Александр Грязев - Откровение Дионисия
Он то и стал прельщать диавольским образом умы новгородцев, начав с какого-то попа Дениса. Говорил тому, что есть, де, один Бог именем Яхве. Ему, мол, и поклоняться надо. Тот увещеванию и прелести сатанинской поддался, да еще и привел к Схарии попа Алексея. Оба отступили от истинной веры православной и стали неистовыми учениками Схарии, а тот позвал к себе из Литвы еще двух своих соплеменников, и зашаталось новгородское священство. По этим пришлым еретикам и ересь стала зваться ересью жидовствующих. Но это было потом, когда их обличили.
Они же по Ветхому Завету жить призывали. Потому, де, спасутся только иудеи, как народ, Богом избранный. Так выходило по закону Моисееву, так записано, говорят, в иудейских книгах.
Но по Новому Завету — Евангелию, Господь наш Иисус Христос даровал благодать спасения всем народам, а не одним лишь иудеям. И сии слова тоже написаны в книгах.
Есть от чего смущаться умам православным, вопрошать и недоумевать. Вот как думать, ежели по мысли еретиков Иисус Христос не был Сыном Божиим, а просто человеком? Выходит, что и Пречистой Его Матери вовсе никогда не бывало? Нет, не зря зашатались умы русские.
Прельстили еретики многих своим чародейством, предсказанием судеб человеческих по звездам и прочим колдовством. Прискорбно, что в ересь обратились священники, диаконы и клирики церквей новгородских, внушив ее своим близким, женам и даже детям. Дело дошло до того, что многие пожелали обрезаться, да Схария запретил, сказав, чтобы те еретики жидовствовали тайно, а на людях были бы христианами.
Сделав же свое злое дело и посеяв семена сатанинские на земле русской, Схария со своими помощниками исчез из Новгорода неведомо куда, а ученики его и проповедники ереси понесли ее в иные города и веси.
В личинах христианских предстали однажды те еретики перед самым государем и великим князем Иваном Третьим Васильевичем, бывшем в Новгороде. Говорили они с государем книжно и складно, да так, что он забрал к себе в Москву попа Алексея и поставил его протопопом в Успенский собор, а попа Дениса в Архангельский. Поверить в это трудно, но сам великий князь помог свить гнездо жидовствующих еретиков в самом Кремле Московском. Так бы из года в год и творили слуги сатанинские свое черное дело, да однажды в Новгороде Великом пьяные еретики принародно хулили Господа и Пресвятую Богородицу. Их схватили и все тайное стало явным.
Сии слуги дьявола отрицали Божественное Рождество Христово, святые иконы и Крест православный, поносили и святых отцов и святое Евангелие и многое еще делали, о чем и язык не поворачивается говорить. Ему, Дионисию, сам игумен волоцкой Иосиф, обличитель ереси, сказывал о многих мерзостях, еретиками творимых.
Так, один еретик Самсонко, в Новгороде же, пришел к попу Науму и, увидев икону Пречистой Божией Матери, велел ее разбить о землю. Тот взял да и разбил. Потом просфорами они кошку кормили, а тот же поп Наум в другой раз плевался на иконы. Иные же, бывало, обливали иконы помоями и, стоя на них, мылись. «Нет такой хулы и такого ругательства, — говорил игумен Иосиф, — которых не изрыгнули бы эти нечестивые еретики мерзкими языками своими на Единородного Сына Божия, на Пречистую Его Матерь и на всех святых».
Прознав о таких богомерзких делах еретиков, творимых уже многие годы, бывший в то время в Новгороде Великом архиепископ Геннадий ожесточился на них сердцем и встал на защиту веры православной, еретиков изобличал и приводил к покаянию. Многие тогда покаялись ложно, многие на Москву сбежали, но архиепископ Геннадий описал их мерзостные дела и послал грамоту самому великому князю Ивану Васильевичу.
А к тому времени и в самой Москве в ересь впали даже родственники великого князя, а среди них сноха великокняжеская Елена — волошанка, да государев любимец и дьяк посольского приказа Федька Курицын с братом своим Волком.
Грамота новгородского архиепископа открыла глаза великому князю на многие дела еретиков, и он повелел собрать всех архипастырей земли русской на святой Собор.
На Соборе еретики были осуждены и наказаны: иные к покаянию приведены, иные в тюрьму брошены, иные сами разбежались, а многих великий князь отправил в Новгород к архиепископу Геннадию для исправления.
А тот, встретив осужденных отступников за несколько поприщ от Новгорода, повелел всех их посадить на лошадей лицом назад, надеть на головы их берестяные колпаки бесовские с мочалами, да соломенные венцы, а на колпаках повелел написать, что это «воины сатанинские».
В таком срамном виде и водили их по городу перед всем честным народом православным для назидания, дабы впредь такого не бывало, ибо ересь жидовствующих пострашнее латинской будет…
… И вот, хоть и десять лет минуло с той поры осуждения еретиков, а они вновь как змеи повыползали из нор своих и опять принялись бесовским умышлениям хулить веру православную…
… Сам ведь Дионисий тоже пострадал от еретиков через того же самого дьяка Федьку Курицына, когда, работая в кремлевских храмах, недобро отзывался о жидовствующих отступниках. Дьяку донесли, а тот нашептал непотребные слова самому великому князю и тот опалился на Дионисия.
Вот почему Дионисий ушел с Москвы, где после смерти любимой супруги Евдокии не было в душе его покоя, а мысли и рукам работы.
Вот почему он ходит и трудится по монастырям северных городов и весей за сотни верст от людных московских улиц.
… Белый храм на высокой горе открылся неожиданно, когда под самый вечер дорога вывела путников в чистое поле. Солнце уже опускалось по небоскату за дальний лес, освещая новую церковь, которая походила на белую лебедь, плывшую над озерными водами, темными окрестными лесами и низкими домишками монастырского села.
— Вот и добрались, слава тебе, Господи, — остановился Дионисий и первым перекрестился.
А скоро телега иконников въезжала в ворота монастыря, у которых встретил их сам игумен Иоасаф.
— Ладно ли добрались, брат Дионисий? — вопросил он.
— Спаси Господи, владыка. С Божьей помощью все хорошо и ладно, — ответил Дионисий и первым подошел под благословение. Следом подошли к игумену и сыновья.
— Господь благословит, — осенив каждого крестным знамением, произнес Иоасаф и вновь обратился к Дионисию. — Все добро свое, как и прежде, снеси вон в ту келью у самого храма. Там и жить будешь. Сыновья же твои рядом в другой кельи.
— Благодарствую, владыка, — поклонился Дионисий.
— Брат Досифей, — обратился Иоасаф к одному из стоящих неподалеку иноков. — Покажи отрокам их келейку, да помоги им… Потом отслужим благодарственный молебен. Поблагодарим Господа за доброе окончание твоего путь к нам, Дионисий.
… Молебен в небольшой деревянной церковке был краток и вскоре Дионисий сидел в светлой и чистой кельи игумена Иоасафа.
— Когда будешь начинать, брат Дионисий? — спросил игумен.
— Все урядим, владыка, тогда и приступим, благословясь. Поутру гляну известь. Может, уже дошла.
— Готова. Она ведь затворена в яме с той поры, когда мы с тобой урядились. Не одно лето минуло. Яма же досками обшита изнутри, как ты и наказывал. Ныне плотники твоего слова ждут.
— Плотникам завтра леса внутри храма ставить. Чада мои завтра же цвета составлять почнут, краски тереть. Вот потом и к стенам приступим.
— Не жалеешь, Дионисий, что пришел к нам в сей далекий край? — вдруг спросил Иоасаф.
— Нет, владыка. Во многих местах Руси побывал я… Служить Господу здесь — великая радость. Много праведников и молитвенников тут было до сего дня. Мне ли сожалеть о чем-то.
— Ты давно ушел с Москвы. А там что? Все еще негде писать?
— Есть да не зовут. Заметил я, что бояться стали звать меня иконы писать и в храмах работать.
— Что так?
— Узнали, сто опалился на меня сам великий князь Иван Васильевич.
— Чем же ты самого государя прогневил?
— То давно уже было… Позвали как-то меня в кремлевскую церковь Спаса — на Бору иконы подновлять, а образ Спасителя заново писать. Подновить-то подновил, а в писании иконы настоятель отец Варсонофий отказал.
— Отчего же?
— Оттого, говори, что платить нечем. А я-то знаю, что не в том причина… Язык мой — враг мой… Совсем недаром так говорят.
— Язык?
— Да… Говаривал я вслух, что власть в кремле московском захватили еретики жидовствующие, а князь великий их своей рукою покрывает. Те же, видя такое заступничество, хулили Господа и Пречистую Его Матерь, глумились над иконами и Святыми мощами. Как такое терпеть можно? И все сии дела творились после Собора, еретиков осудившего. Вот о сих моих словах и донесли до ушей великого князя.
— А как ты узнал о сем?
— Сперва стал замечать, что меня как бы сторониться начали. Потом стали отказывать в писании икон. Заказывать совсем перестали… Позвал в ту пору меня к себе в монастырь игумен волоцкой Иосиф расписывать новый храм Успения. Вот он-то мне и сказывал, что в беседе с ним государь серчал на те мои слова и зело опалился… И вот я тут по зову твоему, владыка.
