Игорь Росоховатский - Изгнание Изяслава
– Хочешь, чтобы я сам помогал возгореться распре?
– О чем молвишь? Какая распря? – зашептал воевода. – Попугать – не голову снимать. Ростислав возьмет Тмутаракань без боя. А Глебу позволит увезти все богатство. Да еще с касогов дань взимет и Глебу же отдаст. Тот и гневаться не станет – сам понимает, что не усидеть ему во граде. И родителя уговорит простить Ростислава. Увидишь, княже, все будет ладно. А главное – родной земле на пользу великую.
"А и в самом деле – что важнее, – думал князь, – польза всей земле или потакание родительской любви? Польза явная и немедленная или верность слову своему – гордыня, что честью прикидывается? Разве не бывало так, что честность властителя приводила его к поражению? Разве не важнее для князя из всякого дела пользу извлекать для себя и земли родной – пользу видимую и весомую? И Ростислав уже давно заслужил тмутараканский стол".
Вспомнил, как когда-то совсем юный Ростислав восторженно глядел на него, своего любимого дядю, и говорил:"Вырасту – таким, как ты, буду". И уже готовы были сорваться с княжьих губ те слова, которых ждал Коснячко, но вовремя подумал о брате Святославе. И вслух повторил слова родителя своего:
– Самое страшное для Руси – распря. Не будет добра, коли меж своими вражда.
Коснячко даже руками развел, глаза опустил, будто бы смирился:
– Что ж, княже, тогда придется полки воев[11] собирать…
– А где гривны взять для того? – крикнул Ярославич.
– Тогда из твоей дружины часть выделим. Да только боюсь:Всеслав узнает об этом – не замедлит воспользоваться. Возрадуется:"Уж теперь-то возьму себе стол киевский. По третьему разу всегда высечешь огонь". И с дружиной своей в Киев нагрянет. А дружина у него не маленькая, сам знаешь…
Словно и не смотрит Коснячко на князя, а сам все движения на его лице видит, знает, какую струнку задеть.
Молчит князь. Да и что сказать, если загнали его в ловушку? Умел он с юных лет лихо вскочить на коня и поскакать впереди дружины, умел на мечах биться и стрелы в цель направлять. Мудрейшие из монахов научили Изяслава Ярославича грамоте и языкам других народов, немало книг он прочел, знал историю разных стран. Но сейчас этих знаний мало, примера не сыскать. Где-то происходило что-то подобное, да маленькая разница имеется, она-то и меняет все дело. Твердил ему летописец, сколь трудно монахам писать летописи, судить деяния князей и воевод, дружин и народов.
"Трудно летописцу, – думает князь, – а каково мне? Ведь не другого судить через десятки лет, а самому принять решение – и неотложно, сей миг… А решение такое подобно кольцу от цепи:потяни за одно – можешь вытащить всю ее, разомкни одно – вся цепь распадется… Как узнать, к чему приведет решение, что будет потом?"
3
Уже больше двух месяцев живет Изяслав-отрок в просторной гриднице князя. Теперь он носит синий плащ, подаренный Ярославичем. Застежка-бляха на плаще с эмалевыми вставками работы киевских мастеров. На серебряном хитросплетении сверкают краски:белые, как снег, изумрудные, как весенние клейкие листочки, красные, синие… На ногах Изяслава уже не лапти, а сапоги. У него есть и конь, белый, без единой крапинки, тонконогий красавец Сиверко. Держак кнута у отрока дубовый, окрученный медными проволочками, со стальным стержнем внутри для крепости, годится и для боевой плети.
Сердце вчерашнего кожемякина ученика до краев полно благодарности к господину, как чаша вином, Изяславу Ярославичу. "Воистину великий он, доброты неописуемой, – думает отрок. – Знай же, господине, нет вернее у тебя ратника, чем отрок Изяслав".
Он сидел за столом, пощипывая свою реденькую "первую мужскую честь" белесую бородку, и возносился мечтами. К его плечу притронулась чья-то рука. Изяслав оглянулся. Княжий тиун[12] Маврикий стоял сзади него.
– Отроче, кличет князь, – сказал тиун.
Отрок вскочил из-за стола и быстро пошел узким теремным коридором к княжьей светелке. Ярославич сидел в кресле с высокой резной спинкой, в котором сиживал еще его родитель. Рядом стоял воевода Коснячко.
Отрок поклонился.
После минутного молчания князь проговорил, будто про себя.
– Надо сыновцу[13] в Новгород подарок переслать с верным человеком. Да чтобы никто чужой не узнал. Вот и размышлял я, на чью верность положиться…
Отрок встрепенулся, ступил шаг вперед. Остановился под испытующим взглядом Коснячко. Ступил еще, отважился:
– Я пойду, господине! Живота для тебя не жалко. Положись на меня!
Князь тотчас поднялся с кресла, обнял отрока за плечи:
– То дело не только для меня – для земли Русской!
Коснячко сказал деловито:
– Есть еще одно дело. В Новгород пойдешь с малой дружиной. Она оберегает лодьи купцов. Поведет дружину бывалый воин, боярин. Только стар он стал, забывчив. Может и не упомнить всего, что увидит и услышит. А нам надо знать все, любую малость. У тебя же память молода, крепка. Вот и не будь тороплив, будь памятлив…
Отрок с готовностью кивнул головой. Ярославич заглянул ему в глаза, подумал:"А он еще не научился хитрить и скрывать…" Вздохнул и добавил поспешно:
– Забыл тебе воевода сказать, что боярин обидчив. Не должен знать о нашем разговоре…
Князь подал знак Коснячко, тот вышел из светлицы и через несколько минут принес четыре меча. Ярославич выбрал один из них, с простой рукоятью, на которой было выбито "Изяслав". Князь протянул меч отроку:
– Носи его вместо своего. В Новгороде отдашь Ростиславу Владимировичу. А на словах передашь:князь наказывал мечом этим охранять границы от врагов наших! Запомнил?
Отрок повторил:
– Мечом этим охранять границы от врагов наших.
– А теперь иди, с матерью прощайся. Кто там у тебя дома? Со всеми прощайся. Да уста на замке держи.
Изяслав поклонился князю, воеводе. Ярославич опустил руку ему на голову, снова вздохнул.
– Бог в помощь. А мы молиться будем, – проговорил он и тяжко задумался о чем-то своем. Глубокая морщина пересекла его лоб. Нет, не уверен, ох, не уверен он был в правильности умысла своего.
Отрок в нерешительности переминался с ноги на ногу. Коснячко легонько подтолкнул его к двери, сказал;
– Лодьи уплывут на рассвете.
Изяслав-отрок вышел из терема, оседлал быстрого Сиверка и поехал по дороге на Подолие. Вот и Оружейники. Здесь в добротных домах жили кузнецы-оружейники, знаемые и в дальних землях. Умели они ковать из витых стальных и железных чередующихся полос харалужные[14] мечи, многократно закаляли их, опускали в наговоренную воду. А потом садился унок кузнеца на коня, поднимал пламенеющий меч, будто факел, над головой и скакал во весь опор, чтобы ветер, обтекая лезвие, не только охлаждал его, но и довершал закалку. Такой меч не щербился и не гнулся, им в лютой сече можно было перерубить вражеский меч.
От Оружейников дорога, плотно укатанная возами, шла в яру, извиваясь между холмами, петляя среди ручейков. Конь вынес отрока к подножию горы Вздыхальницы, где жили кожемяки. Жили дружно, были заодно и в трудной работе, и в яростном кулачном побоище.
Вот и жилище Славяты. Его дом больше других, стены изукрашены петухами и цветами, резные наличники. Глядит Славята на княжьего отрока из-под ладони, лоб морщит:будто знакомы, а где встречались – не припомнить.
Изяслав-отрок подъехал к самому плетню, не спеша слез с коня, поправил бахромчатый подседельник и небрежно кинул поводья в руки десятилетнего Кожемякина сына.
– Узнал? – спросил он Славяту не без самодовольства. Отрок ожидал, что здоровенный кожемяка всполошится, что он и остальные жители Кожемяк попросят отрока быть их заступником перед всемогущим князем. Тогда бывший унок милостиво улыбнется и ответит:"Быть так. Согласен".
– А-а… Захребетник? Слыхали мы тут о твоей удаче да о княжьей милости, – полунасмешливо, полувопросительно сказал Славята. Он спокойно рассматривал отрока, затем протянул руку к кожаному Изяславову поясу, отогнул его. Грозные лохматые брови кожемяки поползли вверх.
– Наказывал тебе:мездри[15] лучше. Хо-хо-хо! Вот он, твой пояс, на тебе. Или у князя поясков ладных нет? Да оно и правильно:сделал непутево, непутевый и носи. По работе и мастера знать…
Он хохотал. Хохотали соседи-кожемяки, подошедшие посмотреть на Пустодвора – Изяслава. Отрок закусил губу, побледнел от обиды. На поясе, в том месте, где его отогнул Славята, стояло клеймо. Это был первый пояс, сделанный когда-то Пустодвором. Кожа была хороша, да не смог он как следует очистить ее от мездры. На память о первой самостоятельной работе велел кожемяка своему захребетнику рядом с клеймом вырезать еще и знак. А затем сумел сбыть поясок в числе других княжьему тиуну Маврикию.
Встреча с бывшим учителем произошла совсем не так, как ее представлял княжий отрок. Он тешил себя мыслью, что смеются они от зависти. Но удивления и преклонения перед его удачей – это он хорошо видел – у кожемяки не было. Лишь детишки из-за плетней восхищенно разглядывали его бляхи и меч. Изяслав круто повернулся, бросился к коню. Праздничного настроения как не бывало.
