Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги
Наконец, мой вожатый остановился, огляделся и молча показал рукой на заросли справа:
- Вон там дорога. Мы спрячемся в кустарнике.
Небо над морем, которое широко раскрывалось внизу, заметно посветлело, хотя солнечные лучи еще не показались из-за горизонта. Однако в кустах, к которым мы приблизились, царил полный мрак. Когда мы ползком под низко стелящимися ветвями пробрались к неширокой грунтовой дороге, которая обозначилась только вдруг открывшейся сверху полосой звездного неба, Константин шепотом произнес:
- Выбери какую-нибудь кочку и схорони голову за ней.
Я не вполне уяснил, какую кочку я должен искать в этой темноте, но отполз назад в заросли. Константин по издаваемому мной шороху понял, где я нахожусь:
- Тебе видна дорога? - все так же шепотом спросил он.
- Мне вообще ни черта не видно, - отвечал я, стараясь освободиться от вдруг упершегося мне в спину сука.
- Посмотри налево, ты видишь там просвет? – продолжал проявлять заботу о моем обустройстве добрый Константин.
Я взглянул и увидел, что слева от меня просвет небес сверху полого опускается, и там уже становится возможным рассмотреть ленту дороги.
- Скоро отраженный от верхних скал свет упадет сюда, и дорога станет видней, - заметил Константин, и потом добавил: - Свечение воздуха на повороте, из-за которого выбегут кони, ты увидишь до их появления.
Во мне вроде бы и страха никакого не было, хотя именно теперь пропали сомнения в том, что сейчас я должен стать свидетелем необычного явления. Я лежал, со всех сторон утыканный сухими колючими сучками. Почему-то пахло сухим сеном, и я догадался, что это запах накопившихся под низкими ветками прошлогодних листьев. Рассвет на этой окруженной плотными зарослями кустарников и невысоких деревьев горной дороге все не наступал.
- Идут! – услышал я и обернулся налево.
Легкая дымка испарений, поднимающихся на рассвете над землей, засветилась, как светится разряженный воздух в стеклянном баллоне, в который введены высоковольтные электроды. Странное сияние становилось все ярче, и я увидел первого выскочившего на дорогу крупного жеребца, сине-голубого, светящегося и изнутри, и по всей поверхности тела. Он быстро приближался, и мне показалось, что эта нежить идет прямо на меня. Лишь призвав на помощь все мое благоразумие, я удержался от того, чтобы не вскочить на ноги и не убежать сам не знаю куда. Жеребец был зол и решителен, он несся почти беззвучно, только в воздухе слышалось легкое потрескивание. За вожаком появились и другие, быстрые, с недобрыми красными глазищами, устремленными вверх и вперед. В воздухе возникло некое движение, холодный ветерок коснулся моих волос. Нет, не серой запахло, а запахло озоном, и запах этот становился все более острым, от него заслезились, было, глаза. Табун из не менее чем тридцати лошадей проскочил перед нами секунд за двадцать, оставив в атмосфере за собой голубое мерцание и красные тлеющие пятна на дорожном щебне…
- Это не все. Еще два табуна должны пробежать. Это еще не все, подожди, - шептал Константин, и в модуляциях его шепота чувствовался страх, охвативший и его.
Меня била дрожь, очень сильная дрожь. Когда я пытался не дышать, чтобы сдержать эту внутреннюю тряску, то начинал вибрировать мой черепок вместе с заполнявшим его глупым, как я теперь точно знал, мозгом искателя острых ощущений. Мне казалось, что я вибрирую беззвучно, но, по всей вероятности, я издавал дребезжание, потому что Костя каким-то образом учуял мою дрожь. Я увидел во все более светлеющем воздухе протянувшуюся ко мне его руку, в которой что-то было. Оказалось, что это солдатская фляжка. Откручивая крышку, я уже знал, что там не вода. Это было крепкое ароматное вино. Я отпил глоток, потом обратил внимание на то, что вина много, и сделал еще два больших глотка. И почти сразу дрожь отпустила меня.
- Уф! – произнес я громко.
- Тише, - раздался негромкий голос моего вожатого, - верни фляжку.
Я услышал, как он забулькал вином.
И тут за поворотом опять возникло голубое зарево…
Нам не дано постичь ни суть, ни необходимость странных явлений, которые находятся за пределами человеческого повседневного опыта.
Глава 2
За пределами повседневного опыта десятилетнего мальчика оказалось то неожиданное обстоятельство, что тети и дяди, стоящие у водопроводного крана, грубо ругаясь, отказывали ему в просьбе наполнить водой бидончик, который он опустил на шнуре из высокого окошечка наглухо закрытого товарного вагона, наполнить обычной холодной водой, которая с шумом текла из трубы тут же рядом. Эшелон остановился на въезде на какую-то узловую станцию, где-то возле Саратова. Случилось так, что напротив вагона, в котором находился мальчик Камилл и его родственники, оказался большой водопроводный кран, из тех, которые предназначены для заполнения резервуаров подвижного состава. Кран или был испорчен, или его забыли перекрыть, и желанная влага со сводящим с ума журчанием текла на черные маслянистые шпалы, растекалась по серому щебню, затекала темными полосами под вагоны. Рядом проходили простые советские граждане, много горя повидавшие за прошедшие три года войны, да и нынче лишенные радостей жизни. А в вагонах мучились от жажды люди, накормленные соленой рыбой и запертые вот уж скоро как вторые сутки... Больные умирали, дети уже беззвучно плакали, матери были близки к помешательству. Но находящиеся на свободе граждане проходили мимо, со злобным любопытством разглядывая ободранные дощатые вагоны цвета красного кирпича, проходили без сострадания в сердце. Обогнав эшелоны с людьми, пришла сюда запущенная чекистами весть, что везут в предназначенных для перевозки скота вагонах предателей, которые показали немцам дорогу на Полуостров.
Но мальчик не знал, что это по его вине немцы три года стояли в Крыму, что, может быть, и война началась по его вине, и что теперь ему положено умирать от жажды. И он просил, и все просил тех, кто оказывался рядом с вагоном, набрать ему воды в небольшой алюминиевый бидончик. Ни один человек не пожалел ребенка, не дал ему воды, хотя иные и замедляли, оглядываясь, шаг, но потом, поразмыслив на ходу, быстро удалялись. Камилл подумал, что если бы тут появился бы какой-нибудь мальчишка, то он бы точно принес бы ему водички. И высунув из окошка голову, он уже не обращался со своей простой просьбой к взрослым, высматривая какого-нибудь своего ровесника.
Но детей на окраине железнодорожной станции в этот ранний час не было. Вот под окошком остановились какие-то мужчины, и Камилл услышал обрывки их разговора.
- Татары показали немцам дорогу в Крым, гады! – это говорил полноватый толстогубый мужчина с отвислыми щеками. На нем был темно-зеленый некогда свитер, явно натянутый на голое тело. Волосы у него, как хорошо видел сверху Камилл, были черные и густые, покрытые серой пылью.
- Как это дорогу показали? – возразил другой, помоложе, лет эдак двадцати двух, с белобрысым чубом, спадающим на лоб. Он был в таких же, как и первый, мятых брюках неопределенного цвета и в синей рубашке с короткими рукавами. - А разве у немцев карт не было? Не-е, у немцев такие карты - ого-го!
Третий их товарищ во время этого разговора не произнес ни слова. Он с решительным выражением на лице, должным показывать безусловное согласие или непримиримое отрицание, крутил шеей, оборачивая лицо то в одну, то в другую сторону, то и дело поднося к губам самокрутку, и к Камиллу поднимался острый запах махорки. Одет был этот решительного вида молчун в серый пиджак с закрученными лацканами, из-под которого видна была тельняшка настолько грязная, что белые ее полоски казались темнее тех, что должны были считаться синими.
- Ишь ты, карты! – злобно отозвался первый. - А ты сам-то карту Крыма видел?
- Ну?
- Что "ну"?
- Ну, видел.
- А ты заметил, какой перешеек Перекоп узкий? Попробуй, найди его в степи! А татары туда-сюда всегда шастали, они тут все знают. Вот и провели немцев без труда.
- А-а...
Пыльноволосый протянул руку, в которую владелец закрученных спиралью лацканов молниеносно вставил самокрутку. Пыльноволосый затянулся и назидательно произнес:
- Вот тебе и "а-а"! Понимать надо!
Белобрысый помолчал, но потом все же не выдержал:
- Жалко все же людей…
- Чего их жалеть! – взорвался пыльноволосый. - Они как цыгане, грязные и баранами воняют!
- А ты их видел, - не мог угомониться чубатый.
- Татар не видел, а цыган видел, - отвечал пыльноволосый, начинающий терять терпение.
Тут молчун вдруг негромко, но энергично произнес:
