Андрей Зарин - Живой мертвец
Вдруг подле него раздался легкий кашель. Брыков вздрогнул, поднял голову и увидел Еремея, дворового человека своего скоропостижно умершего брата.
Этот Еремей был совершенно под стать Брыкову, только его лицо, грубое и зверское, выражало более наглости, нежели лукавства. Он поклонился Брыкову и переминался с ноги на ногу.
Брыков кивнул ему и сказал:
— Посмотри, нет ли кого около!
— Кому быть-то? — ответил Еремей. — Петр коня чистит, а Федька без задних ног — опять пьян.
Брыков вздохнул с облегчением и, подозвав к себе Еремея, тихо сказал ему:
— Расскажи мне снова, как умер Семен Павлович?
— Чего рассказывать-то? — сказал Еремей. — Я уже говорил. Как подмешал ему порошка, что вы дали…
— Тсс… — испуганно остановил его Брыков. Еремей пугливо оглянулся и заговорил совсем тихо:
— Он выпил так, к примеру, в обед, а к вечеру и занедужил. Кричит, катается, изо рта пена так и валит. "Лекарь-то где?". Лекарь далеко! — Он усмехнулся. — Ну, кричал, кричал он и затих. А я, значит, на коня и к вашей чести!..
Наступило молчание.
— А если он не умер? — вдруг спросил Брыков. — Ежели лекарь поспеет? Ты весь порошок засыпал?
— Без остатка. А что до лекаря — не поспеть ему! Где? Десять верст, почитай, Как ни спеши, в десять часов не обернешься.
Брыков кивнул головой и улыбнулся.
— Теперь только за вами вольная, — смело сказал Еремей.
— Дурак! Вольная! Как же я дам ее, коли я не хозяин еще? А пока на тебе… — Брыков встал, прошел в соседнюю комнату, щелкнул немецким замком от денежной шкатулки и вернулся в горницу. — Вот пока что золотой тебе! Пропей!
Еремей с небрежным видом взял монету.
— А вольную все-ж заготовили бы, что ли, — повторил он, — чтобы на случай…
— Дурак! Скотина! Или слов не понимаешь? Все тебе будет. Подожди, когда хозяином стану! — закричал Брыков, а затем, оправившись, сказал уже спокойно: — Завтра возьми воз, Федьку прихвати и к Семену Павловичу на фатеру. Все бери, складывай на воз и сюда вези! Коли Сидор что говорить будет — прямо бей. Я квартальному объявлюсь. Конь там у покойника был, Сокол, серый такой, его приведи тоже, а за остальным второй раз. Теперь иди!
Еремей радостно поклонился и вышел. Последнее поручение порадовало его. Сидор, старый дядька Брыкова, был ненавистен Еремею, и он собирался покуражиться над ним.
— Петр! Снаряди мне коня да иди, помоги одеться. Живо!
"Поеду к Машеньке теперь, — подумал он со злой усмешкой. — Как-то она сватовство мое примет? Ха, ха, ха! Братец уехал дела устраивать, домик для молодой жены готовить: ан на место его другой женишок. Славно! Что же, Марья Сергеевна, фамилия та же будет, имения те же; чего кобениться? Сергей Ипполитович даже с полным удовольствием согласен, потому почет, покой…"
Последнюю мысль Брыков выразил уже вслух, и удивленный денщик остановился в дверях и смотрел на него, разинув рот.
— Ну, чего глаза, дурак, пучишь! — закричал на него Брыков. — Давай рейтузы да сапоги. Ах, дубина, дубина… бить тебя каждый день надо! — И он дернул суетившегося денщика за вихор. — Ну, давай краги, давай хлыст, веди коня!
Конечно, приказание было мигом исполнено. Тогда Брыков вышел на крыльцо и, ловко вскочив на лошадь, сказал на прощанье:
— Коли Федька очухается, вместе с Еремеем всыпьте ему двадцать плетей. Да смотри — жарче! А то я и тебя!.. — И, погрозив хлыстом, Брыков медленно выехал за ворота.
Петр закрыл за ним ворота и с ненавистью посмотрел ему вслед.
— Что, али не люб? — насмешливо спросил Еремей.
— Аспид, — сказал Петр, покрутив головой, — кровопивец! Хожу я и дрожмя дрожу, потому он двух до меня насмерть забил!..
— В аккурат, — грубо засмеялся Еремей. — Чего же вы-то в зубы глядите? Ась? Штык при тебе аль нет?
— Что ты, что ты?! — испуганно забормотал Петр. — С нами крестная сила! Какое говоришь!..
— Ха-ха-ха! Испугался!
IV
БРАТНИНА НЕВЕСТА
Павел Степанович Брыков, отставной генерал, разбогатевший милостями князя Потемкина, проживал в своей подмосковной усадьбе с молодой женой и шестилетним сыном, когда его брат, Влас Степанович, умер, оставив без всяких средств к жизни восьмилетнего сына Дмитрия. Павел Степанович тотчас взял к себе сиротку-племянника и стал воспитывать его вместе со своим сыном, записав его также, наравне с сыном, сержантом в Нижегородский драгунский полк.
Дети росли и обнаруживали совершенно разные характеры. Насколько Семен, сын Павла Степановича, был добр, ласков, общителен и весел, настолько Дмитрий, его двоюродный брат, являлся нелюдимым, злым и завистливым.
— Ох, испортит он нашего Сенечку! — жаловалась Брыкова, на что муж отвечал ей:
— Что ты! Скорее наш Семен этого волчонка приручит.
— Истинно волчонок.
— Так-то так, — говорил старик, — а возьми и то, что все ему понятно. Живет он вроде как на хлебах. Вырастут они — и Семен богат, и он со своим офицерским жалованьем!
И действительно, Дмитрий рано выучился понимать различие положений, своего и брата, и рано выучился завидовать и ненавидеть.
Так шло до той поры, когда они вступили в полк. Внешнего различия старик для них не делал, но, когда он умер и все перешло к Семену, различие сказалось само собою. Карманные деньги, деньги на жизнь, на одежду, все, что старик давал поровну, пришлось теперь Дмитрию получать из рук двоюродного брата. Это было уже не под силу, и, несмотря на ласковое упрашиванье брата, он съехал от него и зажил суровой жизнью бедного офицера, держа в своем сердце злобные мысли о мщении.
Встреча с Федуловой еще сильнее разожгла в нем ненависть к брату. Они увидели ее на одной вечеринке, оба в одно время и оба сразу влюбились в нее. День и ночь, ясное солнце и темная туча, а если к этому прибавить, что Семен был богат, а Дмитрий был нищий, — то уже не останется никаких сомнений относительно шансов того и другого. Ведь даже полюби Марья Федулова Дмитрия, отец не позволил бы ей и думать о нем.
И Дмитрий с завистью и гневом следил за романом своего брата. И когда Семен явился к нему как-то вечером и, бросаясь ему на шею, воскликнул: "Брат! Она любит меня! Мы женимся!" — Дмитрий едва сдержался, чтобы тут же не задушить счастливого любовника.
— И женись на здоровье! — пробурчал он, давая в душе клятву не простить ему этого счастья.
И добиться этого оказалось легко… Теперь он богат, брата нет на его пути, и Маша при старании может быть его!..
При этой мысли у Брыкова даже слегка закружилась голова. Он сдержал коня и поехал тише.
На Малой Дмитровке, окруженный садиком с густыми липами, стоял маленький, ветхий домик Сергея Ипполитовича Федулова, отставного стряпчего из уголовной палаты. Этот домик Федулов получил в приданое за своею покойной женой и теперь жил в нем с семнадцатилетней дочерью Машей, казачком Ермолаем, которому было уже сорок лет, и старой Марфой, вскормившей и вынянчившей Машу. По всей Москве считался он "приказным крючком", и, если случалось какое-либо кляузное дело, всякий обращался к Сергею Ипполитовичу, кланяясь ему полтиною, рублем, а иногда и золотым.
Сухой и черствый старик, своими придирками загнавший в гроб жену, Федулов смотрел на все в жизни с практической точки зрения, даже свою дочь считая ни чем иным, как ходовым товаром, и, когда подвернулся ей такой жених, как Семен Брыков, он был очень доволен, что его расчет так ловко соединился с дочерней любовью.
Маша же была вся в мать: робкая и мечтательная, совершенно чуждая житейских расчетов, она, полюбив Брыкова, даже мгновения не думала о его богатствах.
В этот злополучный вечер Сергей Ипполитович сидел под окошком с трубкой в зубах, Маша же у стола старательно вышивала бисерный кошелек для своего жениха, и они вполголоса вели беседу, вернее, разговаривая каждый с самим собой, нежели с другим, — такой способ мирного собеседования установился у них с давних пор.
— Завтра непременно приехать должен, — сказала Маша, — от царского смотра его Господь уберег, а то бы, может, и нынче здесь был.
— Где молодому человеку хозяйство вести! — воскликнул старик. — Старосты, поди, как его грабят. Я ему вместо управителя буду теперь.
— В мае плохо, говорят, венчаться. Весь век маяться будешь. Вот кабы в конце апреля успеть!..
— Дом этот в наймы отдам, а сам в это самое Брыково и перееду. Ну их к Богу, кляузы эти!..
В это время у палисадника послышался конский топот.
— Никак к нам! — сказал старик.
— Он! — воскликнула Маша и легче серны выскочила из комнаты.
Она сбежала с крыльца и с криком «Сеня» побежала к калитке, где торопливо привязывал рвоего коня офицер. Но, добежав до калитки, Маша снова вскрикнула не то в испуге, не то в разочаровании.
Дмитрий Брыков злобно усмехнулся, увидев ее смущенное лицо, и, грубо взяв ее руку, сказал с горькой усмешкой.
