Легионер. Книга четвертая - Вячеслав Александрович Каликинский
Ландсберг нетерпеливо отодвинул второй лист, написал на третьем: Сахалин.
Начать повествование об острове стоит, пожалуй, со счастливого для него стечения обстоятельств: незаконченный тоннель на мысе Жонкьер, о завершении которого князю Шаховскому надо было непременно отчитаться перед столицей. Не будь этого тоннеля – судьба Ландсберга могла сложиться совсем по-другому.
А как? Он невесело усмехнулся: очень коротко! В его «Статейном списке», увидеть который Ландсбергу довелось много позже, кем-то из тюремного начальства красным карандашом было помечено: использовать осужденного на самых тяжелых физических работах – в шахтах и каменоломнях…
Кто сделал эту категорическую приписку, появившуюся в его деле после пребывания в Псковской пересылке? Подпись должностного лица была нечеткой, в ней можно было распознать слово «полковник» и первые буквы фамилии – «Су…» – и только! Опять таинственный полковник!
По двенадцать – четырнадцать часов в тесных сырых лазах угольных шахт близ поста Дуэ, кайло в руках и черепок со свиным салом, дающий в страшной норе чуточку живительного света. Набитый нарубленным углем ящик забойщики выволакивали наружу, передвигаясь на коленях или вовсе ползком, сбивая в кровь колени и локти. А снаружи их ждала ругань надсмотрщика, тычки и пинки.
«Еле шевелишься, дохлятина! Ишь, рыло благородное! Не дашь до конца урока еще десять ящиков – останешься в забое на ночь, сволочь!» И оставляли не выполнивших «урок» в шахте на ночь, без черпака пайковой жидкой баланды с парой мелких черных картофелин и разваренными рыбьими костями на дне котелка, без фунта черного сырого хлеба. И силы таяли в страшном подземелье гораздо быстрее, чем наверху… И проклятый угольный ящик становился совсем тяжелым и неподъемным.
Тюкая кайлом по угольному пласту, каторжник, помимо воли, часто засыпал, впадал в забытье. И уже сам оставался в угольной норе, не желая выползать под тычки и ругань даже ради жидкой похлебки… Он уже не рубил уголь, а просто лежал, бездумно моргая на чадящий огонек коптилки, пока не умирал. Надсмотрщик, обратив внимание, что из угольной «норы» нет поступления угольных ящиков, со страшной руганью посылал в тесный лаз других «шахтеров». Те находили мертвое тело, привязывали к ногам веревку и выволакивали его наружу, проклиная товарища за лишнюю «ходку» на кровоточащих локтях и коленях…
Нет, решил Ландсберг, откладывая в сторону очередной лист. Нет, пока он не готов к таким воспоминаниям. Пока это слишком близко. Нужно время, нужно подольше пожить среди нормальных людей – на солнце, слушая птиц и детские голоса. Начну с чего-нибудь не столь мрачного – ну хоть бы и с недавнего плена в Японии. Там было, по крайней мере, не страшно!
Ретроспектива-1
…Это была третья война Ландсберга. И впервые он готовился принять в ней участие не то чтобы против своего желания – безо всякого энтузиазма. Без пьянящего душевного порыва, бросившего его в первый свой Туркестанский поход под началом генерала Кауфмана. Без честолюбивых планов своего участия во Второй Турецкой кампании.
«Может, все это только потому, что я стал стар? Тяжел на подъем? Потому, что у меня есть семья и в душе мало что осталось из того, что толкает людей на защиту своей земли, своего Отечества, – думал он. – Действительно: ради чего мне защищать Сахалин?»
На самом деле он не рвался в бой просто потому, что подготовка к стоящей на пороге войне с Японией была самой бестолковой военной кампанией на его памяти. С самым бездарным военачальником из всех, что когда-либо встречался на пути Ландсберга.
Кауфман, легендарный Белый генерал Скобелев, граф Тотлебен – судьбе было угодно, чтобы жизнь Ландсберга в разное время пересекалась с судьбами этих замечательных полководцев. Губернатор и начальник местных войск острова Сахалин генерал-лейтенант Ляпунов, назначенный высочайшим указом императора Николая II, был кем угодно, – но не боевым генералом в полном понимании этого слова. Его военный, с позволения сказать, опыт исчерпывался короткой службой в пехоте и артиллерии еще в качестве… младшего офицера. Высокие чины и ордена Ляпунов получил позже, и, увы, не за воинское искусство, а за усердное и рьяное выполнение указаний и пожеланий высокого начальства на тыловой и административной стезе.
Да бог с ним, с отсутствием у Ляпунова военного опыта и стратегического мышления, размышлял Ландсберг. Но как, как мог «проворонить» войну глава сопредельной с Японией территории? Войну со страной, в которой все последние годы совершенно не маскировались замыслы о захвате северных земель? Ведь вопрос о необходимости присоединении Сахалина к владениям Японии не сходил со страниц газет несколько лет. О близкой войне с Россией говорили практически все местные рыбопромышленники. Не скрывали своих замыслов об экспансии и японские владельцы сахалинских промыслов на юге острова – а их насчитывалась без малого сотня!
Недальновидность и политическая близорукость на грани великодержавного шовинизма простительна – вернее сказать, более объяснима – для столичных кабинетных чиновников. Для них Сахалин – не более чем забытый богом клочок земли где-то на окраине империи. Как говорится, когда-то застолбили остров – и благополучно о нем забыли.
Ландсберг не сомневался: в Санкт-Петербурге поползновения Японии не воспринимали всерьез до последнего. И это понятно и объяснимо, если оценивать необъятные просторы России в сравнении с «клочками» скалистых Японских островов где-то в самой уголке карты Евразии, чуть не под рамкой. Понятна и объяснима такая наивность у детей – но как ее объяснить у генералов и министров великой России?
Почему высшие чины Российской империи, включая военного министра, столь упорно не желали замечать реальные признаки беды, концентрировавшейся у восточных окраин?
Ландсберг не считал себя политиком. Но будучи коммерсантом, считал обязательным для себя держать руку на пульсе событий. В свое время для себя он отметил, что подготовка Японии к войне форсировалась с приходом к власти лидера японских «ястребов» Ямагаты[1]. Уже через пять лет его усилиями численность армии выросла втрое, а тоннаж ее военного флота увеличился вчетверо!
На осторожные подсказки своего окружения об опасном соседстве Ляпунов реагировал весьма легкомысленно. Он цитировал пренебрежительные и полные скептицизма высказывания военного министра, генерал-адъютанта Куропаткина, посетившего остров в 1903 году: тот назвал опасения по поводу возможного нападения на Сахалин полным бредом. Свято верил Ляпунов и в «неприступность» Сахалина для вражеского вторжения – имея в виду как погодно-климатические условия, так и рельеф скалистых, по большей части, побережий острова и отсутствие на Сахалине сколько-нибудь развитой сети дорог для продвижения войск.
Любил Михаил Николаевич Ляпунов
