Валентин Пикуль - Старое, доброе время
– Не знаю, – говорит, – как твоя Танька, а моя Парашка уже сухари готовит, чтобы нам до Сибири топать. Теперь-то уж точно – кандалов нам не миновать!
– Да не мучь ты меня, Карп Леонтьич, что стряслось-то?
– А то и стряслось, что утром мы сервиз от Сазикова в посольство вернули, а вечером того же дня камердинер герцога второй сервиз перед ним выставил и поклялся, что он этот сервиз заложил временно, ибо в деньгах нуждался… Так что, Ванюшка, доставай валенки – на этот раз Сибири не миновать!
Справедливо, что император был разъярен и бранил Галахова самыми последними словами, а до нас – записи Кони – дошли и те слова, которыми Галахов разлаял Шерстобитова: “Вы, – сказал он, – с Путилиным плуты, ну и плутайте. А меня как смели подвести под отставку?..” Стали тут плуты размышлять.
– Дело скверное, – согласился Путилин с выводами учителя, – но неужто нам так уж обязательно морозами греться?
“Поиграл он (Шерстобитов) на гитаре, послушали мы оба с ним канарейку да и решили действовать”. Должен сказать, читатель, что рассуждали они вполне логично.
– Сначала, – сказал Шерстобитов, – мы из одного сервиза два сделали, а теперича, как ни крутись, а из двух сервизов должен один остаться, чтобы комар носу не подточил.
– Так это же проще простого, – повеселел Путилин.
Первым делом пронюхали, когда Монтебелло будет приглашен в отъезд – с царем на охоту. Потом навестили в Апраксином дворе купца Поцелуева, который снабжал французское посольство провизией, а потому имел среди французов немало приятелей.
– У тебя когда именины-то? – спросили купца.
– У-у-у, – отвечал тот. – Через полгода, кажись.
– Не придуривайся! Послезавтра у тебя именины, – сказал Путилин, – и ты лучше не спорь с нами, не то худо будет. В день, когда Монтебелло уедет из Питера бедных зайцев гонять, ты пригласи весь штат посольства.
– Разорюсь же я, – приуныл Поцелуев.
– Это не беда! Все расходы полиция берет на себя…
“И такой мы у него пир закатили, – вспоминал Путилин, – что небу жарко стало. Под утро всех развозить пришлось по домам: французы-то совсем очумели, только мычат… Ну-с, а часа в три ночи забрался в посольство Яшка-вор. Вот человек-то был! Сердце прямо золотое, а уж насчет ловкости, так я другого такого не видывал. В остроге сидел бессменно… царство ему небесное!” Короче говоря, Яша-вор вынес сервиз в мешке и прихватил еще две лишние золотые ложки.
– Это зачем же ты, Яша, чужое своровал?
– Не утерпел, – сознался тот…
Утречком Шерстобитов как ни в чем не бывало навестил канцелярию обер-полицмейстера и сказал Галахову:
– Не пойму, чего это там герцог Монтебелло напраслину надумывает? Был у него один сервиз – один и остался. Вестимо, что французы всегда в мыслях завихряются, потому и верить-то им совсем необязательно…
Кони спрашивал Путилина: чем все это закончилось?
– Известно, чем. Вернулся герцог с охоты, видит, что остался один сервиз, а прислуга вся с перепою ажно позеленела, лбами вместо дверей в косяки тычется… Все стало ясно, но более посол Франции не жаловался нашему императору на то, что русская полиция плохо работает…
Историки иногда задаются вопросом: почему Шерстобитов ретиво служил при Кокошкине и Галахове, а потом удалился в отставку? Мне думается – есть объяснение. Дело в том, что летом 1848 года скончалась Прасковья Артамоновна, все разом стало ненужно и постыло для Шерстобитова, и в марте 1866 года, одинокий и забытый всеми вдовец, он тихо умер в чине коллежского асессора…И. Д. Путилин умер в самом конце XIX века, а в 1913 году его сын опубликовал работу отца “Тайное общество”, в которой покойный автор излагал свои воззрения на революционизирование русского народа… Вот так! Времена круто изменились: если Шерстобитов в поте лица утруждался на уголовной ниве, обильно политой кровью и засеянной крадеными монетами, то его ученику привелось окунуться в бездну политики.
Историк политической жизни России М. К. Лемке еще до революции разложил Путилина по косточкам, и в процессе поэта Михайлова и в деле Чернышевского – всюду виделся хитрый почерк Путилина, освоенный им в шерстобитовской школе. Об этом же говорил Путилину и сам сенатор Кони, бывший юристом кристальной совести:
– Иван Дмитриевич, когда ни послушаю вас о прежних старых и добрых временах, неизменно думаю – не лучше ли вам молчать о своих делишках, ибо порою мне кажется, вы до сей поры, уже в новом времени, не изменили привычкам младости.
– Знаю, знаю, – соглашался Путилин, – что наши похождения с Карпом Леонтьевичем не слишком-то пригодны для публикации, да ведь… Сколько лет прошло! А сейчас разве есть стоющие дела? Дрянь какая-то, народ нынеча жидко пляшет. И преступников-то хороших не стало. Сейчас, бывало, схватишь за цугундер вора на Лиговке, который в Любань был выслан, дашь по зубам, чтобы мамы с папой не забывал, а он – в слезы: “Помилуйте, скулит, вконец обнищал в Любани, дозвольте в столице подкормиться”. Ну, дашь такому недельный срок, чтобы поворовал да приоделся – и обратно его в Любань!
Впрочем, никто и никогда не сомневался в том, что Путилин был великолепным сыщиком, а Кони считал его как бы созданным самой природой для такой деятельности. А. Ф. Кони писал о нем в 1907 году: “Необыкновенно тонкое внимание и чрезвычайная наблюдательность, в которой было какое-то особое чутье… соединялись в нем со спокойной сдержанностью, большим юмором и своеобразным лукавым добродушием. Умное лицо, обрамленное длинными густыми бакенбардами, проницательные карие глаза, мягкие манеры и малороссийский выговор были его характерными наружными признаками. Путилин умел отлично рассказывать, а еще лучше вызывать на разговор других…” Согласитесь, что в этих строках Кони нарисовал облик идеального сыщика!
Таким он и был, кстати, ибо школа Шерстобитова научила его видеть то, чего не видели другие. Приведу пример. Однажды в Александро-Невской лавре был зарезан иеромонах Илларион, который имел немало валюты, ибо долго плавал по белу свету на кораблях русского флота. Убийца унес сумку с золотыми монетами. Илларион любил гостей, каждый вечер устраивал чаепития, и поначалу в убийстве заподозрили кого-либо из послушников лавры. Тут явился Путилин, огляделся, перебрал в комоде стопку чистого белья, запятнанного кровью, ибо – в поисках валюты – убийца перебрал все белье, словно страницы книги. Потом подошел к окну и стал размышлять.
– Пошлю-ка агентов по станциям железной дороги аж до самой Любани, – сказал Путилин. – Убийца наверняка кутит в трактирах на станциях Николаевской дороги.
– Как же узнать его?
– Это легко. У него глубокий разрез ладони правой руки.
– Почему правой, а не левой?
– Книгу мы листаем не левой, а правой рукой, и по кровавым пятнам на полотенцах, которые он перевертывал, отыскивая деньги, я понял – правая…
Вечером убийца был арестован в трактире на вокзале возле Любани, опознанный по разрезу на правой руке.
Слава Путилина пережила его самого. В 1916 году афиши столичных синематографов назойливо лезли в глаза: “Захватывающий фильм! Приключения знаменитого начальника Петроградской сыскной полиции И. Д. Путилина”. Редкий прохожий мог устоять перед таким соблазном.
В мемуарах инженера Льва Любимого рассказано, что, будучи бедным студентом, он давал уроки сыну Путилина в их усадьбе “Оснечки” на Волхове.
В обыденной жизни Путилин был человеком интересным, а когда начинал вспоминать старое доброе время – его слушали затаив дыхание, а речь Ивана Дмитриевича была образной, остроумной. Наверное, именно по этой причине ближайшим другом его сделался знаменитый актер, рассказчик и писатель Иван Горбунов, за чаркой водки – под всплески рыб в Волхове – они изощрялись в изложении таких жизненных фабул, которые нормальному человеку и во сне не приснятся…
Я не специалист по творчеству Достоевского, но думается, что некоторые черты путилинского облика и характера писатель воплотил в образе следователя Порфирия Петровича в своем “Преступлении и наказании”. Роль этого следователя лучше всего исполнил Кондрат Яковлев, и наверное, вы помните, что писал по этому поводу прославленный С. А. Юрьев: “Невозможно забыть эти округлые манеры и движения, эти ласковые, такие, казалось, обыденные, житейские интонации… Вся сцена велась им (Яковлевым) как виртуозная игра в кошки и мышки”.
В этом описании актерской игры я невольно ощущаю что-то очень знакомое – от обликов Шерстобитова и его подручного Путилина. На этом позволю себе и закончить.
