Карл Шпиндлер - Царь Сиона

— Я сам здесь мало значу, — сказал юноша и, польщенный, погладил свою русую бороду, которая так же, как и вьющиеся кудри его, ярко оттеняла его белое лицо с длинным носом. — Дух Господа веет над морями: и кто верит в это, тот спасается и невредимым останется и в бурю-непогоду.

Он закрыл глаза, подняв их к небу в каком-то восторге. Потом, между тем как окружавшие, пораженные редким благочестием столь юного человека, перешептывались между собой, гость устремил на хозяйку проницательный и чувственный взгляд, пожал ей украдкой руку и тихо проговорил:

— Не унывайте, прелестная госпожа! Эта старая смоляная бочка вернулась сюда некстати для вас, но, как говорится в песне, «под гладким лбом таится находчивый женский ум».

Госпожа Кампенс, пораженная и безмолвная, взглянула на него. Он же быстро повернулся к хозяину, говоря:

— Пожалуй, мне долго придется ждать, пока приведут лошадь, на которой я мог бы ехать дальше.

— Ах, черт возьми, я и позабыл совсем об этом. Гей, Голла! Герд! Беги, скачи скорей к соседу, молочнику: пусть он пришлет лошадь и своего слугу. Милостивый господин должен сегодня ехать в Гравенгаген.

— Да, да, беги, поторопись, грязный мальчишка! — подтвердил гость, бросая юноше серебряную испанскую монетку.

— Как, неужели дорогой гость сегодня же хочет нас покинуть? — спросила госпожа Кампенс, возвращаясь снова к тону и манерам хозяйки дома. — Уж наступает вечер, а для желанного гостя всегда найдется достаточно места под вывеской «Трех Селедок».

— Нет, господа, мне нельзя долго мешкать, — отвечал он. — Но я не говорю, что не вернусь сюда скоро и не буду снова вашим гостем. — И он повернулся на своих высоких каблуках, как первый дворянин.

— Желаю вам всякого благополучия, госпожа Кампенс! — ворчливо пробурчал чей-то глухой голос.

— По какому это случаю, сударь? — спросила хозяйка, с досадой взглянув на мрачное лицо Гаценброкера.

— Ну, конечно, по случаю возвращения вашего супруга. Он-то не утонул, но мои надежды все погибли.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — возразила она с неудовольствием и отошла от него, с жадным любопытством следя глазами за гостем, который нетерпеливо и с гордым видом ходил взад и вперед по комнате, не обращая внимания на прибывающих гостей.

— Что там такое болтают о знатном госте? Откуда такой появился под кровом «Трех Селедок»? — спрашивал в это время хозяина тщедушный человек, делая насмешливую рожу и позвякивая все время туго набитым кошельком.

Мастер Берндт, оскорбленный звучавшей в его словах насмешкой, возразил горячо:

— О, милейший мастер Стратнер, этот дом пользуется достаточно хорошей репутацией: не в первый раз случается останавливаться здесь людям, не уступающим достоинством и благородством лучшим гражданам этого города. Если же вы хотите знать, о ком я только что говорил, то вот, взгляните на этого молодого человека в английском сюртуке из полосатого бархата, с прекрасной шляпой, в красных башмаках и с золочеными пуговицами на камлотовых панталонах. Каждая петелька настоящая. Все сделано в Лондоне, в новейшем вкусе: из вашей мастерской еще не выходило ни одной такой штуки… А?

Портной с любопытством взглянул на молодого человека и сделал удивленное движение. А когда молодой человек, с признаками крайнего нетерпения, подошел снова к моряку, Стратнер торопливо проговорил:

— Если дьявол не ослепил мне глаз, то я готов побиться об заклад, что этот изящный дворянин был некогда моим учеником: я сам писал ему свидетельство на звание подмастерья.

Гаценброкер, стоявший подле них, слегка толкнул гостя и, злорадно засмеявшись, сказал ему:

— Изволите видеть, сударь: вот добрый человек, который говорит, что вас знает.

— Кто? Вы-то?

Задав этот вопрос и взглянув в то же время прямо в лицо портному, гость сильно вздрогнул и прибавил вполголоса:

— О, мастер Стратнер, приветствую вас именем Господа! Давненько мы с вами не видались.

С насмешливым чистосердечием ответил ему старик:

— О, да! Давно, Янчик! Видит Бог! Где же это вы странствовали, милейший, в течение четырех или пяти лет, с тех пор, как взяли узелок ваш на плечо и отправились в путь? Вы, как видно, хорошо питались. Вам вообще, должно быть, недурно жилось. Я даже сомневаюсь, чтобы вы сами скроили платье, одетое на вас.

Гость побледнел пуще прежнего и несколько раз провел рукой по бороде. Не желая, однако, дать заметить свое неудовольствие, он заговорил:

— Господь устроил все к лучшему, добрый друг. Если я в прежние годы учился у вас мастерству, то в этом, думаю, нет ничего постыдного. Но после того, как я ушел от вас, я оставил это мастерство и занялся торговлей, не пренебрегая в то же время учением вообще. Англия — прекрасная школа для молодого человека, добрый мастер! И кто не убедился в этом сам своими собственными глазами, тот мало видел на свете. Во Фландрии я изучил суконное дело, а потом служил долгое время в Лондоне в торговом доме. Побывал я тоже во Франции, в Португалии и вот теперь возвращаюсь из Лиссабона для того, чтобы поселиться на родине и завести здесь свое дело.

— Так вот оно что, черт возьми! — воскликнул Стратнер с некоторым недоверием в голосе.

— А? Что вы на это скажете? — спросил моряк, довольный ответом молодого человека.

Гаценброкер, бросив яростный взгляд на госпожу Кампенс, прислушивавшуюся к разговору издали, поспешил отойти в сторону.

Бывший портной, ныне знатный господин, продолжал несколько напыщенным тоном:

— Вы не станете более удивляться, добрый Стратнер, тому, что я бывал не всегда внимателен к работе, что я иногда приставлял левый рукав к правому плечу, пришивал пуговицы к левой стороне или прожигал иногда сукно на какой-нибудь куртке утюгом? Могу сказать теперь, что я стремился к более высокому: у вас, в лучшем случае, из меня мог бы выйти только портной для знатных господ. И если бы вы захотели отдать мне все, что есть у вас в доме и в ваших мастерских, я бы из всего этого ничего не взял, если не считать в том числе вашу дочку, к которой так лежало мое сердце.

— Знаю, Ян, знаю: вы потому и ушли из моего дома. Но это все старые истории: и к тому же с тех пор все так переменилось. Моя девочка теперь замужем.

— Да благословит ее Господь всеми благами своими! — сказал Ян, сложив набожно руки. — Не мне суждено было взять ее в жены. В то время вы мне ее не дали бы, а теперь… Господь знает!.. Купец должен вступать в родственные связи с богатыми и знатными родами, если хочет успевать в своем деле, как бы ни было значительно его собственное состояние. Не правда ли, добрая госпожа?

С этими словами он обратился к хозяйке дома, которая с удовольствием слушала, как он таким образом принизил дочь спесивого портного.

— Ради святого Петра, поставьте этого молодого человека на мельницу Дидерихса: кстати, со вчерашнего дня она совсем стала, — пробормотал Стратнер на ухо корабельщику. — Ну, с таким товарищем вы могли в самом деле весело плыть, несмотря на бурю и волны.

Гаценброкер осторожно пощупал бархат на платье гостя и сказал с кажущимся равнодушием и простотой:

— Сюртук на вас немножко узок, господин, можно подумать, что он не на вас вовсе шит. Или это теперь такая самая последняя мода в Лондоне?

— Да, последняя, друг мой. Впрочем, дурак может заказать себе сюртук по желанию просторнее, если так нравится ему.

Гаценброкер отскочил. Сверкавшие глаза выдавали его возраставшую ярость. Обратив внимание на его широкие плечи, Ян с некоторым смущением моргнул глазами и, чтобы скрыть этот страх, тихо спросил хозяйку:

— Кто этот дерзкий дурень, позволяющий себе такие речи в вашем доме?

Микя не могла ему сейчас ответить, заметив, что Гаценброкер ревниво следит за ней. Зато заговорил снова Стратнер, обратившись к Яну со словами:

— Вы говорите, Ян, что хотите поселиться на вашей родине? Черт возьми, скажите, однако, где же ваша родина? Когда вы попали ко мне в ученье, я взял вас из монастыря как найденыша, по просьбе покойного господина ректора. И мне стоило-таки немалого труда, как вы знаете, внести вас в гильдейские списки под именем Яна Янсена: ведь цех не любит шуток, когда дело идет о честном происхождении.

На лбу Яна появились мрачные складки; губы судорожно подергивались; глаза, только что перед тем такие влажные, томные, полные страсти и желаний, приняли острое выражение, сверкая, как глаза змеи, готовой выпустить яд.

Он ответил тотчас вопрошавшему, смущенному этим выражением его лица, с холодным презрением:

— Перед Господом Богом все творения равны — князь и раб, тот, кто считает дюжинами своих предков, и тот, кто не знает даже, кто его отец. Тебе же, портной, в ответ на твои дерзкие речи я скажу: не говори со мной таким тоном, словно я твой работник. Отец мой взял в жены мою мать и объявил меня своим законным сыном. Он же дал мне средства для далеких путешествий и для моего образования. На его богатстве основаны будут мои торговые дела. Его богатство послужит для меня якорем в жизни.