Антон Дубинин - Испытание
— Неполный?
— Но на то непохоже, мой сир. На последней из имеющихся страниц обрывается фраза.
— Вот как, значит, она еще и не закончена!.. Если бы отец знал…
— Не закончена, — Кретьен так и впился глазами в бледное Филиппово лицо. — А вы уверены, что в вашей библиотеке не найдется продолжения? Эта книга, она была одна?..
— О, совершенно уверен, — юный граф даже как-то успокаивающе махнул рукой, будто весть о том, что книги нет, должна Кретьена несказанно утешить. — Она такая одна у нас появилась, разве я не рассказывал?.. Да я ее с детства помню — единственная книжка, которую наши клирики не могли прочесть, она меня все время притягивала, как цветок — пчелу…
— Какая жалость, мессир Филипп! — возглас досады, если не сказать больше — горя, сам собой сорвался с труворовых губ. Юноша взглянул чуть удивленно, приподнял красивую бровь:
— Так вы поэтому не можете окончить роман, друг мой? Что ж вам стоит самому придумать окончание на свое усмотренье — уж я-то полностью доверяю вашему поэтическому вкусу…
— Зато я ему не доверяю, своему «поэтическому вкусу», — Кретьен досадливо стукнул кулаком о колонну, ушиб руку, но легче не стало. Он и сам себе дивился — почему это его так огорчает?.. Почему он вообще рассчитывал так просто взять да и обрести в библиотеке то знание, ради которого бедняга Персеваль, например, год за годом прочесывал леса Бретани?.. — Понимаете, мессир Филипп, поэтический вкус здесь ни при чем. Я не знаю правды.
Помолчал еще, испытывая жуткое желание погрызть ногти, по примеру мессира Анри, и добавил наконец, глядя в сторону, вниз, на зеленое цветенье в солнечном золоте:
— Расскажите мне, пожалуйста, как к вам попала эта книга. Я помню только, что ваш отец ее откуда-то привез… Или ему привезли?.. Из Святой Земли, кажется…
— …Я, конечно, тогда еще не родился, да что там — государь мой отец еще не женился на моей матушке… Даже вы, друг мой, тогда вряд ли уже жили на свете. Дайте-ка посчитаю… да, лет сорок назад, точней можно посмотреть в хронике — у нас во Фландрии случился жуткий голод. Вышел неурожайный год, дожди, и какие-то стычки не помню с кем нас совсем обессилили и перекрыли пути торговли. Если вам интересно, Кретьен, мы можем позже посмотреть точнее — записи велись исправно, боюсь только, что в этом замке их нет, но вот по возвращении в Аррас…
— Да не стоит, мессир Филипп. Вряд ли год имеет такое большое значение, даже если это год Великого Голода во Фландрии. Вы рассказывайте…
— Вы ведь знали моего отца?..
Вопрос застал Кретьена врасплох, он слегка смешался, прежде чем ответить. Графа Тьерри Фландрского он несколько раз видел во время Крестового Похода, слышал о нем много нелестного от своего сеньора Анри — в основном насчет его жадности и фландрской гордыни, а также склочного нрава. Но, пожалуй, подобное знакомство нельзя было расценивать словом «знаю».
— Я слышал о нем… и пару раз видел в лицо, — осторожно высказался Кретьен, не уточняя, что именно он слышал о Тьерри и где с ним встречался. Здесь, при дворе Филиппа, нетерпимого к простолюдинам, не стоило особенно щеголять своим происхождением. «Да, знаете, встречался я с графом в Крестовом походе… Я был тогда слугой при своем сеньоре, и он частенько перед сном любил назвать вашего батюшку старой задницей или жадным ублюдком, мессир…»
— Тогда вы, должно быть, наслышаны о том, сколь он ценил достоинство и происхождение, — Филипп не заметил замешательства собеседника. — А предшественник его, граф Гийом Клитон, еще более этим отличался. Тогда он был уже стар, и болезни его изнуряли, но все равно он неусыпно радел о том, чтобы Фландрия обладала всем самым лучшим, что только есть в христианском мире. Иметь самых достойных рыцарей, самую богатую казну, самые глубокие погреба — ну, и так далее, вплоть до самой большой библиотеки. Хотя граф — а отцу моему он приходился троюродным братом, хотя по возрасту годился ему в родители — сам и не умел читать, он держал при себе немало ученого люда, чем немало гордился. И тут подвернулся этот монах…
Монашек был худющий, маленький, с лицом, напоминающим пестрое куропаточье яйцо. То ли конопатый, то ли оспой переболел. Пришел он из Гента, вверх по течению Шельды. Странно — в то голодное время весь люд стремился, напротив же, вниз по Шельде и Лейе, подальше на север: во Фландрии хлеба совершенно не было. На дорогах того тяжкого года от Рождества Христова 1125 нередко попадались трупы бедняг, устремившихся к городам и замкам, чтобы добыть там хлеба, и померших на полпути. Что ж поделаешь, если мюид семян дает всего сетье нового урожая, а сетье и вовсе приносит горсть!.. Говорят, лопали что попало, нечистых животных, ящериц и жаб, подмешивали к муке белую глину, чтобы хлеба казалось побольше — и тогда появлялся шанс помереть не от голода, а от отравленья. А встречались и те, кто не брезговал человечиной. Да, во Фландрии мало у кого, кроме разве что самых знатных семейств, в тот год сохранялся привычный цвет лица — людей тронула та особая мучнисто-серая бледность, которая свойственна мертвецам. Вот в такое время и явился в Аррасский замок графа Фландрского Гийома Клитона молодой еще белый монашек, изъяснявшийся по-франкски со странным, коверкающим выговором, и попытался обменять на хлеб и крупу несколько старинных книжек, принесенных в драной сумке через плечо. Непонятно было, как подобный хиляк, качающийся под тяжестью собственного веса, вообще мог передвигаться, имея за спиной такой груз. Звали монаха Гальфрид Артур (в его исполнении это имя выглядело крайне неблагозвучно, нечто вроде «Груффид»), и он утверждал, что некий Артур, его отец, некогда служил у графа Гийома капелланом. Собирался он, вроде бы, посетив во Фландрии все, что хотел — то ли родичей каких, то ли монастыри — свалить из Кале в Бретань, откуда он и был родом, в свой родимый монастырь в Оксфорде, где его, по собственному горделивому признанию, недавно возвели в магистерскую степень. За каким ладаном господина магистра понесло во Фландрию, на родину отца — граф Филипп Кретьену не поведал, ибо не знал; а батюшка его, ныне покойный граф Тьерри, в то время был сопливым Эльзасским принцем и ничего по этому поводу никому сказать бы не мог, так что какие-либо знания о капеллане Артуре трувору тоже не светили.
Гийом Клитон потребовал у своего тогдашнего капеллана отобрать из книг то, чего в библиотеке точно нету. Так появились в графском замке первые — на всем севере первые! — списки «Пророчеств Мерлина», автором которых монашек не без гордости называл себя самого, и житий некоторых бриттских святых — Гильдаса, Падерна да Караннога. Книга монаха Гильдаса «De Excidio et conquestu Britanniae»[2] у Гийома уже имелась, равно как и «Анналы Камбрии», но в этот день он изрядно пополнил свою коллекцию, чему был очень рад. И сравнительно маленькую, без единой миниатюрки, мелко исписанную книгу на неизвестном языке Фландрский капеллан тоже не обошел своим вниманием. Монашек Груффид придавал ей особое значение, утверждая, что это одна из самых прекрасных историй, какие только рассказывались или читались при земных дворах, а кроме того, что подобной книжицы нет ни в одном монастыре Фландрии, а так же Нормандии и Шампани — и честолюбивый граф, конечно же, не мог на такое не польститься. Одна только загвоздка — капеллан не сумел прочесть из нее ни слова, кроме лишь тех страниц, которые написаны были по латыни. «Это на моем родном языке», сказал книгоноша, и никто не догадался вовремя спросить, что за язык-то, или попросить перевесть… Тогда в спешке не разобрались, а наутро монашек Груффид уже ушел, более не обремененный плодами премудрости, но взамен того уносящий с собою в мешке отличные хлеба и недурную муку. Гийом немного позлился, что купил книгу, которую во всем замке некому прочесть — однако же потом махнул рукою, ибо все остальные приобретенные им богатства воистину стоили платы. Сам он, правда, их не читал — но так сказал капеллан, человек ученый, и граф поверил слуге на слово.
— И ежели то впрямь был муж, написавший «Prophetiae Merlini»[3], то мы можем только гадать о происхождении нашей истории, — Филипп чуть виновато развел руками. — Может, он сюда приплывал ее, или эти самые «Пророчества» писать?.. Я, признаться, нечасто вспоминал об этой книге, только когда видел ее — и думал с досадой: вот ведь, книга есть, а прочитать не могу… И даже не старался отыскать кого-нибудь, кто смог бы… Хотя если вы говорите, что это наречие Валлиса, то я, пожалуй, при большой охоте нашел бы ученого клирика или еще кого, сведущего в языке той земли. С вами, друг мой, мессир Кретьен, мне просто неожиданно повезло… Что ж вы теперь думаете делать? Досочините как придется или попробуете с кем поговорить?
— И сам не знаю, — честно признался поэт, в задумчивости опираясь на каменные перила. — В юности дружил я с одним валлийцем, от которого и научился языку; но не думаю, что каждому уроженцу тех земель непременно известен конец моей легенды. А тот, кто ее переписывал, наверно, давно уже в могиле… Даже если магистр Гальфрид и был ее автором, в чем я сильно сомневаюсь…
