Владимир Коломиец - Терское казачество. Вспомним, братцы, про былое
– Тут недолго переломать ноги не только лошадям, но и себе, – слышалось в колонне.
– Была бы польза, – раздавалось в ответ.
– Да уж на этот раз Шамилю не уйти от нас, – поговаривали казаки, раскуривая свои трубки.
– Верно гутарите, казаки, – ободряюще поддержал разговор подошедший есаул. – На этот раз мы непременно доберемся до его логова.
Вынужденная остановка произвела в колонне замешательство.
– Почему остановились? – спросил подъехавший к казакам полковник Радецкий и, увидев причину, замолк.
Узкая дорога, по которой двигался отряд, оборвалась.
– Не иначе дождем размыло, – сказал полковник, но подъехавший Воронцов заметил:
– Да нет. Это похоже на подрыв. Не иначе Шамиль за собой следы заметает.
Казаки и солдаты молча смотрели на генерала. А он спросил:
– Так что будем делать? – И словно убеждая себя в том, что это препятствие им не взять, он еще раз заглянул в обрыв.
– Ничего не поделаешь! Придется возвращаться назад, – с грустью заметил он Радецкому.
– Как же так, ваше высокоблагородие? – нарушая субординацию, вдруг сказал казак, стоящий неподалеку. – Возвращаться теперь нам никак нельзя.
– А что же делать? – заинтересованно спросил Воронцов, поглядывая то на Радецкого, то на казака. А тот уже продолжал:
– Это самое узкое место у реки, и его надо использовать.
– Как?
– Мы спустимся вниз, переберемся через реку, закрепим там канат, а второй конец передадим вам. По нему и будем переправляться.
Только начали смельчаки спускаться к реке, как с противоположной стороны раздались выстрелы.
– Ваше высочество, зайдите за выступ, – закрывая Воронцова, сказал есаул и тут же был ранен в руку.
– Это Шамиль оставил засаду, – сказал Радецкий и увел Воронцова в укрытие.
Солдаты дали ружейный залп. Затем несколько залпов дала легкая пушка, которую везли с собой казаки, и стрельба с противоположной стороны прекратилась. Разведчики переплыли бурный горный поток. Им передали бечеву, потом канат, который они закрепили на противоположном берегу. По канату и переправились люди через реку. Однако Шамиля и в этот раз не удалось догнать.
После сытного обеда, в хорошем расположении духа, Воронцов интересовался у стариков делами казачьих станиц. Заметив за столом молодого красавца-казака, спросил:
– Чей это молодец?
– Мой сын, Григорий, – просто, но с достоинством ответил атаман, степенно поглаживая свою черную с проседью бороду.
– Похвально, похвально! А я только что вспомнил нашу первую встречу, – сказал он атаману. – Спасибо, защитил тогда старика.
– Да неужто вспомнили, ваше высокопревосходительство, – растроганно спросил атаман. – Вы еще тогда мне медаль выхлопотали.
– Вспомнил, вспомнил! А ты еще молодцом. Не трудно в седле сидеть? – спросил он, улыбаясь.
– Да нет, атаман еще бодрый. И казаков молодых учит, как надо, – вступил в разговор адъютант.
Улыбаясь, генерал откинулся в кресле, с облегчением избавляясь от согнутого положения туловища, стеснявшего заметный живот. Образовавшаяся пауза вновь вернула его к предыдущим мыслям.
– Что же предпринять нам для скорейшего замирения Кавказа? – спрашивал Воронцов. – Почему горцы идут за Шамилем? Страх, а еще что? – И, не получив ответа, сам ответил:
– Да запоздали мы со всем этим. – И отдал распоряжение приготовиться к движению.
Вскоре на дворе раздалась команда:
– Бить в барабан! – то есть трогаться, и огромная кавалькада, окружающая наместника, тронулась в путь – на Владикавказ.
– Песельники, вперед! – скомандовал Воронцов и, обгоняя охранявшие его войска, вырвался на своей карете в голову команды.
И над строем разнеслась песня:
Вспомним, братцы, про былое,Что, как сладкий сон, прошло,Жизнь – раздолье удалое,Наше время золото!
Под звуки старой казачьей песни, под гудение духовых инструментов и барабанов генерал вновь ушел в воспоминания: «На Кавказе столько дел! А на пороге – новая война!».
День выдался теплым. На далеком небосклоне кучились облака, порой начинали темнеть и забираться ввысь, суля грозу или дождь, но скоро светлели и расплывались, истаивая в пылающем небе.
Уже прошли казачьи сотни, потянулись телеги, четко промаршировали егеря, а жители станицы все еще стояли у южных ворот, глядя вслед уходящей из станицы колонне.
Глава II
Вернувшийся из Владикавказа атаман тотчас позвал к себе сыновей:
– Гриша! – сказал он старшему, – поедешь служить в Конвой Его Императорского Величества. Списки наказной атаман утвердил. Сам офицер Конвоя о тебе сказал: «Хлопец красивый, здоровый и нравственности хорошей». Так что готовься.
Братья молчали. Старший от неожиданной вести не мог произнести слова, а младший с гордостью смотрел на него и не смел нарушить молчания.
– А ты, Егор, поступаешь в распоряжение наказного, – продолжил отец. – К осени формируют отряд в Крымскую армию, предупредили – быть наготове. – И снова молчание.
– Теперь лошадь надо покупать новую? – спросил Григорий, выходя из оцепенения.
– А как же, купим какую требуется, – ответил отец.
Казаки знали, что для службы в Конвое необходим годный к строевой службе конь, определенной масти и роста, седло и весь конский убор кавказского, существующего в Конвое, образца. Кроме того, при зачислении в Конвой казак должен иметь в полной исправности черкеску, бешмет, шаровары, башлык, бурку и черную папаху, три пары белья, сапоги, чувяки с ноговицами и бурочные чулки, а также исправную шашку с портупеей и кинжал с поясом.
– Когда собираться? – спросил Григорий.
– Как обычно, в мае, – ответил отец и повел разговор уже как начальник, знающий каждую минуту, под кем он стоит и кто под ним.
– Вот, – вынул он лист с приказом, – завтра объявлю в станице, кому собираться.
За сыновей атаман был спокоен. Службу они познали сполна. Григорий проходил службу на Камбилеевке и близ Грозного, бывал и в стычках. Да и Егор не новичок в службе, хотя и младший: «Гоняли здорово, чего говорить, – думал атаман, – мало кто оставался небитым, но школу оба прошли отменную. Правда, Григорий теперь женатый», – сочувственно промелькнула мысль, но он ее отбросил.
– Сейчас чего не служить? – обращается он к обоим и начинает вспоминать о своей службе в войне с Персией и в Русско-турецкую войну.
– Три года в походах и боях. В двадцать три года получил орден Св. Георгия и увенчал свои подвиги офицерским званием.
– Никогда не забуду, – он облизнул сухие губы и подергал ус, – после Конвоя, когда уже начальствовал, в станице молились за меня, чтобы вернулся живым из стычек с горцами. Ох, и лихое было время!
Григорий и Егор слушали отца с оживленным интересом. Кое-что они слышали и раньше, но от услышанного как-то немножко похолодели и даже оглянулись вокруг.
Персия, Карс, война с турками – как это героически далеко, а тот, кто тогда мерз, стрелял, получал награды, сидит рядом и рассказывает:
– Вот из этого дома я, в свое время, уезжал в Конвой, – обняв за плечи сыновей, продолжал атаман. – Казаки-конвойцы – это телохранители. Изо дня в день они при царе и его августейшем семействе. Это высочайшие выходы по случаю Нового года, крещенского водосвятия, пасхальной заутрени, дней рождений, бракосочетаний, это встречи и проводы иностранных гостей и прочее. То надо проводить кого-то из близких до границы, то великокняжеский выезд в театр.
Глаза отца искрились. Вспоминал ли он взятие Карса, выезды казачьего Конвоя или великосветские парады под Петербургом, в нем ощущался казак, на первом месте у которого в торжестве дисциплина и верность присяге.
– Казаки-конвойцы – это не блестящие кавалергарды на гнедых конях, не золотистые кирасиры и уланы. Терцы в черкесках из фабричного сукна, без гусарских ментиков на дорогом меху, в папахах вместо черных доломанов напоминают царю, более чем кто-либо из окружающих, народ, от которого он отгорожен дворцами и охраной. И казаки всегда у него за спиной.
– Скажу тебе, Гриша, царь был милостив к казакам. Помню, однажды он говорил: «Помните, казаки, за Богом – молитва, а за царем – служба, и служба эта не пропадет. Если с кем что случится и нужна моя помощь – обращайтесь!» Конечно, я не помню, чтобы кто-то к нему обращался, но, видно Богу угодно, чтобы кто-то из моих сыновей пошел по моим стопам, – ласково сказал отец. – Ты не знаешь, сынок, как будет успокоена моя старость тем, что ты отслужишь в Конвое.
Вера отца в царское обещание была столь великодушна, что сыновья даже залюбовались им, и каждый про себя подумал: «Дай Бог, чтобы такие старики были долговечны на земле».
– Батя, а не тяжело тебе быть атаманом? – спросил Григорий, чтобы перевести разговор.
– Сам побудешь, испытаешь, тогда и узнаешь, – не задумываясь, ответил отец.
