З. Фазин - За великое дело любви

Кто готовится противостоять ударам судьбы, может потом и скиснуть. А скрепляя письмо собственноручной подписью, Яша как бы давал твердое слово о бесповоротной готовности все выдержать.

Немного еще подумав над письмом, Яша в конце, рядом со своим именем, поставил: «Сермяга». Такое у него было прозвище в детстве; так называли его и на фабрике Торнтона, так иногда в шутку называли его и в революционной среде. Он и в Киев ездил с паролем Сермяга…

Под подушкой у Яши лежала тоненькая книжка стихов Некрасова. Он сунул между страницами письмо и, успокоенный, снова улегся на жесткий тюфячок. И показалось Яше, не прошло и часа, как его разбудили.

Что такое? Уже день? Да, за окошком давно рассвело!

— С добрым утром, — сказали Яше, — вставай, подымайся, милок!

Возле Яши стояли студенты-артельщики, хозяева мастерской. Их было пятеро — две девушки и трое мужчин. Яша вскочил, очумело зачесал голову, на пальцах обеих рук и даже на бледноватом лице у него были пятна чернил. Каким-то образом и край уха слева оказался в чернилах. Хозяева мастерской посмеялись, да и сам Яша виновато хмыкнул: экое дело! Писал, да вымазался!

— А что ты писал, Яша?

Он не скрыл: показал письмо, но о чем оно, не сказал. Юлия и не спрашивала — повела Яшу на кухню, там был приготовлен для него завтрак: кружка молока и хлеб.

— Но сперва умойся, — сказала девушка ласково, — дай помогу чернила смыть.

Милая какая, хорошенькая. У нее была золотистая коса на макушке; в отличие от других девушек своего круга она волосы не подстригала. Яша, правду сказать, был влюблен в эту косу. И странно было видеть на этой хрупкой молодой женщине серые стоптанные валенки и короткий вытертый полушубок, только у Яши полушубок из простой уже свалявшейся овчины, а у нее — из беличьего меха.

А ведь знал Яша — она из образованных, дочь генерала, убежала из дому и, учась на медицинских курсах, одновременно работает здесь, в сапожной артели. И уж не первый раз Яша слышал от нее добрые отзывы о рабочих. По этому поводу другие члены артели нередко схватывались с ней. Будущая Россия мыслилась ими только как страна крестьянская, а Юлия убежденно доказывала, что Россию ждет иной путь.

Приносила мудреные книжки, читала вслух, иногда совсем даже не по-русски. Это она достала для Яши книжку стихов Некрасова. Яша читал их и перечитывал и подолгу задумывался над каждой страницей.

— Ты со мной поедешь, Яшенька, — сказала ему Юлия, — и не торопись, поешь хорошенько. Нам большое дело предстоит, а тебе особенно.

Смуглый румянец горел на щеках девушки, и Яша подумал: сколько должно быть ей лет? Вряд ли минуло двадцать, а уже считается опытной революционеркой, успела даже просидеть около года в тюрьме за свои убеждения. Среди студентов артели она слыла крайне ярой социалисткой, под арест попала за распространение пропаганды среди рабочих, и по запрету полиции ее теперь не пускали на заводы и фабрики Петербурга: вот и пришлось ей приютиться в сапожной артели. Юлия так любезна сердцу Яши, что он, чуть не с малых лет не знавший настоящей человеческой теплоты и ласки, назвал бы девушку сестрой, если бы не был так непреоборимо робок.

Она Юлия… Юлия… Ласковое имя какое, кажется Яше.

Пока она и Яша сидят на кухне, в сапожной комнате возникает шум. Экий беспокойный народ! Снова какой-то спор? Скоро выясняется: один из мужчин, тот самый, у которого ломкий бас, бесцеремонно взял из сборника стихов Некрасова письмо Яши и прочел вслух, а находившаяся там вторая девушка запротестовала. Услышав ее возмущенный голос, бросается на поддержку ей из кухни и Юлия. И тоже вступает в спор:

— Вы не имеете права читать чужие письма! Это бестактно и некрасиво, наконец.

— Он конспирации не знает, а вы его защищаете! — наставительно говорит бесцеремонный. — А ежели его сцапают, тогда что? Он же все выдал, начисто себя раскрыл! Не письмо, а прямая улика!

— Все равно никому не дано права чужие письма без разрешения читать! — возражают в один голос девушки. — Это неэтично, в конце концов!

— Ну, знаете! Выходит, по-вашему, каждый из нас должен из простой обывательской честности раскрывать себя настежь! Нет, сударыни. В первую очередь надо считаться с обстоятельствами!

Стоит Яша растерянный, притихший и не знает, что делать. «Ну, помирились бы,» — умоляюще, с повлажневшими глазами, но не вслух, а сердцем и взглядом говорил сейчас Яша рассорившимся из-за него молодым людям.

— Ну, пожалуйста! Ну, порву письмо, и все!

И, недолго думая, изорвал письмо на клочки. Метнулся на кухню, чтобы и клочья эти уничтожить, сжечь в печурке. Решительный поступок Яши сразу охладил и образумил спорщиков; приумолк и сам виновник спора — длинноносый студент и, надев серый башлык поверх фуражки, сказал примирительно:

— Господа! Мы не должны упускать из виду то дело, которое нам предстоит. Ведь могут быть аресты, обыски, и надо быть осторожными!.. Рубикон перейден, уважаемые! Пора на площадь.

И шагнул к выходу.

— Идите, идите, в добрый час! — сказала Юлия. — Мы с Яшей найдем вас там, у собора.

Глава вторая ТАКОГО ЕЩЕ НИКТО НЕ ВИДЕЛ

Когда за ушедшими артельщиками захлопнулась дверь, Юлия полезла в погреб при кухне — без свечи и даже без спичек. Скоро поднялась, и Яша помог ей очиститься от пыли. Девушка что-то прятала на груди под шубкой; постороннему незаметно, а Яше сразу бросилось в глаза, и он с радостным волнением подумал:

«Знамя взяла! Ну, знать, будет дело, только держись!»

Юлия ушла в комнату, где обычно отдельно от мужчин ночевали девушки, и вернулась с черным башлыком, который, однако, не надела на себя и Яше тоже не предложила. Но у Яши шапка теплая, собачья, хоть и рваная, а у нее легкая бархатная шляпка.

— Ну, пошли благословясь. Поехали!

Они и впрямь поехали, да еще не на извозчике, а в темно-зеленой закрытой карете на железных полозьях, эти кареты назывались «щаповскими», по имени братьев Щаповых, содержателей общественных экипажей; проезд в них стоил не так дорого. На улице давно был день, но по случаю праздника зимнего Николы город выглядел еще малолюдным. Здоровенные дворники с бляхами на белых фартуках чистили панели от выпавшего ночью легкого снежка. Через оконце в карете Яша с недобрым чувством поглядывал на краснорожих дворников и их медные бляхи. В его глазах страшнее врага, чем эти дворники, не было. Злы, как черти, не дадут приюта бездомному человеку, ни за что изобьют и выгонят; а чуть что-нибудь крамольное, по их понятиям, услышат, тотчас побегут к квартальному и донесут.

Между тем щаповская карета все ближе подкатывала к тому месту, где предстояли события, и волнение в душе Яши нарастало, и сердце екало, как он ни храбрился. Под скрипенье полозьев кареты ему — чудно — явственно слышался голос:

Жизни вольным впечатлениямДушу вольную отдай,Человеческим стремлениямВ ней проснуться не мешай…

Ага! Ну, Яша-то знает, чей голос, и все же бросает взгляд на Юлию, не она ли эти стихи произнесла? Нет, сидит молча, о чем-то своем думает. Все ясно, впрочем. Вот опять тот же голос:

Рать поднимаетсяНеисчислимая.Сила в ней скажетсяНесокрушимая.

Казалось, ожили сами стихи Некрасова, напоминают Яше, чтобы он чувствовал себя крепче. Сборник этих стихов торчит у него под кожушком за поясом брюк. Яша прихватил книжку с собой, не зная заранее, где доведется ночевать. Это была не первая книжка в его жизни, но Некрасова он особенно чтил.

Когда карета выезжала на Невский, Юлия произнесла задумчиво:

— Да, Рубикон перейден. Ну что ж!

Эх, самое время было спросить у нее, такой образованной и великодушной, что же это такое значит: «Рубикон перейден»? И заодно уж задать и другие, запавшие в душу вопросы, — про музу Клио и про Вольтера, которого вчера ночью упомянул студент с ломким баском.

Но щаповская карета уже неслась по широкому Невскому проспекту, и скоро должна была показаться многоколонная громада Казанского собора.

У Аничкова моста на Невском Юлия велела кучеру остановить карету, расплатилась и пошла дальше с Яшей пешком.

Казанский собор внушал к себе уважение уже одним только величественным видом массивного купола и рождал у Яши мысль: это ж надо суметь такое построить! По фасаду — строй мощных колонн, и в обе стороны, словно два крыла, еще ряды таких же колонн, и стоят они в небольшом отдалении друг от друга, точно исполины, и все из темного мрамора. И ведут к собору широкие мраморные лестницы, тоже темные и мощные. Поди навези столько каменных глыб! Столько гранита, кирпича и мрамора! Да сложи это все, отработай и отполируй до блеска — загляденье. И гордость берет, что люди такое умеют!