Великая любовь Оленьки Дьяковой - Светлана Васильевна Волкова
При этом руки действовали – выверенно и быстро, пальцы сами знали, что делать, будто бы Митя всю жизнь был хирургом. И волнения – никакого: вся нервопляска куда-то испарилась, как только Митя взял скальпель в руки. Голова работала чётко, как если бы там, у темени, сидел кто-то маленький и отдавал единственно верные команды. Наконец, Митя изолировал артерию и перевязал её.
– …правильный доступ – где меньше сосудов на пути… – монотонно читал Белкин.
Но Митя его даже не слушал, интуитивно понимая, что́ делать в следующую секунду. И в следующую. И секундой позже.
За окном громыхнуло: дождь определённо намерился выбить все стёкла. Чихнуло пару раз и погасло электричество. Вмиг потонувшую во тьме комнату хирургически тонко прорезали длинные белые полосы – отсветы от молнии.
– Жаник, свечи! – не поворачивая головы, крикнул Митя.
Белкин чертыхнулся, встал и, натыкаясь на что-то, попавшееся на пути, подошёл к стенному шкафу, где на нижней полке – аккурат на такие случаи – стоял ящик со свечками. Спички лежали там же.
Нака́пав расплавленный воск и поставив пару дюжин зажжённых свечей по периметру стола, Жан хмыкнул:
– Как на спиритическом сеансе. Будто воскрешать его собираемся.
– Света не хватает, – Митя наклонился над мертвецом, пытаясь разглядеть сделанный разрез.
Покойник выглядел зловеще. Черты лица его резко заострились, и от пляски свечных теней казалось, что веки дёргаются, а впалые щёки чуть надуваются. Ещё миг – и он откроет глаза и сглотнёт: кадык тоже будто шевелился.
Белкин застыл, с ужасом всматриваясь в лицо мертвеца, и дрожащими пальцами перекрестился.
– Свет! – снова крикнул Митя.
Жан схватил пару толстых свечей, зажёг и поднёс к лицу трупа. Митя осторожно проверил тупой стороной скальпеля разрезы на волокнах шейных мышц. Оставалось послойно зашить кожу. «Операция» шла гладко и в полнейшей тишине. Гроза постепенно утихала, только ослабевший дождь продолжал по-стариковски бубнить за окном.
Вдруг Митя выпрямился и завертел головой.
– Что?.. – шёпотом на вдохе спросил Белкин.
Митя не ответил. Ощущение, что кто-то наблюдает за ним, не отпускало с момента начала секции. Сейчас же чувство постороннего присутствия усилилось. Митя с детства называл его «глаза на спине», безошибочно угадывая, когда в толпе гимназистов или студентов кто-то пялился на него.
Глупости! Никого здесь нет! Пьяненький Лавруша кемарит в коридоре, ожидая, когда они закончат. А больше – ни души.
Или?.. Митя, затаив дыхание, всматривался в ряды стульев, тёмно-рыжие от свечного огня, в окна, в силуэты шкафов с препаратами, щурился, чувствуя, как струйка ледяного пота медленно ползёт по позвоночнику к пояснице.
С треском, показавшимся оглушительно громким в ватной тишине, включилось электричество, и вновь загорелась операционная лампа над столом.
Митя выдохнул.
И тут же будто выдохнул ещё и кто-то другой. Оцепеневший Белкин первым механически повернул голову в сторону бокового яруса, Митя тоже обернулся…
Фигура в тёмном пальто отделилась от стены. Человек опёрся на спинку стоявшего впереди стула и кашлянул в кулак.
Живой человек.
* * *
– Так-так, молодые люди! Презабавное зрелище!
Профессор Крупцев спустился с амфитеатра и подошёл к операционному столу. Не снимая перчатки, он пошевелил стальными зажимами на шее «пациента», затем надел очки и минуту, показавшуюся Мите бесконечной, разглядывал свежую секцию.
– Ну допустим…
Крупцев снял очки, отошёл от стола и сел на стул, на котором только что сидел Белкин. Оперевшись подбородком на костяной набалдашник своей трости, он изобразил на лице внимание.
– Пётр Архипович… – начал было Митя, но Крупцев остановил его взмахом руки.
– Совершенно не важно, что́ вы сейчас скажете в своё оправдание, господин Солодов. Я хочу услышать, что вы делаете. Надеюсь, вы же понимаете, что вы делаете?
Митя отложил скальпель, выпрямился и сбивчиво произнёс:
– Выделение сонной артерии. Послойное прохождение. Раздвижение мышц шеи тупым методом. Находим её… Надо изолировать, перевязать… Дальше послойно ушивается…
Он запнулся и замолчал.
– И что же вы остановились? Давайте, работайте, зашивайте! Или вы хотите, чтобы ваш кадавр вторично умер?
Митя опомнился, схватил приготовленную заранее иглу с кетгутовой нитью и аккуратно, слой за слоем, зашил покойнику кожу. Сделал он это быстро, но без суеты, а когда закончил – осторожно взглянул на профессора. Тот поднялся со стула, и неспешно, как на променаде, подошёл к столу, отбивая тростью какой-то ритм. Белкин заулыбался Крупцеву во все имеющиеся зубы, но тот даже не взглянул на него, будто они с Митей были в анатомичке вдвоём. Надев очки, профессор снова оглядел труп. Митино сердце стучало так громко, что, казалось, было слышно во всей анатомичке: это ли не самый настоящий экзамен, которого он не ждал и не желал? Митя вдруг понял, что ни капли не волновался во время секции, но вот именно сейчас готов умереть от страха перед Крупцевым.
Осмотрев «пациента», профессор подхватил трость и молча направился к выходу. Митя жадно ловил отзвуки его удаляющихся шагов. На пороге двери Крупцев обернулся и, помолчав секунд пять, вдруг резко выкрикнул:
– Почему без халата и марлевой повязки?!
Митя с Белкиным синхронно вздрогнули. Крупцев ткнул в воздух тростью, как шпагой:
– Игнорируете правила? Хотите сепсис, да? И морду ему всю закапали воском, эскулапы!
Дверь за профессором с грохотом захлопнулась, и Митя остался стоять, полностью опустошённый, с мокрой от холодного пота спиной.
* * *
Уже светало, когда Митя вернулся домой. В крохотной комнате, которую он снимал на последнем этаже доходного дома на Пантелеймоновской улице, было по-чердачному темно, холодно и до того неуютно в это зачинающееся белёсое утро, что Митя прилёг на постель прямо в форменном сюртуке, поджал ноги и закрыл глаза.
Сон не шёл. Вместо него в череп пробралась неубиваемая подлой памятью Елена, затрепыхалась там, как бабочка, и Митя, стянув край худенького одеяла, накрылся им с головой. Ему вспоминалось, как они прошлым летом сидели на веранде её дачи в Мартышкино, пили чай из пухлых чашек с красными птичками на боку, и он разбил одну такую чашку из сервиза, а Елена хохотала, и было так невыносимо хорошо в тот день, что иного счастья и выдумать сложно.
За окном проявились голоса ранних уличных торговцев, спешащих к Литейному со снедью на лотках, радикулитный скрип тележных колёс, цокот копыт и сонная ругань дворника. Митя полежал ещё немного, затем встал, согрел чайник на коптящей керосинке, достал припасённый со вчерашнего дня кусок постного пирога и раскрыл толстый учебник по хирургии. Рисунок во вкладыше, иллюстрирующий правильную диагностику пациента с перитонитом, изображал в черно-белой графике руки доктора, делающего пальпацию. Пальцы были
