Иван Головченко - Месть врага
Действительно, в горнице, куда ввел меня старик, было чисто и уютно. Недавно побеленные стены отдавали белизной, радовала взор веселая роспись на зеркале грубки, пестрели цветными узорами искусно вышитые полотенца. Пучки сухого шалфея и богородицыной травки, засунутые за большой портрет военного в форме сержанта, наполняли комнату немного терпким ароматом.
— Зять мой… Погиб на фронте, — пояснил старик. Он открыл дверь в соседнюю комнату и кликнул:
— Настя, иди принимай гостя!
В дверях показалась еще молодая женщина. Загорелое ее лицо и веселые карие глаза были приветливы.
— Просим садиться, — молвила она певучим голосом. — С батей пока побеседуйте, а я вечерять вам соберу.
Молодая женщина быстро засновала по комнате, ловкими движениями оправляя скатерть, накрывая на стол, нарезая хлеб.
Вскоре на столе появились традиционные соленые огурцы и помидоры, вспотевший, обвязанный чистой тряпочкой кувшин, сложенная аккуратными колечками домашняя колбаса, большой кусок сала.
Старик с лукавой усмешкой похлопал рукой по кувшину:
— Тоже собственного приготовления. Наливочка! Употребляете? Или, может, сбегать в сельмаг?
— Со своим уставом в чужой монастырь не ходят, — сказал я, присаживаясь рядом с хозяином.
— Ну, тогда налей, Настуся, по первой и с нами хоть пригубь.
— Почему же только пригубить? — спросил я.
— Она дояркой в колхозе, и самое время на работу бежать, — объяснил старик.
Когда Настя ушла, Трофим Петрович налил по второму стаканчику, выпил, крякнул и еще более оживился.
— Что же вы сала даже не попробовали? Да и то сказать, закуска-то не порезана. Подождите, я сейчас! — Он открыл ящик стола, вытащил большой нож, снял с него чехол, быстро и ловко нарезал сало тоненькими ломтиками.
Я взял в руки отложенный в сторону чехол и обомлел.
«Такой же, из сырца, дратвой шит!» — пронеслось в голове, и я невольно с подозрением взглянул на старика.
К счастью, он не заметил моего взгляда, а я успел овладеть собой.
— Орудие у вас надежное! — сказал я, будто невзначай, рассматривая нож.
— Резник я, — пояснил старик. — Хожу по дворам, кабанов режу. Мне без такого орудия невозможно.
— Сами, наверное, сделали?
— Нет, я по этой части не мастер. Дед Карпо подарил мне, когда я колол у него кабанчика. Говорит, сам выковал.
— А ножны тоже он шил?
— А как же! Дед Карпо у нас, как говорится, и швець, и жнець, и на дуде игрець! На все руки мастер!
— У меня есть охотничий нож. Надо бы попросить его сделать ножны. Как вы думаете, дедушка, возьмется?
— О, это он вмиг сделает!
— Сделать-то, может, и сделает, а вот где кожи достать? Случайно, у вас не завалялось кусочка?
— Из своего материала пошьет. Чинбарит он потихоньку. — Спохватившись, что сказал лишнее, старик поправился: — Для себя, конечно… для обихода, так сказать, домашнего…
Чтобы не насторожить своими вопросами хозяина, я незаметно перевел разговор на другое. Поговорили мы об охоте и рыбной ловле, вспомнили старину. Старик, уже изрядно подвыпивший, сел, по-видимому, на своего излюбленного конька.
— Эх, мил человек! — говорил он, сокрушенно покачивая головой. — Уж слишком легкая жизнь теперь пошла. А оно-то, легкое, трудностью иногда к человеку оборачивается. Привыкает он жить на легких хлебах. Ведь раньше как было? И обувку, и одежку — все на себя — своими руками. Штаны — полотняные, постолы — сыромятные, кожух — собственными руками дубленный, одеял и совсем не знали — рядна ткали. Оно, конечно, трудно, да мастерство человек приобретает, а науку, люди добрые говорят, за плечами не носить… А теперь? Чуть что, берешь денежки — и в кооперацию. Да еще капризничаешь: и то, мол, не по фасону, и это, мол, цвету скучного. А бабы-то и совсем разбаловались — нитки ссучить не умеют! Я уж свою Настеньку корю, корю… Вспомни свою матку, говорю, первой мастерицей она в селе была.
— Остались же у вас старики, которые прежнее мастерство помнят? Вот бы и учили молодежь. Вы сами рассказывали только что про деда Карпа, про его золотые руки…
— Э, дед Карпо к нынешнему времени духу неприветливого!
— Отчего же это так? Плохо ему в колхозе живется?
— Почему плохо? — удивился старик. — Дай боже всем добрым людям нашего достатку! А только, видите ли, в чем тут дело, — старик придвинулся ко мне поближе и доверительно зашептал: — Несоответствие в их семье получилось!
Я не понял:
— Как это?
— Породнился он с людьми нехорошими. Дочку свою единственную за молодого Савчука выдал, за Степку. А тот с детства отцовским духом напитанный. Федор-то Савчук, Степкин батька, все раньше возле куркулей терся. Ну, потом, конечно, винился: темный, мол, был, опутанный. Люди поверили. А он, гад, только затаился! Как гитлеровцы пришли, сразу нутро свое гадючье показал: начальником полиции при оккупантах сделался. И сыночек тоже в полицаи подался. Намучился народ от них!
— Что же, Савчуки эти и сейчас в селе?
— Невозможную вещь говоришь, мил человек! Разве народ простил бы? Старого Савчука с бандою его, что в лесах орудовала, когда гитлеровцы отступили, Неврода поймал, и показательным судом судили. Десять лет получил. Ну, а молодому посчастливилось — с немцами успел удрать.
— А жена его где?
— Где ж ей быть? С батькой живет, с Карпом. Только через судьбу свою несчастливую злющая стала, на всех завистливая…
Прибежавшая из коровника Настя прервала нашу беседу. Постелив мне и отцу, она уселась за составление рациона для отелившейся, наконец, Зорьки, а мы со стариком улеглись спать.
Сон, однако, пришел ко мне не сразу. Много, неизмеримо больше, чем надеялся, услышал я в этот вечер!
— «Что это? — думал я. — Неожиданная удача или то случайное стечение обстоятельств, которое иногда уводит следствие в сторону, заставляет его идти по ложному пути, соблазняя мнимою очевидностью фактов? Может же оказаться, что дед Карпо никакого прямого касательства к совершенному преступлению не имеет. Подарил же он нож с ножнами и резнику! Такой же подарок он мог сделать еще кому-нибудь в селе или выполнить чей-то заказ. Только и всего. Значит, нужно проверить, у кого есть ножи и ножны, изготовленные дедом, а затем присмотреться к этим людям. Несомненно, старик помнит и всех своих заказчиков, и тех, кого он одарил. Если с ним побеседовать… Нет, беседовать нельзя! Потому что вероятен и другой вариант: обращаясь к деду, преступники были уверены, что он будет молчать. Представлялись интересными в этом плане родственные связи старика. И Федор, и Степан Савчук служили гитлеровцам. Да, но ведь и того и другого в селе не было: один отбывал наказание, другой, если не погиб, то мыкается где-то в лагерях для перемещенных лиц… Если бы один из Савчуков находился здесь, все факты стали бы на свои места: Неврода поймал Федора Савчука, из-за него бандита судили… из чувства мести отец или сын… Вот-вот… кажется, начинает вырисовываться! Младшего Савчука могли перебросить через границу, или старший мог совершить побег. Во всяком случае, эта линия, дед Карпо — Савчуки, заслуживает очень пристального внимания…»
Незаметно усталость взяла свое, и я заснул, все еще не придя к определенным выводам, не зная, что буду делать завтра.
Однако правильно говорит пословица, что утро вечера мудренее. Проснулся я со свежей головой и сразу же отбросил вчерашнее намерение — пойти к деду Карпу якобы за тем, чтобы заказать ножны.
«Если он причастен к убийству, мое появление и разговор о ножнах могут только его вспугнуть. Нет, действовать нужно иначе».
Майора Костенко и подполковника Савина несколько удивило мое предложение зайти поочередно во все хаты, якобы для опроса жителей. Однако, выслушав мои соображения, они вполне одобрили мой план. Такой опрос не поставил бы старика в какое-то исключительное положение: к нему зашли, как и ко всем. Если он невиновен, на его доброе имя не упадет тень, если же у него есть основания бояться нас, то наше появление не покажет, что мы заинтересовались именно им.
Не медля, мы приступили к делу. Посещение деда Карпа я, естественно, взял на себя, и часам к двенадцати уже стоял во дворе у его хаты, отбиваясь от лохматого пса. На лай собаки из хаты вышла молодая женщина.
— Серко, сюда! — крикнула она, и пес, завиляв хвостом, уполз под крыльцо.
— Злая она у вас, — сказал я.
— На то и держим, чтобы свое собачье дело знала, — неприветливо молвила молодая женщина, ощупывая меня быстрым, недобрым взглядом.
— Вынужден побеспокоить по долгу службы… Вы уж извините! Батюшка ваш дома?
— А где им об эту пору быть? Сапожничают.
Пропустив меня в сени, женщина приоткрыла дверь хаты и крикнула:
— До вас, батя, райцентровские!
— Что же ты в хату не кличешь, дура?! — буркнул старик.
Пока происходил этот разговор, я быстрым взглядом окинул сени. Внимание мое привлекла обычная крестьянская коса, прислоненная в углу у дверей. Полотно ее до половины было вырублено зубилом.
