Вера Хенриксен - Святой конунг
Датский епископ Сигурд покинул страну. В округе было так много разговоров о святости конунга Олава, что необходимо было принять какое-то решение, но епископ Сигурд не хотел брать это на себя. И Эйнар Тамбарскьелве послал за епископом Гримкеллем в Оппланд, где тот жил после бегства короля Олава из страны.
Королеву Альфиву это не особенно обрадовало, но ей пришлось с этим смириться; она опасалась бунта.
— Так что решили признать Олава святым, — заключил Кальв.
— Епископу Гримкеллю лучше знать, — возразила Сигрид.
Она вздохнула с облегчением; она вспомнила слова епископа, сказанные им в Каупанге после смерти Эльвира: он сказал, что ей нет нужды верить в то, что король всегда поступает правильно.
— Интересно, что задумал Эйнар Брюхотряс, — немного погодя, сказала она. Но Кальв только пожал плечами.
— Он просто хотел, чтобы это дело было решенным. Говорят, что сам он уверен в святости короля.
— Насколько я знаю Эйнара Тамбарскьелве, здесь вряд ли идет речь только о смирении, — задумчиво произнесла Сигрид.
— Какая ему выгода от того, что Олава признают святым?
— Есть ли другой такой хёвдинг, который пользуется благосклонностью короля Кнута и одновременно говорит, что не имеет никакого отношения к смерти Олава Харальдссона? Если он осуществит задуманное, он сможет разжечь вражду между Альфивой и бондами. При этом не исключено, что, вопреки всему, он станет в конце концов ярлом.
— Может, ты и права, — задумчиво произнес Кальв.
В последующие дни он не был настроен мрачно. И он рассказал о том, что Олав крикнул ему перед стиклестадской битвой, когда войска уже стояли друг против друга: если Кальв попадет в его руки, он заставит его идти пешком в Рим, чтобы тот испросил у Бога прощения за то, что он сделал против своего короля. Кальв сказал, что если Олава признают святым, он отправится в это странствие, предписанное ему конунгом.
Он был так уверен в своей правоте, что начал готовиться к путешествию, и одна мысль об этом успокаивала его. Но Сигрид раздражало то, что он был так твердо уверен в святости Олава.
Однажды вечером, говоря о предстоящей поездке, Кальв сказал, что сожалеет о том, что Сигват Скальд снова уехал из страны; возможно, он мог бы помочь ему советом, поскольку бывал в Риме.
Сигрид знала, что Сигват вернулся обратно в Трондхейм после битвы при Стиклестаде; но то, что он снова уехал, ему было неизвестно. И она спросила об этом Кальва.
Кальв сказал, что многие осуждали Сигвата за то, что он не участвовал в битве. В конце концов он не смог больше оставаться в Норвегии. Говорили, что он теперь в Свейе, у королевы Астрид.
— И что же они говорили ему? — виновато спросила Сигрид.
— Что никто не поверит, будто он отправился в Рим ради спасения своей души.
— Зачем же, по их мнению, он отправился на юг?
— А-а… — протянул Кальв. — Люди считали, что ему было известно о предстоящем сражении между королем Олавом и Хаконом ярлом и что он сознательно решил увильнуть от него.
— Они говорят, что он трус?
— Не то, чтобы так прямо, но ведь Сигват был и другом Хакона ярла тоже. Некоторые считают, что он не хотел сражаться ни с ярлом, ни с королем; он хотел быть свободным, а после окончания битвы присоединиться к победителю. И я могу сказать, что если бы ему удалось увильнуть от этого, сохранив при этом расположение короля, лучшего он и придумать не мог. Но говорят, что в конце концов он обманул самого себя… — в голосе Кальва звучала насмешка.
Сигрид была вне себя от ярости. И внезапно ее гнев по поводу несправедливости людей обрушился на Кальва. Тот, из-за которого она чуть не лишилась рассудка, размышляя о своей вине, теперь весь светится самодовольством и презрительно говорит о Сигвате!
Похоже, ему доставляло удовольствие низводить Сигвата до своего собственного убожества.
— Странно то, что он не сказал никому, почему он уехал, — продолжал Кальв.
— Как ты можешь говорить такое! — воскликнула Сигрид, чувствуя, что у нее дрожат руки. — Ты ведь знаешь, что он приезжал сюда, чтобы предложить тебе вместе отправиться к королю Олаву.
— Ты так рьяно защищаешь Сигвата! — засмеялся Кальв. — Но, боюсь, он был верен королю Олаву лишь на словах.
— Это неправда! — воскликнула Сигрид, вскакивая с места. — Сигват был более верен королю, чем кто-либо другой. Почему, как ты думаешь, он отказался стать скальдом короля Свейна? И у него были свои причины для того, чтобы отправиться в Рим.
До этого Кальв лежал, подложив по щеку ладонь. Но после ее слов он внезапно поднял голову и посмотрел ей в лицо.
— Что тебе известно об этом? — спросил он.
Сигрид невольно затаила дыхание. Гнев ее погас, словно ее окатили ледяной водой.
— Я уверена в том, что у него были на это причины, — смиренно произнесла она, — иначе бы он не уехал.
— Почему ты так горячо защищаешь его?
— Мне нравится Сигват.
Прищурив глаза, Кальв пристально посмотрел на нее; при этом он сел на постели.
— Нравится… — повторил он. Немного поразмыслив, он добавил: — Меня интересует, было ли что-то недозволенное между тобой и Сигватом.
Мысли перепутались в голове Сигрид. Священник Энунд сказал ей как-то, если Кальв спросит ее об этом напрямик, она должна сказать правду. Но Суннива, бедная крошка, разве она не стоила того, чтобы солгать?
Видя, что она медлит с ответом, Кальв недоверчиво уставился на нее. И, видя ее испуганное лицо и то, что она не знает, что сказать, он тихо сказал:
— Ты можешь не отвечать мне. Твое молчание — это уже ответ.
Она закрыла глаза: она не решалась смотреть на него, зная, что может произойти. И, еле слышно, так, что она едва могла различить слова, он произнес:
— Он — отец Суннивы?
Сигрид кивнула, не открывая глаз. Не говоря больше ни слова, он встал и начал одеваться. Она вскочила и бросилась к нему.
— Скажи что-нибудь, Кальв!
— Что ты хочешь, чтобы я сказал?
Лицо его было застывшим, глаза казались мертвыми.
— Выгони меня из дома! Но только не стой так…
— Какая от этого польза?
Он попытался улыбнуться, но лицо его лишь исказила гримаса.
Она беспомощно стояла перед ним. Ей очень хотелось утешить его, словно ребенка, которого наказали. Но он был не ребенком, чтобы с благодарностью принимать утешение из рук того, кто его наказал.
И когда она протянула к нему руки, он неподвижно стоял и смотрел на нее, и она опустила руки.
— Что ты думаешь делать? — спросила она.
— Пока не знаю, — ответил он. Потом повернулся, бросил долгий взгляд на Сунниву и вышел.
И когда дверь за ним затворилась, волна отчаяния нахлынула на Сигрид. Лучше бы он пришел в ярость, избил бы ее, дал ей почувствовать то наказание, которое, как она сама знала, она заслуживала! Это было бы для нее облегчением, да, своего рода благословением после всего того, что она пережила. Но он наказал ее не так.
Она готова была бежать за ним, умолять его о прощении. Но она знала, что все это будет напрасно.
И она дрожала так, что зубы у нее стучали, когда она легла в постель между детьми.
На следующее утро она увидела Кальва за завтраком, но он не разговаривал с ней. Судя по спешным приготовлениям, он собирался в дальние страны.
В полдень она отправилась в Стейнкьер, чтобы поговорить со священником Энундом; дома его не оказалось, и она вернулась ни с чем.
Скрепя сердце, она решила обратиться к священнику Йону; она никогда до этого не исповедовалась перед ним в своей неверности. И после полудня она все-таки пришла к нему.
— Тягчайший грех подчас оказывается безнаказанным, — глубокомысленно заметил он, когда она рассказала ему о случившемся. — Между Богом и людьми бывает то же самое; нередко для нас оказывается труднее принять Его прощение, чем наказание.
— Не думаю, чтобы Кальв простил меня, — сказала Сигрид.
— Нет, — растерянно произнес священник Йон, — я тоже так не думаю. Думаю только, что ты напрасно мучила себя все это время. Одно дело — чувствовать свою вину, скорбеть о своих грехах и прилагать усилия к тому, чтобы больше не повторять их. И другое дело, когда человек сознался в содеянных грехах перед лицом Господа и покаялся — тогда уже не следует считать себя виновным. Делая это, человек сам судит себя и думает, что делает это лучше, чем священник, а то и вообще сомневается в правоте Бога.
Видя, что она не отвечает, он продолжал:
— Я поговорю с тобой позже. Думаю, что Кальв теперь нуждается во мне больше, чем ты.
С этими словами он встал и вышел. И Сигрид так и не узнала, о чем говорил с Кальвом священник Йон.
Вечером Кальв так напился, что его пришлось нести в постель. И он был еще далеко не трезв, когда на следующий день отправился в дальние странствия, ничего не сказав ни ей, ни кому-либо в усадьбе, куда держит путь.
Дни шли, но ничего не происходило. Сигрид сама не знала, чего ждет, но она удивлялась, почему не наступает конец мира для всех окружающих, если он уже наступил для нее. Она с трудом осознавала, что наступает утро, полдень и вечер, что домашние дела идут, как обычно, что она сама принимает в них участие, разговаривает с людьми, временами смеется и шутит.
