Сергей Зайцев - Секира и меч
А Мстислав смотрел на Святополка, который возился в борозде, отплевывался, ругался, но, запутавшись одной ногой в стремени, никак не мог подняться. Кто-то из воинов подал ему руку.
Киевлянин высвободился наконец из стремени. Продолжая браниться и отплевываться, он стряхивал землю с ресниц и бровей. Протер глаза, поднял с земли плетку.
Но старый Аскольд за запястье его перехватил; прошипел в лицо Святополку:
— Остынь! Не то руку сломаю…
— Я тебя убью! — взвизгнул Святополк.
Он хотел вырвать свою руку, но не мог. Крепко держал пахарь — могучий старик, словно в скалу оказалась вмурована рука Святополка.
В это время князь неприметно кивнул Корнилу. Кивнул и сдвинул брови — указал глазами на старика. Корнил не понял. Он неуверенно положил руку на рукоять меча. И побледнел еще больше. Мстислав опять кивнул, перевел ставшие злыми глаза с меча десятника на старого Аскольда…
Стремительно и коротко взмахнув мечом, Корнил ударил Аскольда в шею — в самое ее основание, возле ключицы, в ямку, темную от пыли. Ударил и вскрикнул; даже не вскрикнул, а скорее выдохнул. Поразил на выдохе — искусно и внезапно, как поражал врага в битве. Кое-кто из молодых воинов даже не сразу понял, что произошло.
Тугой высокой струей брызнула кровь. Князь невольно отпрянул. Кровь залила лицо Святополку. Киевлянин отвернулся и вырвал наконец руку; он достал из-за пазухи платок и промокнул лицо.
Аскольд, пытаясь зажать руками рану, пытаясь унять бьющую фонтаном кровь, безумными глазами смотрел на Корнила. И очень быстро слабел. Мертвенная бледность покрыла лицо старика, стали вздрагивать, подкашиваться колени. Но Аскольд стоял, как стоит порой могучий дуб, пораженный ударом молнии. Кровь хлестала, стекала по загорелой пыльной груди, по рубахе, мокрой от пота, по старым посконным штанам…
Промокнув лицо, Святополк с ненавистью и торжеством воззрился на старика. Потом неожиданно ударил его ногой в грудь. Но Аскольд все равно не упал, а только отступил на два шага. Он все еще надеялся остановить кровь, он не верил, что погибает. Хотя уже видно было, что сознание Аскольда затуманилось, — глаза его как бы начали стекленеть; они только что были, как небо, голубые и вдруг стали, как спокойное осеннее озеро, — налились свинцом; это смерть повеяла на глаза.
Святополк второй раз толкнул его ногой в грудь:
— Врешь! Рухнешь сейчас…
И Аскольд рухнул. Упал навзничь возле плуга. Глаза смотрели в небо, но были уже как будто мертвы. А губы шевелились. Старик силился что-то сказать.
Святополк осклабился:
— Смотри, как живуч!..
Хоть он и утирался платком, лицо у него было в крови. Мстислав смотрел на своего любимца и не узнавал его. Кровь налипла вокруг глаз, на крыльях носа, в уголках рта. Святополк походил сейчас на чудовище. Он был много безобразнее изуродованного половецкой стрелой Корнила. Это был не тот киевлянин, холеный, достаточно образованный, начитанный, тонко мыслящий, красноречивый, к какому привык уже Мстислав; это был дикий зверь из лесной чащи.
Мстислав улыбнулся:
— Думается, мы в начале пути…
Его слова понял только Святополк. Он улыбнулся в ответ:
— А в конце пути — головокружительные кручи!..
Вряд ли кто-то, кроме Мстислава, понял, что имелись в виду кручи киевские.
Десятник Корнил был по-прежнему бледен. Он мрачно смотрел на убитого, истекающего кровью Аскольда. Корнил все еще сжимал в руке меч. На самом острие клинка темно-бурыми пятнами уже запеклась кровь. Десятник подумал, что кровь с клинка надо бы отереть. Оглянулся на тощие переметные сумы — нет ли в них какой-нибудь тряпицы. Но тряпицы Корнил не нашел и тогда вытер клинок о гриву кобылки Аскольда. Что не вытерлось, отскреб ногтем.
Не нравилось Корнилу это убийство.
Один из воинов воскликнул:
— Смотрите, господин!.. — и указал князю в сторону Сельца.
Все обернулись.
От Сельца через вспаханное поле, держась за бок, бежала старая женщина.
— Наверное, жена Аскольда, — догадался Корнил.
Святополк усмехнулся:
— Летит бабочка на огонек…
Женщина бежала молча. Она спотыкалась, падала; поднявшись, опять бежала. Не сводила глаз с замерших посреди поля всадников. Наверное, искала стоящего среди них Аскольда. Но не видела его. И все смотрела, смотрела. Бежала…
Всадники разомкнули круг, дали дорогу.
Увидев лежащего Аскольда, женщина охнула и, задыхаясь, упала ему на грудь. Беззвучно залилась слезами…
Всхрапывали кони.
Женщина оглянулась. Она остановила взгляд на Святополке. Вероятно, потому, что тот был в крови. Женщина не могла не догадаться, в чьей он был крови.
Посмотрев в глаза Святополку, женщина отвернулась, обняла залитую кровью грудь Аскольда.
— И этой бабочке сгореть!.. — бросил Святополк.
Тогда несколько молодых воинов, особенно нетерпеливых и злых, спешились и убили женщину, так и не сказавшую ни слова.
Корнил смотрел на своих воинов без одобрения. Ему не нравилось это убийство. Корнил не видел в этом убийстве смысла. Десятник, наверное, был противен в этот миг сам себе. Свой меч он тихо вложил в ножны; а обычно он вгонял его с шумом и молодечеством.
Мрачное настроение Корнила не укрылось от князя. Князь был хоть и молод, но очень внимателен к таким вещам, как настроение его приближенных.
Наверное, Мстислав решил проучить Корнила. Князь был из тех, кто вышибает худое худым — клин клином то есть. Коли тебе плохо, он сделает, чтобы было еще хуже. Тогда быстро перегоришь…
Глядя на Корнила, Мстислав удивленно повел бровью:
— А зачем ты убил этого человека?
— Как зачем? — опешил десятник. — Вы же сами сказали, господин!..
— Ничего я не говорил, — посуровел князь.
Корнил прикусил губу, потом указал на киевлянина:
— Ну, хорошо! А Святополк-то говорил…
— Я говорил о бабочках, — с ядовитой улыбкой возразил Святополк.
Десятник так и вспыхнул от досады и потаенного гнева. Он хотел еще что-то сказать, уже прикрыл дырку в щеке, но не нашелся, как, какими словами выгородить себя.
Мстислав, однако, скоро натешился и сжалился над ним: проезжая мимо, снисходительно потрепал по плечу:
— Не терзайся, Корнил! Дело сделано… с моего одобрения. Кому он нужен — этот старый Аскольд?.. Зато другие теперь сговорчивее будут.
Корнил вздохнул с облегчением и благодарно, преданно посмотрел на молодого князя.
Мстислав указал на Сельцо:
— Посмотрим, все ли так оголодали, как Аскольд…
Часть первая
ГОЛОС СЕКИРЫ
Глава 1
Христианское имя его было Глеб, языческое — Воин.
Глеб был сын Аскольда. Аскольд был сын Диомида. Диомид был сын Никифора. Никифор был сын Святослава. Святослав был сын Волота. А Волот был божеством…
Далее Волота Глеб не мог назвать предков. Наверное, потому, что Волот был всегда. В древние времена он совершал подвиги — сказочный богатырь. О подвигах его в народе хранилась память. Потом он ушел. Никто не видел, что Волот умер. Божества не умирают. Он просто ушел, хотя многие говорили, что продолжали чувствовать его присутствие. Он не оставлял без покровительства своих потомков. А они чтили его образ. Образ Волота, могучего богатыря, запечатленный в дубе, люди прятали на тайном капище в лесу; Волотовы куклы-обереги прятали и у себя в дому. Волоту-предку поклонялись, Волота-защитника заклинали, ему, познавшему мудрость, жертвовали. Ставили его немного ниже Перуна, а почитали, пожалуй, много больше. Перун был старый общий бог многих племен, один из богов-прародителей; многие боги ему дети и внуки. А Волот для жителей Сельца — свой бог. Он жил здесь, он ходил по этим дорогам, охотился в этих лесах, он пахал эти поля, он копал эти колодцы; в кузнице, развалины которой сохранились на горе, говорят, Волот ковал свой боевой топор… Понятно, Волот скорее услышит мольбы, обращенные к небесам, нежели старый усталый Перун…
Кто хоть раз видел на капище священный лик Волота, тот сразу признавал — это вылитый Аскольд. Высокий лоб, чуть впалые щеки, крепкий подбородок, крупный с горбинкой нос, жестко сжатые губы и строгие орлиные глаза… Был старый Аскольд, подобно богу, настоящий великан. И дети его были великаны — девять сыновей.
В Сельце и других окрестных деревнях были еще люди, возводившие свой род к славному Волоту. Но были те люди совсем обычные, не выдающиеся ни ростом, ни силой, ни особой отвагой, потому в прямом родстве их с божеством легко было усомниться. А вот облик Аскольда сам по себе показывал, откуда, с какого древа-предка тянется ветвь. Да и не только облик! Силач был Аскольд, далеко известный в округе, и воин он был — хоть куда.
Владимир, старый князь черниговский, очень его ценил и в каждый поход его звал и из своего котла угощал, а во время битвы ставил Аскольда к себе под правую руку. В походах с Владимиром много подвигов совершил Аскольд, и дружинный певец не один раз называл его имя рядом с высоким именем князя. И даже песню про Аскольда певец сложил, однако в песне той ни разу не упомянул предка-Волота, ибо был убежденный христианин. По этому поводу, — что не упомянул певец Волота в торжественной песне, — Аскольд очень огорчался. Услышав песнь один раз, Аскольд запомнил ее. И сам пытался вставить в песнь пару слов про незабвенного божественного предка. Но это тонкое дело у него не получалось. Не слушались Аскольда слова, хотя плуг, меч, топор и молот его ох как слушались!.. Одно время хотел Аскольд упросить дружинного певца вставить про Волота хоть словечко. Но все не подворачивалось удобного случая. А потом певец не пришел с поля брани. Другие же певцы, что служили после у князя, заслышав просьбу Аскольда, разводили руками, говорили: «Не наша песнь!..».
