Павел Загребельный - Первомост
И вот тут, наконец, самое время повести речь о государственном значении этого моста, потому что князь Владимир Мономах, при всей его многоумности и склонности к высоким помыслам и молитвам, сооружая в первые годы своего киевского княжения Первомост через Днепр, руководствовался не скрыто-возвышенным назначением этого сооружения, а прежде всего заботился о потребностях значительных и важных с точки зрения повседневности. Мост должен был соединять путем надежным и постоянно действующим Киев с землями близлежащими, как Переяславская, и отдаленными, как Рязанская, Ростово-Суздальская и все остальные. Он представлялся Мономаху не просто твердой дорогой через Днепр к землям по ту сторону реки, - он должен был бы стать как бы связью между землями, собирающим сооружением - подобно собору, который служит единению людских душ в единой вере, хотя, по правде говоря, отдельных людей до конца соединить не удается никогда, это Мономаху также открылось еще в те времена, когда он, исполненный непоколебимой веры в самое святое, изо всех сил старался побратать всех русских князей, созывал их к этим днепровским берегам на съезды и князья заключали братские договоры, давали обещания в дружбе и в любви, целовали крест, а потом один выкалывал глаза другому, тот захватывал города и земли своего соседа, третий звал на помощь иноземного владетеля, дабы разбить единоплеменников, а еще один, словно пес приблудный, только и выжидал минуты, чтобы укусить кого-нибудь, чтобы отхватить для себя кусок...
Мономах убедился, что соединить отдельных людей, в особенности же князей, трудно, а то и просто невозможно вовсе, но верил в возможность объединения целых земель, и вот мост должен был служить киевскому князю для этой высокой и святой цели, хотя проникнуть взором в это государственное его предназначение не дано было никому, кроме, быть может, самого Мономаха, однако от этого важность моста не уменьшалась, ибо разве же не скрывают воды свою глубину перед взглядом непосвященным, открывая ему лишь свою равнодушную поверхность?
Ни сам мост, как существо неживое, ни те люди, которые сознательно или невольно стали его стражами и слугами, хотя и выполняли, опять-таки невольно и стихийно, свое целеназначение, не умели проникнуться сознанием государственности, а если могли, то князь все равно не стал бы с ними обсуждать каждый раз новые и, быть может, неожиданные потребности державные, - для этого нужна была направляющая сила возле моста, частица княжеской воли и силы, лицо доверенное и уполномоченное, исполнитель и властелин одновременно, всячески зависимый от великого князя и покорный и, как это ни странно, самостоятельный во всех повседневных поступках, то есть, проще говоря, зависимый вообще и самостоятельный в частности.
Так возникает в Мостище Воевода, который называется - подобно всему тому, что на мосту и возле него, - Воевода Мостовик.
Воевода Мостовик возникает словно бы сам по себе, даже не назначенный великим князем киевским; неизвестно, был ли он здесь с первого дня завершения строительства моста, или появился вместе с первыми строителями невиданного сооружения, или прислан он несколько позже, когда по мосту уже шли и ехали, или же сам Мономах позаботился об этой должности, или возникла она во всей своей мрачной сути чуточку позже, во время сидения на Киевском столе другого князя, да и вообще трудно утверждать с определенностью, что Мостовик порожден был волей и вымыслом великого князя, - а возможно, рожден он был потребностью, необходимость была его матерью и он пришел на свет, подобно дикому зверю, который должен был пожирать покорных ланей, чрезмерно расточительно расплодившихся на земле по воле слишком доброго и беззаботного первого бога-творца.
Исключительность положения Воеводы Мостовика обусловливалась тем, что он был единственным. Он был один во всей земле, точно так же как великий князь, и точно так же на его место зарилось всегда множество охочих, как каждый из князей удельных старался засесть в Киеве. Попасть воеводой на мост просто за обыкновенные заслуги никто бы не мог, ибо людей с заслугами, даже незаурядными, было всегда много, мост же - один. Точно так же не шла здесь речь о каких-то особенностях характера, дарования, ума, о мужестве или еще о чем-то там другом, ибо с этим добром можно бы насобирать тысячи людей, а мост опять-таки был только один! Кто-то мог бы подумать, что Воевода Мостовик в свое время оказал значительную услугу великому князю и тот поставил его на мост, но разве мало людей оказывает князю услуги, а чтобы на каждого из них было по мосту, так нет - мост ведь один! Тогда, быть может, сам бог своей десницей указал князю на этого человека и велел: "Ставь его на мост!" Но тут можно бы подивиться, что бог только в этом случае изволил вмешаться в земные дела, к тому же не самые важные, во что поверить трудно, в особенности же памятуя, что бог вездесущий, и всевидящий, и всезнающий, и все он слышит, но его услышать не дано никому, бог присутствует во всем одинаково, так почему он должен был делать исключение для моста, отдавая ему предпочтение, - да еще и тогда, когда мост этот не принадлежал к явлениям распространенным, а был во всей земле - один! Что же в таком случае остается? Остается крайнее предположение: что великий князь действовал подобно тому отцу, который, возвратившись с ярмарки и привезя в мешке подарки для своих многочисленных детей, засовывает руку в мешок, достает оттуда то какую-нибудь игрушку, то сладости, то украшения, то еще что-нибудь такое и вслепую дарит направо и налево, а уж вы там как хотите: хотите - ешьте, хотите - пейте, хотите играйте, хотите - меняйте! Однако Воевода вел себя отнюдь не так, чтобы можно было подумать, будто он должен быть благодарен своим вознесением лишь слепому случаю. И видом своим, и всем образом жизни, и поведением, и исполнением обязанностей он каждодневно подчеркивал значительность не только свою, но и того теперь далекого уже дня, когда назначен был Мостовиком, день тот и причина были окутаны тайной, которая с течением времени становилась все более значительной. Воевода умел надлежащим образом оценить таинственность, он всячески поддерживал ее, прикрывался ею, в ней он видел и власть свою, и неприступность, и непоколебимость, и свое вечное право быть Мостовиком. На виду у всех, на скрещении всех дорог и тропинок, всех странствий и переходов - и никто о нем ничего не знал, дело дошло уже до того, что, кажется, и сам Воевода о себе не знал ничего, не понимал, почему именно он здесь стоит, а не кто-либо другой, но тем яростнее держался за свое место, тем более жестоко подавлял малейшую попытку сопротивления себе или, упаси боже, покушения на его власть. Да и кто бы там мог покушаться на нее!
Удивительнее всего было то, что, как могло показаться, не Воевода Мостовик зависел от великого князя киевского, а князь зависел от Воеводы, потому что тот первый князь, который когда-то назначил Мостовика, уже давно умер, а другого убили, а третьего прогнали, а тот сам отрекся от престола, князья сменялись, один держался дольше, другой меньше. Воевода же стоял твердо, он являлся как бы залогом устойчивого порядка, согласно которому на Киевском столе непременно должен засесть князь, а в поле пахать ратай, а в пуще гулять ловец, а дружина стоять на страже. Существовали обычаи, которых новый князь не мог затронуть без риска нарушить непоколебимость государства, и вот к числу таких непоколебимых устоев принадлежал также и Воевода Мостовик. Ни один новый князь не трогал Воеводу Мостовика, не пытался заменить его своими близкими, как это делали князья с боярами и воеводами другими, на других должностях и положениях, объяснить это можно было бы прежде всего неопределенностью причин, которыми руководствовался тот первый князь, который назначил Мостовика сюда; князья боялись беспомощности, с которой неизбежно должны были бы столкнуться, если бы попытались решить то, чего не удавалось еще решить никому; кроме того, опять-таки получалось, что каждый великий князь на столе Киевском своим положением был обязан Воеводе Мостовику. Ведь если князь, несмотря на все раздоры и коварства, укреплялся на высоком столе, то это означало, что Воевода Мостовик не пустил через мост враждебных князю людей и, значит, сберег его; если же на высокий стол Киевский садился новый князь, то и здесь не обходилось без поддержки всемогущего Воеводы: это именно он в самую удобную минуту пропустил через мост тех, кто помог князю захватить власть. Вот и получилось, что этот человек обладал огромной властью не просто над мостом, но и... над самой властью.
За ним утвердилось безраздельное право окончательного решения, кого пускать через мост, а кого нет. Вот этого можно, а того - нельзя. Было бы напрасным делом доискиваться объяснений и причин каких-либо решений. Отговорка всегда была одна и та же: так велено Воеводой Мостовиком. Обжаловать решения Воеводы не пытался никто и никогда. Все равно это ничего не даст, даже если бы ты мог проникнуть к самому великому князю. Князь скажет про Воеводу: "Ему виднее". И весь ответ. Ибо князь-то сам от него зависел. Он должен иметь в государстве какое-то там определенное число людей, на которых мог бы в любое время опереться, ну, а Воевода Мостовик среди этих людей - на первом месте. Это он - пускает или не пускает.
