голову обмотали кожаным ремнем и стали затягивать палкой. Устройство нехитрое, но боль ужасающая — череп у страдальца тогда не выдержал и лопнул. Вот и у Угэдэя сейчас ощущение сродни тому: медленное, мучительное стягивание.
Земля тяжко содрогнулась еще от одного взрыва. Шало поводя глазами, с пронзительным ржанием вставали на дыбы лошади, которых воины смиряли лишь бешеным нахлестыванием и дерганьем за узду. Со стороны цзиньских войск в небо рвались какие-то черные пятнышки, и неизвестно было, что это и как этому противостоять. С внезапным потрясением, разом прогнавшим хмель, Угэдэй понял, что на этой каменистой, поросшей травой равнине он может умереть. А уцелеть ему помогает не храбрость и даже не выносливость, а обыкновенное везение. Он еще раз для ясности встряхнул головой, и глаза его сделались яркими. Пусть тело ослаблено и сердце слабо, но у него есть главное: удача.
По полю громыхнул еще один раскат, за ним еще два. Люди Угэдэя застопорились в своем натиске; их мышцы сковало потрясение. Справа в бой рвались воины Тулуя, но и их ошеломили мощные и частые взрывы, нещадно разящие людей с обеих сторон.
Одним движением выдернув из ножен отцов меч, Угэдэй с дерзким ревом воздел его острие. При виде такой бесшабашности у нукеров взыграла кровь. Пришпорив коней, они устремились вперед, азартно скалясь лихости своего хана, бесстрашно ведущего их на врага. Люди это были в основном молодые, а скакать рядом с Угэдэем, возлюбленным сыном небожителя Чингисхана, ханом всего монгольского народа, им за великую честь. Их жизни стоят несравненно дешевле, и пожертвовать собой за своего повелителя они готовы с такой же легкостью, как швырнуть под ноги порванную уздечку.
Взрывы гремели все чаще, по мере того как все больше черных шаров с лету грохалось оземь под ноги монголов. В горячечном порыве Угэдэй видел, как один из его воинов, безлошадный, приподнял один такой шар. Хан остерегающе крикнул, но человека уже разорвало в кровавое месиво. Внезапно воздух словно наполнился гудящими пчелами — точнее, раскаленными железными шершнями, налетающими со всех сторон. Лошади и люди вскрикивали под их жалящими смертоносными укусами.
В общей сумятице кешиктены бросились к Угэдэю, защищая его собой. Наклоненные пики цзиньцев останавливали на скаку коней, однако теперь все больше воинов спешивались и убивали копейщиков мечами и ножами, расчищая дорогу для напирающих сзади горячих потных животных. Один из черных шаров упал чуть ли не под ноги, и тогда кто-то из воинов бросился на него сверху. Звук разрыва приглушило, а в спине у человека возникла кровавая дыра, откуда почти на высоту человеческого роста выстрелил кусок кости. Едущие вокруг Угэдэя невольно пригнулись, но тут же распрямились, устыдившись: ведь их страх мог заметить хан.
Как-то сам собой сложился ответ насчет противодействия этому оружию. Угэдэй напряг голос, чтобы слышали по рядам:
— Именем своего хана — кидайтесь на них, когда они падают!
Призыв был подхвачен и разнесся по тумену. А в это время из-за вражеских рядов с высоты пало не то пять, не то шесть летучих ядер, каждое с коротким шипящим запалом. Угэдэй с гордостью подмечал, как его воины бесстрашно на них набрасываются, заглушая собой угрозу во имя тех, кто идет следом. Он вновь повернулся к врагу. Лица цзиньцев искажены страхом, его же — только яростью мести.
