Иван Фирсов - Федор Апраксин. С чистой совестью
Спустя время в такт размеренным всплескам донеслась песня:
Снаряжался православный царь Михайлово дорожку, как во дальнюю дорожку в Астраханску.Снарядился он со воинством,все с полками со стрелецкими,Распростился он с царицею,Благословил он малых детушек…
Быстро летят погожие недели. Кончилось лето, зарядила осенняя непогода. Вернулись из Астрахани торговые люди, удивленно пожимали плечами:
— Стольник Апраксин Матвей отъехал давненько из Астрахани, пора ему быть…
После Покрова в усадьбе Апраксиных объявился один из многих служивых людей стольника. В лохмотьях, иссеченный рубцами, привез страшную весть.
— Отъехали мы из Саратова верст семьдесят, расположились привалом на ночь, костры зажгли. Пополуночи налетела калмыцкая орда, посекли всех, добычу искали, да што с нас взять. Один я уцелел…
Заголосили, завыли бабы, полсотни вдов в Москве враз появилось, не одна сотня сирот, для них пришла безрадостная и тягостная пора безотцовщины.
В усадьбу Апраксиных наведался Артамон Матвеев, крестный детей Матвея, стольник. Вместе правили службу царя, часто по делам сотрудничали. Погладил детей по головкам, трех мал-мала сыновей, любимую крестницу младшую Марфиньку, утешал вдову.
— Не кручинься, горем не изводи себя. Государь вам жалует денег. Я всегда к тебе привечен, твои дети будто мои. Доглядывать их вместе будем. Подрастут, на царскую службу определим.
Ранней весной по санному пути в Дединово прибыл долгожданный капитан из Голландии Давид Бутлер. С ним приехали нанятые им его земляки, корабельные люди. Кормщики и дозорщики над снастями, парусники и пушкари. Корабль стоял в гавани, вокруг него всю зиму обколачивали лед, чтобы не потревожить борта.
Корабль Бутлеру понравился, похвалил Полуектову дединовских и коломенских плотников.
— Судно сработано по-доброму.
— Што верно, то верно, струг на славу получился, — согласился стоявший рядом кормщик Иван Савельев из Астрахани. По уговору с Апраксиным воевода прислал опытного морехода для проводки судна по Волге.
— Как прозвание сему фрегату? — спросил Бутлер.
Полуектов, улыбаясь, почесал затылок:
— Корабь, он и есть корабь.
— Знамо, имя ему положено, — подтвердил Савельев, — да и пушки задерживаются, а нам в путь борзо, по вешней водице поспеть надобно.
Пока Бутлер обживал корабль, определял по местам свой экипаж, в Москве его земляк, проторговавшийся купец Дермаген, нашептал в Посольском приказе, что он-де не тот, за кого себя выдает.
— Нет у него патента капитанского.
При этом купец умолчал, что вымогал за молчание у Бутлера взятку в 500 рублей, но получил отказ. Но и сам Бутлер оказался не безгрешен. За короткий срок прикарманил тысячу рублей. В Москве Бутлер покаялся, деньги вычли из его жалованья. Дьяки в Посольском приказе ухмылялись:
— Знамо, ныне не токмо на Руси хапают, в Голландии тож…
Перед отправкой в Астрахань Бутлера «допустили к целованию царской руки». Алексей Михайлович знал всю подноготную.
— Што же ты без патента капитаном назвался?
— Великий государь, в том повинен, что паса не имею, но шхипером хаживал по Индиям и по другим морям корабли водил прилежно. В том клянусь Богом, и все мои кормщики ведают…
Лед на реке уже сошел, раздумывать некогда, доверился царь:
— Верю твоей клятве, капитанствуй, но за судно головой отвечаешь.
— Живота не пожалею, приведу в Астрахань и далее, как прикажешь. — Бутлер низко поклонился, но не уходил.
— Што не идешь?
— Государь, каждое судно и по делу, и по документу на море должно иметь название — имя свое.
Царь впервые слышал об этом. Но раз надо, значит, так и будет. Глянул на свою державу.
— Сей первый корабль, так пусть знак державный в своем имени несет. Быть ему по прозванию «Орел».
Затрапезно, по-обыденному, без колоколов, без пушечной пальбы отправился в первое и последнее плавание из Подмосковья в Астрахань, к далекому Хвалынскому морю, первенец «Орел». Вели его иноземцы, кроме одного астраханского кормщика Ивана Савельева. А один из зачинателей его строения не успел к проводам…
Ордин-Нащокин появился в царских палатах, когда «Орел» подходил к Астраханскому рейду. Приехал боярин из Варшавы, где в очередной раз совещался с польскими комиссарами.
— Государь, нам потребно ныне на Малороссию опираться, — как и раньше горячо доказывал он свое видение интересов Москвы, пытался склонить царя на свою сторону. — Ежели нам поступиться, в крепкий союз сомкнуться с Посполитами и выступить против шведов, тогда сядем на Варяжском море, в Европу ворота отворим.
— Тому не бывать, — хмурился Алексей Михайлович, — выкинь из ума сии помыслы. Собаке недостойно есть и одного куска хлеба православного. Благо, што поляки владеют правым берегом Днепра.
Нелегко было с одного наскока сбить Афанасия с его устоев.
— Малороссия от нас не уйдет, государь. С Речью Посполитой возьмем мы под крыло все племена славянские в Европе. От берегов Адриатики до Немецкого моря соединимся, славою великой твое имя покроем.
С чем другим, быть может, согласился бы царь, но отдать хоть частицу Малороссии не мог. Знал Нащокин, кто давно поддерживает в царе эти идеи — московский стольник Артамон Матвеев. На этот раз проявился строптивый нрав начальника двух приказов: Посольского и Малороссийского.
— За службу твоему государеву делу никто так не возненавижен, как я. Видно, не надобен я, не надобны такие важные государственные дела. У великих дел пристойно быть лишь ближним боярам: и роды великие, и друзей много, и жить умеют…
Многое прощал своему своенравному и запальчивому собеседнику царь. И на этот раз отпустил без упреков.
— Иди с миром, не уклоняйся ни направо, ни налево, Господь с тобою.
Вскоре Малороссийский приказ перешел под начало Матвеева, а на следующий год Нащокину выпало испытание. Царь направил его с посольством в Польшу, а перед этим отстранил от управления Посольским приказом. И раньше Нащокин нередко решал посольские дела, не спрашивая царя, «не дожидался во всем государева указа». Выполнять и на этот раз чуждые ему идеи отказался.
— В такой посольской службе быть мне невозможно, — объявил он царю, сказался больным и тут же удалился в монастырь, постригся в монахи…
Артамон Матвеев с той поры пошел в гору. Стал окольничим. Не было бы счастья, да у царя случилась беда, скончалась супруга Мария Ильинична из рода Милославских. А у Матвеева жила воспитанница, дочь его друга Кирилла Нарышкина, Наталья. Увидев ее однажды, царь женился на ней в январе 1671 года.
Спустя год с небольшим на свет появился еще один царевич, Петр Алексеевич, а еще через год — царевна Наталья Алексеевна.
Артамон Матвеевич стал думным боярином, возвысился до первого министра при царе. Своего сына Андрея Матвеев с малых лет обучал арифметике, латинскому и греческому, знакомил с историей и географией. Царь назначил смышленого восьмилетнего Андрея комнатным стольником к малолетнему Петру.
Но все в этом мире бренно.Судьба играет человеком.Она изменчива всегда.То вознесет его высоко,то бросит в бездну без стыда.
В январе 1676 года Алексея Михайловича в одночасье не стало. Похоронили его поспешно, на другой день после кончины. За гробом «несли в креслах нового государя, болезненного четырнадцатилетнего Федора Алексеевича». Для младшего сына Алексея Михайловича, трехлетнего Петра, потянулись годы безотцовщины… Останься рядом с ним умудренный и образованный Артамон Матвеев, многое в жизни младшего царевича сложилось бы по-другому.
Но близость к трону всегда чревата и непредсказуема для человека в любом государстве, особенно во времена перемены владельцев его.
У Артамона Матвеева злокозненных недругов оказалось достаточно. Раньше они перешептывались в дворцовых переходах, в светелках царевны Софьи, но с оглядкой. Судили, рядили в усадьбах бояр Милославских, родственников первой жены Алексея, строили планы, замышляли козни.
— Перво-наперво, — шипели Милославские, — надобно Федора оградить от нарышкинского отродья, в палаты их не пускать, а придет срок, так отвадить и упечь куда подалее мудреца Артамона.
Пригожий лицом, совсем мальчик, болезненный ногами, Федор сердцем был добр. Начитан, хорошо знал латинский, свободно читал на польском, сочинял стихи. Свою мачеху, Наталью Кирилловну, он сразу успокоил:
— Живи, как и прежде при покойном батюшке, в тех же хоромах, всеми благами с детками пользуйся.
Одно дело — как сказал Федор Алексеевич, другое — как жизнь повела. Не ведает царь, что делает псарь. Царица-вдова с сыном и дочерью сразу отошли в тень дворцовой жизни. А в уши царя то и дело нашептывали Милославские:
