Уильям Нэйпир - Собирается буря
Аттила и спутники снова сели на лошадей и поехали наверх — к длинному кургану. Каган протянул правую руку к могиле и низким грудным голосом повторил часть великой гуннской молитвы, произносимой при погребении умерших.
Затем они пришпорили лошадей и поехали вперед, вниз по крутому склону кургана по направлению к тихому лагерю гуннов, откуда шел дымок.
Возле лагеря Аттила остановил коня, двое спутников последовали его примеру.
Великий вождь повернулся к Чанату.
— Отца похоронили без лошадей, жен и рабынь.
Аттила почти перешел на крик:
— Без единого золотого кольца для путешествия!
Чанат не мог взглянуть ему в глаза.
— Говори, — грозным голосом приказал Аттила.
Со страдальческим выражением лица Чанат тихо ответил:
— О, не спрашивай меня, шаньюй. Не спрашивай меня о мертвых!
Аттила посмотрел вдаль, словно он мог перерезать горло самому горизонту. Затем троица продолжила свой путь.
Глава 2
Горящая палатка
Гуннский лагерь располагался в излучине широкой реки Днепр, которую греки называют Борисфеном. Свое начало она берет далеко на севере, среди замерзших гор, и даже в конце жаркого лета Днепр по-прежнему невозмутимо течет по лугам и впадает в Понт Эвксинский. Именно там гунны слонялись все лето, высушивая и соля окуней, объедаясь огромными речными осетрами, охотясь на пернатую дичь и водившихся в большом количестве травоядных антилоп, когда те спускались вниз в сумерках на водопой. Иногда зимой объявляли перемирие, а летом продолжали воевать. Сейчас же прошли те времена, когда этот народ находился в состоянии войны даже с соседними племенами. Мир длился круглый год.
При входе в растянувшийся вширь лагерь караульные бросили неопределенный взгляд на Чаната и его новых спутников. Один воин вышел и схватил за поводья лошадь Ореста, и грек покорно остановился. Но Аттила продолжил свой путь и оказался внутри. Посмотрев на решительного гунна, никто не осмелился воспрепятствовать его намерениям.
Аттила подъехал к каганскому шатру и склонил голову, затем пришпорил коня и направился прямо к откидному полотнищу на входе, не спешившись даже в большом внешнем покое для гостей. Два воина преградили ему дорогу копьями, один из них потребовал назвать имя.
— Безымянный-и-Проклятый, — ответил тот, соскакивая с коня и спрыгивая на землю. Он попытался пройти во внутренние огороженные покои. Вперед выступил один воин — и тут же согнулся вдвое, пораженный в живот острым клинком Аттилы. Он отшатнулся назад и сел, истекая кровью.
Другой караульный с копьем наперевес пошел на вошедшего, но тот разрубил оружие на части сильным взмахом меча, приблизился к противнику и воткнул клинок между ребрами. Затем Аттила направился внутрь, ни разу не остановившись, лишь выдернув меч из тела упавшего замертво воина.
Аттила схватился за занавеску, сделанную из тонкого малоазийского шелка, отгораживавшую внутренние покои, потянул и бросил под ноги. Внутри оказался верховный вождь Руга, смотревший в замешательстве со своей кошмы. При Руге оказалась молодая девушка, сидевшая на коленях возле его ног.
Каган бросил неясный взгляд на незваного гостя. За минувшие годы Руга растолстел. Но, хотя ему и пошел шестой десяток, вождь обладал впечатляющей фигурой, окладистой бородой, столь непривычной для обыкновенного гунна. Его плечи казались мощными и округлыми. Но курносый нос Руги был пурпурного цвета, словно молодое вино, а глаза — опухшими и налитыми кровью.
Руга посмотрел вниз на девушку и пнул ее, поспешно отправляя из покоев, затем снова взглянул на человека перед собой. Несмотря на пошатывание, вызванное большим количеством выпитого вина, он не выказывал страха.
— Кто послал тебя? — резко спросил Руга.
— Кто послал меня? — улыбнулся Аттила. — Астур. Астур послал меня.
Руга пристально посмотрел на него.
Незнакомец протянул руку и стащил колпак с широкого, загоревшего на солнце лба. Старый каган увидел три едва различимых красноватых шрама. Порезы на щеках вошедшего были хотя и мертвенно-голубого цвета, но аккуратными, сделанными, очевидно, в младенчестве матерью. Без сомнения, правителем был один из своих. Но со шрамами на лбу он выглядел непривычно среди остальных жителей: такими отметками обладали лишь предатели, осужденные на смерть в изгнании.
Аттила стоял перед каганом, сохраняя полное молчание, лишь слышно было, как капает кровь с лезвия меча. Руга казался рассеянным, сбитым с толку, а затем, к удивлению, вождь выразил радость. Он сделал шаг вперед и обнял Аттилу полными руками.
— Мой мальчик! — воскликнул старый каган. — Ты вернулся спустя тридцать лет! Конечно, это Астур послал тебя! Конечно, Астур наблюдал за тобой и закрывал своими крыльями все тридцать лет!
Он отступил, остановился недалеко от Аттилы и начал бормотать:
— Мне не верилось, что мы когда-нибудь снова увидимся, когда я выслал тебя по закону и обычаю племени. Даже вождь не вправе пренебрегать законом своего народа. Помни это, мой мальчик, коли вернулся в свою страну. О, Аттила, я бы отдал тебе все…
— Ты убил моего отца, — произнес Аттила. Он протянул левую руку и повернул ее вверх ладонью. — Вот наконечник стрелы, который я вынул из скелета сегодня. Из его покинутой и одинокой могилы.
Руга пристально посмотрел затуманенными глазами и, заикаясь, что-то промямлил. Затем он развернулся и сел на кушетку.
— Сядь рядом со мной, — сказал каган.
Вошедший стоял.
— Аттила, — промолвил старый вождь. Руга вытянул полную дрожащую руку, словно хотел дотронуться до лица, до шрамов предателя. Но потом он снова опустил ладонь. Верховный вождь глубоко вздохнул и выдохнул:
— Мундзук не вызывал благоговейного трепета. Его убили, да. Но это убийство со мной нечего обсуждать.
Глаза Аттилы сверкнули, но гунн промолчал.
— Память — странная штука, и воображение часто притворяется ею. — Руга покачал головой, словно искренне печалясь. — Ты знаешь закон племени. После рождения Бледы, твоего старшего брата, Мундзук ни разу больше не спал с вашей матерью. В могиле его кости теперь лежат в одиночестве. Да, обними меня, мой мальчик. Я…
Аттила упал на шею кагану и обвил ее руками.
Руга рыдал от горя и счастья.
— Мой мальчик, — говорил он, — мой мальчик…
Его голос оборвался из-за очередного прилива эмоций. Затем все резко закончилось, и из открытого от удивления красного рта не вырвалось более ничего, кроме коротких вдохов.
Аттила снова обвил шею старика, но наконечник стрелы, что убила Мундзука, по-прежнему находился в ладони левой руки. Вцепившись в кагана, словно сжавший челюсти волк, он медленно прижал острие к стискиваемому горлу Руги.
— Ты лжешь, — тихо прошептал гунн.
Пятнистые руки старого кагана, которые выдавались вперед, как и мышца вокруг шеи, задрожали под пальцами душителя. Но Аттиле это показалось трепетом мотылька. Ноги старика, обутые в сандалии, дергались по тростниковой циновке, глаза с мольбой закатились вверх.
Аттила сжал пальцы еще сильнее, проткнув наконечником стрелы кожу и, наконец, пронзил дыхательное горло… Кровь сочилась сквозь пальцы убийцы с пеной и пузырями, появлявшимися из порванных легких.
— Мой мальчик, — прохрипел умирающий каган. — Мой сын…
Аттила положил одну руку на лоб Руги и откинул назад голову, а большим пальцем другой руки еще глубже вбил наконечник стрелы в окровавленное горло. Острие, грязное и ржавое, со скрежетом воткнулось в позвоночник, с последним сильным толчком прошло сквозь него, и старый каган испустил дух.
Убийца вождя вытащил большой палец руки из зияющей дыры. Кровь сгустками лилась оттуда, затем превратилась в струйку, но вскоре перестала хлестать.
Человек, прервавший жизнь кагана, отступил назад, весь в поту, его руки блестели от крови. Гунн не отрывал взгляда от мертвеца перед собой. Грудь убийцы резко вздымалась, Аттила выглядел так, словно до сих пор сражается.
Он резко встряхнул головой.
Потянувшись за мечом, Аттила намотал на руку потускневшие волосы старого вождя и отсек Руге голову. Затем он вышел в главные покои для гостей, снова сел на коня, который замер в нетерпении, и, внимательно осмотрев место побоища, потянул за удила и выехал из палатки.
Снаружи, на естественной арене, созданной стоявшими кругом палатками главных вождей племени, в самом центре лагеря, Аттила бросил голову кагана с раскрывшимся от удивления ртом в пыль, сел и стал ждать. Отовсюду медленно собирались испуганные люди — немолодые растолстевшие мужчины с открытыми ртами, как у мертвого Руги, женщины с огромными от ужаса глазами, несущие младенцев, объятые любопытством грязные дети, проползающие между ног родителей…
