Инна Сударева - Ловите принца! (Щепки на воде)
— Я тут! — спешно выбежал к всаднику мальчик.
Сердце его затрепетало при виде гербов. Он подумал, что, может быть, отец-король послал за ним, чтоб сказать 'вот я нашел время — я хочу тебя видеть — я прислал за тобой своего гонца'.
Не покидая седла, герольд развернул свиток с тяжелыми печатями на красных шнурах и торжественно зачитал приказ короля:
— Повелением государя нашего, Лавра, прозванием Свирепый, лорд Мелин, сын короля Лавра и дамы Аманды из Данна, официально лишается права наследования короны. Отныне зваться ему следует не наследником Лагаро, а просто графом Лагаронским. Отныне лорду Мелину запрещается покидать пределы Кленовой усадьбы до тех пор, пока не будет на то особого повеления его величества короля Лавра, прозванием Свирепый. Всем живущим в Кленовой усадьбе под страхом смерти велено следить за исполнением этого приказа, во всем прочем приказано преданно служить лорду Мелину, дабы не знал он ни в чем нужды и не терпел ни от кого обиды. Это воля короля! Скреплено подписью и печатью его величества!
— Боже мой, — не сдержал изумления мастер Леонат, что вышел на крыльцо, спустился по ступеням во двор и теперь стоял рядом со своим воспитанником, пока оглашали королевскую волю. — Как это? Почему это?
Мелин сделался белее снега. В его глазах застыли слезы, а зубы до крови прокусили нижнюю губу.
— Все ли слышали приказ короля? — с высоты своего вороного коня зычно спросил герольд.
Все, кто был во дворе, отозвались, хоть и хмуро, но согласно. Только юный лорд Мелин молчал, став подобным фигуре из камня.
— Все ли? — громче повторил свой вопрос герольд, в упор глядя на мальчика.
Тот вытянулся в струнку, гордо расправив свои пока еще узкие плечи и ответил, со всей возможной твердостью в голосе:
— Я слышал приказ короля!
Всадник наклонился с седла к подошедшему мастеру Герману, вручил ему свиток с приказом, отдал юному лорду честь и развернул коня обратно к воротам, которые еще не успели закрыть. Но их закрыли. После того, как герольд уехал.
— Вот, значит, как, — прошептал, закрывая полные слез глаза, Мелин, и крупные капли, потревоженные стиснутыми веками, хлынули по его белым щекам, но голос ничуть не дрогнул. — Вы врали мне. Вы все врали мне! — выкрикнул он тем, кто был сейчас во дворе. — С первых моих дней, что я здесь! Отец никогда не хотел меня видеть! Он никогда не любил меня! И моя мать! О, я же слышал ваши разговоры на кухне! Но я верить не хотел! Ты, Валлис! — обернулся он к толстому повару. — Ты ведь говорил: ходят слухи, что мой отец убил мою мать! Что он не любил ее! Отвечай, это так?!
Никто ему ничего не ответил.
— Все лжецы! — уже рыдая, закричал мальчик. — Все предатели! И это усадьба для меня всего лишь тюрьма! Ненавижу вас всех! Ненавижу! Убирайтесь! Прочь все! — и швырнул в первого попавшегося человека свой деревянный меч, которым до приезда герольда рубился с мастером Германом на заднем дворе.
Потом сорвался с места, пихнул в сторону кухонную девчонку с посудой в руках — тарелки, миски, кружки полетели на каменные плиты двора и разбились, разбились вдребезги, как все его надежды и мечты — и бросился бежать, сломя голову, в парк.
— Кто-нибудь! Догоните его! — завопил мастер Леонат, маша руками. — Бог мой! Зачем я это сделал?!
— Что сделал? — тут же подскочил к нему Герман. — Что ты сделал?!
— Я написал письмо королю, — сознался Леонат. — О том, что наш мальчик хочет приехать к нему, хочет увидеть его, хочет привезти ему подарки…
— Ах ты, жирная скотина! — не сдержал грубости старый воин и даже замахнулся на Леоната. — Разве не мог сообразить, что этим и кончиться?! Убить тебя мало! — и, прихрамывая на когда-то раненую ногу, побежал догонять Мелина. — Мой лорд! Мой маленький господин! Постойте! Подождите!
Но Мелин ничего не видел и не слышал. Он бежал все глубже и глубже в парк, не разбирая, куда и зачем, продираясь сквозь малинники и ельники. Ему просто хотелось убежать, куда-нибудь подальше, чтоб не видеть никого из тех, кто жил рядом с ним в Кленовой усадьбе.
— Ненавижу! Ненавижу! — как заклятье, цедил он сквозь зубы.
В его ушах все еще звучал зычный и строгий голос герольда — каждое слово будто врезалось в мозг и причиняло боль.
Глаза застили слезы, дорогу Мелин плохо разбирал, и потому на одном из поворотов его ноги зацепились за какие-то корни, и мальчик кубарем полетел в овраг, больно обдираясь.
Упав на дно, в заросли папоротника, он сильно ударился головой и потерял сознание.
Через пару минут в нескольких метрах от оврага пробежал, уже сильно хромая, мастер Герман. Он потерял Мелина из виду, но продолжал звать его и искать.
Нашли бедного маленького лорда только к закату: все, кто был в Кленовой усадьбе, с факелами принялись обыскивать парк.
Он уже пришел в себя и лежал, свернувшись клубком на дне оврага, совершенно мокрый от вечерней росы. Все это время мальчик плакал, тихо и горько. Его бил сильный озноб, а на голове, над правым виском проступила внушительная багровая шишка.
Конюх, что нашел Мелина, поднял его, дрожащего и поскуливающего, и спешно понес в дом, где ждали заботливые руки нянюшек, теплая ванна, ужин, постель и горячий чабрецовый чай. На утро следующего дня стало ясно, что мальчик серьезно заболел.
Хворал Мелин долго — больше месяца — и как-то упорно не желал выздоравливать. Какие только средства ни применял старый доктор, что уже лет тридцать жил в усадьбе и лечил ее обитателей, жар все равно возвращался, а озноб не ослабевал. К тому же первое время мальчик отказывался есть. И только когда ему пригрозили, что станут кормить насильно, он покорно съел молочный суп.
У доктора создалось впечатление, что Мелин сознательно не хочет идти на поправку. И об этом он сказал наставникам, которые частенько сидели на диване у дверей спальни воспитанника и вполголоса переговаривались о возникших несчастиях.
— Все-таки это странно, — говорил доктор. — Насколько помню, наш маленький господин с младенчества отличался крепким здоровьем.
— Да-да, — кивал совершенно упавший духом и даже заметно похудевший мастер Леонат. — На моей памяти — легкий осенний насморк года три назад и все. Как-то вот он даже под дождь попал, когда верхом катался, и ничего с ним не случилось.
— Может вам, любезный писака, — весьма ядовито заговорил мастер Герман, — еще раз написать королю? Чтоб приехал, проведал сына. Мальчику не хватает родительского тепла — только и всего. Король для него — единственный родной человек на этом свете. Тут и без ваших лекарств да научных трактатов все ясно.
— Чтоб вы знали — я уже написал, — надувшись и побагровев на эпитет 'писака', отвечал Леонат. — Да только ни ответа, ни привета из Синих Флагов.
— Тогда я вот что сделаю! — вспыхнул мастер Герман. — Завтра же поеду к королю! И все ему скажу! Все, что думаю! Разве это правильно: так обращаться с собственным ребенком? Или он, в самом деле, хочет уморить мальчика в этой усадьбе?
Леонат нахмурился, услыхав такое, забарабанил пальцами по столику.
— Может, не стоит торопиться? — осторожно заговорил доктор. — Может, короля просто рассердило самовольство принца? Пройдет время, его величество успокоится, остынет и станет более милостив к сыну?
— Говоря честно, я так не думаю, — покачал головой мастер Леонат. — За десять лет он ни разу не появился в Кленовой усадьбе, он не видел нашего мальчика, не жал его руку, не возил на своем коне. Разве это признаки отцовской любви? У королей все не так, как у простых людей… Боюсь я, что если вы, Герман, поедете к государю и станете упрекать его, это обратится для Мелина новыми неприятностями. Король обозлиться, рассвирепеет и… страшно подумать, чем это все кончиться.
— И что вы предлагаете? Жить, как раньше жили, надеясь на то, что король попросту забудет о нас? Но ведь одним прекрасным днем мальчик перестанет быть мальчиком. Он вырастет, станет мужчиной, многое поймет… хотя он уже многое понял, — махнул рукой мастер Герман. — Что тогда? Вечно так быть не может. И я боюсь, что однажды Лавр захочет, чтоб Мелин пропал, чтоб его не стало.
— Святой Боже! — не сдержали возгласа ни доктор, ни Леонат.
— Парня надо увезти и спрятать, — зашептал фехтовальщик, хватая товарищей за плечи. — Пусть принц Мелин исчезнет сам собой. Пусть это будет как несчастный случай. Глядишь, проживет наш мальчик и так, где-нибудь вдали от королевского надзора. Хорошим человеком вырастет, женится, семью заведет, хозяйство…
А Мелин плакал. Лежал на животе в своей широченной постели, уткнувшись лицом в подушку, белоснежную, с вышитыми васильками, и плакал, тихо-тихо. Теперь всегда, когда из комнаты выходили, он давал волю слезам. Обида душила его, делала каждый вздох болезненным и горьким, словно воздух в комнате был ядовитым.
