Николай Задорнов - Война за океан
Было уже поздно, когда Невельские шли домой.
— Ты не голодна? — спросил он.
На ужин к ухе получили все по небольшому куску хлеба.
— Нет. Я люблю уху. Свежая рыба — прелесть.
В домике тихо и тепло. Дуня затопила печь. Катя зажгла свечу. Она старательно расставляла в стакане подснежники.
— Бог знает, что мне ответят из Петербурга!
Он со дня на день ждал прихода судна, почту, людей, товаров и новых неприятностей. Он готов был к ним, но в глубине души надеялся, что будет много и хорошего. Ведь не тунгус приедет с письмами, а придет военный корабль. При мысли о том, что об экспедиции где-то заботились, теплое чувство согревало душу. Надежды пробуждались: весна идет, все копают землю, костры горят, рыба ловится… «Как прекрасно, если бы все доставили. Мы могли бы продолжать исследования, лишнего я не просил, только чтобы нам с голоду не умереть, не хворать, не унижать русского имени, обнаруживая перед всеми страшную нищету… Николай Николаевич даст отпор нашим противникам. Может быть, разрешат мне идти вверх по Амуру. Он поможет».
Катя заставила его в этот вечер рассказывать. Когда-то он поразил ее своими рассказами о Чили, Бразилии и о шторме в Тихом океане. Но она никогда не предполагала, что у него множество подобных историй. Сегодня он говорил про Венецию. Она лежала в постели, а он сидел рядом и говорил об итальянцах, о древних улицах, дворцах и каналах.
Ей казалось, что эти картины видит не только она, но и то слабое существо, что у нее под сердцем… Эти сильные впечатления отзовутся и на нем, отец баюкает и радует его своими рассказами.
Весной Кате вспоминались балы, спектакли, праздники и веселые прогулки, которые она совершала когда-то вместе с родными.
— А ты знаешь, может быть, все-таки тебе уехать? — вдруг спросил он.
— И осенью ты будешь сам копать картофель и вспоминать меня? — спросила она.
— Да… — Он поцеловал ее руку. — Путь, конечно, тяжек. В твоем положении нелегко совершить такое путешествие. Но что делать! Пока еще не поздно, я мог бы послать с тобой кого-нибудь из офицеров, все равно придется кому-то ехать к губернатору и все рассказывать. Всего не напишешь. Впрочем, посмотрим, что будет с судном…
…Утром Дуня сказала, что Питкен и Лаола копают огород, а вокруг собрались все гиляки и смотрят. Старики ругают Питкена, но долговязый брат заступился за него и чуть не подрался. Пришла старуха Парфентьиха и подсобляет им, указывает.
Через залив шла лодка. На берег вышел высокий бородатый мужчина в изорванной куртке, из которой вата лезла клочьями.
— Николай Матвеевич! — вскричал Невельской, кидаясь ему навстречу. Чихачев прибыл на лодке из Де-Кастри, прошел Татарским проливом и дальше берегом лимана и все время производил опись.
Чихачев, завтракая у Невельских, объяснял у карты свои открытия, совершенные по пути в Петровское.
— Но есть одна из ряда вон выходящая новость, которую я узнал в Де-Кастри перед отъездом сюда. Я услыхал от туземцев, гостивших в Де-Кастри, в доме у нашего приятеля Еткуна, что они прибыли из залива Хади, или Хаджи, который находится в нескольких днях пути на лодке к югу от Де-Кастри. Я постарался расспросить их. Оказалось, что это замечательная бухта, которой, судя по рассказам ее обитателей, видимо, нет равной не только на этих берегах, но и вообще мало где найдется что-либо подобное… Закрытая со всех сторон от ветров, с приглубыми берегами, — говорил Николай Матвеевич, все чаще обращаясь к Екатерине Ивановне. — Что-то поразительное! Я не поверил сначала. «Верно ли то, что они говорят?» — спросил я у Еткуна. «У-у! Это большое озеро, — ответил Еткун, — не как Кизи, не с Амуром соединяется, а с морем. Как наш Нангмар, только больше! От нашего Нангмара идти туда семь дней на лодке. Или пять! Там не один залив, а пять штук, все глубокие, вход в Хади глубокий, в скалах, широкий, и с моря его незаметно». Я спросил: «Бухта больше, чем Нангмар?» — «У-у! Больше! Каждая из пяти бухт больше. Десять, двадцать раз такая, как Нангмар! Да ты послушай сам их, они тебе еще расскажут. Я им рассказал, что ты мой приятель. Они зовут тебя к себе. Если хочешь, поезжай с ними». — «А берега? — спросил я. — Глубоко ли под ними?» — «Очень глубоко, любой корабль подойдет прямо к берегу». — «Похоже на сказку», — подумал я и спросил у Чумбоки: «Не врут они?» — «Однако, не врут». — «А спроси у Араски, он раньше слыхал про Хади?» — «Конечно, слыхал, — ответил Араска. — Да мало ли на побережье разных заливов и заливчиков. Мы не знали, что тебе надо про все говорить». Так все подтвердили мне, что залив действительно грандиозен и удобен.
— Ну и что же теперь?
— Первой моей мыслью было немедленно отправиться туда, написав вам об этом рапорт. Но когда я подсчитал все мои ресурсы, то мне оставалось лишь горько разочароваться.
Невельской закусил ус.
— Я очень хотел пойти туда, Геннадий Иванович, но, как вы видите, я не мог этого сделать. Я был в отчаянии и часто думал, что неужели мне не суждено стать самостоятельным открывателем! Или мне на роду написано всю жизнь лишь исследовать то, что открывают другие? Такая встреча! Такая бухта! — восклицал он, перебивая Невельского, который стал было уверять его, что открытия, совершенные им, и так велики, что история их оценит…
— Я был измучен, — продолжал Чихачев, — и сухарей у меня мало оставалось. А идти в Хади — значит, сидеть на сырой рыбе и без хлеба. Поэтому не пошел. А мог бы, послав вам письмо с Поповым или с кем-нибудь из гиляков. Да кажется, если бы там был не вход в Хади, а ворота в рай, и то у меня не стало бы сил. Опись от Де-Кастри до Петровского потребовала огромного напряжения, но это хоть по пути домой.
Я дал людям из залива Хади объявление на французском языке, что они находятся под покровительством русского царя и что весь край до Кореи принадлежит России. Раздал им подарки и обещал, что летом будущего года к ним придет русский отряд. А сам на другой день с компасом и карандашом в руках сидел на корме гиляцкой лодки, держа курс на Петровское. Попов остался в Де-Кастри следить за судами иностранцев.
Николаю Матвеевичу в пути все время хотелось лечь на дно лодки, смотреть в небо и ни о чем не думать. Или мечтать о том, что когда-нибудь на большом корабле пойдет он в те далекие южные гавани, о которых наслышался за эти дни от туземцев. А может, тогда уж будет построен там порт и город…
Пока что пошли на огород, и Невельской дал ему лопату.
Вечером подул ветер, похолодало, повалил снег. Птицы исчезли. Зверей в море и тех не видно. На косе бушевали вихри. Утром пашни были покрыты снегом. Днем все стаяло. Льды за кошкой опять исчезли. До горизонта море чисто. Под вечер видно было парусное судно, направлявшееся к Петровскому.
Глава семнадцатая
«ОЛИВУЦА»
На рейде — корабль. Это долгожданный крейсер «Оливуца». «Слава богу, Иван Николаевич Сущев прибыл. Гора с плеч моих долой», — думал Невельской, стоя со своими офицерами на берегу и поджидая шлюпку с судна, которая ныряла в волнах, направляясь ко входу в залив Счастья.
— Что-то уж очень далеко они бросили якорь, — заметил Чихачев, которому хотелось вглядеться в черты родного корабля. Он трепетал от нетерпения увидеть своего командира и офицеров, с которыми прошел кругосветное плавание и сдружился, у которых так уютно и приятно на корабле и которые, конечно, не подозревают, как прожил их товарищ эту страшную зиму, что он увидел и открыл… — Так далеко на якорь стали, словно боятся нас, — шутливо заметил он. — Ведь у нас не чума и черного флага нет. — В его голосе был оттенок обиды.
Невельской тоже заметил, что корвет стал на якорь уж очень далеко от берега. Где же это рейд у них? Чего Иван Николаевич опасается? На него не похоже.
Шлюпка вошла в залив. На ней убрали парус и пошли на веслах.
«Сейчас все узнаем!» — подумал Николай Матвеевич.
Невельской чуть не побежал под обрыв, когда шлюпка пристала и из нее вышел молодой статный мичман Овсянкин. Он вытянулся и отдал честь.
— Здравствуйте, Алексей Иванович! — раскидывая руки и как бы желая обнять его, воскликнул Невельской. — А где же Иван Николаевич?
— Иван Николаевич Сущев погиб, — строго, официальным тоном отчеканил румяный чернобровый Овсянкин.
— Не может быть… — изумился Невельской, отступая на шаг. — О боже… — Он схватился за голову.
— Право, так, ваше высокородие. Он утонул… Катался на вельботе в Авачинской губе и перевернулся, — добавил мичман помягче. — Теперь корветом командует лейтенант Иван Федорович Лихачев[19].
«Какой ужасный удар!» — подумал Невельской.
— Мы доставили груз, почту и посылки. Да вот письмо лично вам от Ивана Федоровича.
— А груз?
— Груз четыре тысячи пудов здесь.
«Лихачев… — подумал Невельской, ломая печать. — Что же он сам не съехал?»
