Вера Крыжановская - Фараон Мернефта
Когда жрец приблизился и сел рядом, в моих глазах потемнело. Я неоднократно видела Суанро, не обращая на него особого внимания, но в эту страшную минуту черты его лица врезались в трепетавшую душу.
То был еще человек молодой, прекрасное, спокойное лицо которого выражало искреннюю доброту; его глубокие глаза, казалось, читали в сердце человека, как в раскрытой книге.
Не спуская с меня глаз, он начал расспрашивать, затем положил руку на мою грудь. Не знаю, что и как я отвечала: я видела глубокую морщину, собравшуюся на челе ученого… Аснат казалась превращенной в соляной столп. Наконец врач встал и, скрестив руки на груди, произнес:
— Уходите все. Я должен произнести заклинание против злых духов, расстроивших здоровье царевны.
Несмотря на опасения, я неожиданно почувствовала облегчение, когда мы остались одни.
— Несчастная дочь царей! — произнес он. — Признайся во всем врачу и жрецу, которому ты можешь доверять, ибо он посредник между тобою и богами.
Невольно я опустилась на колени и с немой мольбой воздела к нему руки. Сквозь судорожно сжавшееся горло я пролепетала:
— Пощади.
— Несчастная, какой просишь ты пощады?
— Молчания, — отвечала я и залилась слезами.
Суанро поднял меня, усадил на место и сказал:
— Ты просишь многого, но если будешь мне доверять, то я исполню твою просьбу, потому что твои слезы и глубокое раскаяние трогают меня. Термутис, признайся во всем без утайки, ибо я должен знать, кто виновник твоего позора, и клянусь величайшим из богов, которому служу, что буду молчать.
Мое признание поразит его ужасом: я нарушила все правила нашей веры и осквернила свою честь прикосновением к нечистому.
— Открой свою тайну, дочь моя, — говорил жрец. — Не бойся ничего.
С подавленным рыданием я снова упала на колени.
— Суанро, произнести это имя я могу лишь лежа во прахе перед представителем богов.
Он наклонился ко мне, и дрожавшие уста мои решились пролепетать рассказ о том, что произошло.
Жрец вскочил с места и схватился за голову.
— Да, — сказал он, глядя на меня с отвращением. — Боги лишили тебя благодати, несчастная, злой дух овладел твоей душой и помутил разум.
— Ты прав, — отвечала я. — Слепую любовь к нечистому человеку внушил мне злой дух, хотя я боролась против чувства, хотела забыть его, молилась и приносила в храмах жертвы. Но бессмертные отвернулись от меня. Знаю, что виновна, заслужила страдания и сорок два подземных судьи обрекут душу мою на тяжелое искупление. Так скажи мне, жрец Амона, может ли самоубийство искупить преступление? Сегодня же прекращу оскверненное существование, жизнь моя погибла, все мне противно…
Судорожные рыдания помешали мне продолжать. Жрец усадил меня на место и, положив руку на мою голову, прочитал молитву, прося прощения и покровительства; затем произнес с добротой:
— Успокойся, Термутис, я сделаю все, чтобы спасти тебя, но и ты не проговорись, что я знал истину. Теперь отдохни, а я пойду к Рамзесу, затем пришлю тебе амулет, который даст силы против очаровавшего тебя злого духа.
С благодарностью я схватила руку великодушного врача и прижала к губам.
Вечером Суанро снова пришел и сообщил, что все устроилось. Фараон, узнав, что на меня напал злой дух, согласился исполнить все требования жреца: я должна была покинуть Фивы и в сопровождении приближенной свиты отправиться в Танис, где мне предстояло жить в уединении, пока молитвы и лечение не возвратят здоровья. Суанро обещал поддерживать меня; я также поклялась никогда не видеться с Итамаром.
Итак, я уехала в сопровождении Аснат, кормилицы, знавшей мою тайну, и нескольких верных служанок и служителей и поселилась в Танисском дворце.
Я вела спокойную уединенную жизнь, не видела Итамара и думала о нем как о погубившем меня злом духе, но меня удручала мысль о том, что станется с ребенком, который должен был скоро родиться.
Я часто говорила об этом с Аснат, и однажды она мне сказала:
— Видела Итамара и Апофиса, и вот что еврей просил передать тебе. Его сестра Иохабед тоже ждет ребенка. Она согласилась объявить, что родила двух близнецов и воспитывать крошку, которого ты не можешь держать при себе, как собственное дитя.
Эта новость меня порадовала: маленькое создание будет воспитано отцом; что же касается материального благоденствия, то об этом я смогу позаботиться.
Я должна упомянуть еще об одном факте, о котором узнала лишь впоследствии. Старый гелиопольский жрец, знаменитый своими предсказаниями, возвестил:
— Вскоре от отца-еврея родится ребенок мужского пола, который, достигнув зрелых лет, составит несчастье всей страны: по его вине осквернится священный Нил, страна будет разорена и усеется трупами, все первенцы египтян погибнут, а гробница фараона, который после Рамзеса будет носить венец Верхнего и Нижнего Египта, навеки останется пустою, ибо только рабам будет известно, где погребено тело царя.
Рамзес, на которого это предсказание произвело сильнейшее впечатление, созвал тайный совет для обсуждения мер, которые предотвратят страшные бедствия.
Было решено скрыть это предсказание от народа, который, будучи боязливым и суеверным, мог развязать кровавую войну. Также под предлогом, что евреев стало слишком много, было решено в течение года истреблять всех новорожденных мальчиков.
Живя в Танисе, я ничего этого не знала, никого не видела и никуда не выходила. Гуляла только в садах или каталась в лодке по ночному Нилу. Очень скоро я должна была родить, со дня на день я ждала прибытия Суанро, как вдруг заметила, что Аснат находится в странном волнении.
Я стала ее расспрашивать; сперва она отказывалась говорить, но после моего приказа призналась, что опасается неизвестного врага, ибо Итамар уже дважды едва спасся от руки убийцы. Апофис и родственники умоляли его покинуть Танис, но он говорил, что не дорожит собственной жизнью и не покинет город в минуту рождения ребенка, который попадет в страшную опасность, если окажется мужеского пола. И Аснат пришлось сообщить мне о беспощадном указании Рамзеса, уже приводившемся в исполнение.
Все эти вести напугали и расстроили меня. Я не хотела, чтобы Итамар умер; он околдовал меня: я боялась его, но любила всеми фибрами души. Я послала к нему Аснат с приказанием скрыться, но это ни к чему не привело.
— Скажи Термутис, — ответил он, — что я остаюсь, и если умру ради нее, то буду счастлив.
Мое сердце сильно забилось.
— Остается одно лишь средство, — решилась я, — мне самой нужно поговорить с ним, меня он послушает.
Аснат пыталась остановить меня, но я не сдавалась. Мне хотелось во что бы то ни стало повидаться с Итамаром, и, посвятив в тайну свою кормилицу, я начала обдумывать план действий.
Ночью я выразила желание прогуляться по Нилу, мы с Аснат и кормилицей сели в лодку, управляемую четырьмя верными гребцами, и направились к кварталу чужестранцев.
Лодка причалила к роще диких смоковниц, и мы быстро направились к жилищу Иохабед.
Аснат остановилась у бедной, обнесенной забором хижины, и постучалась. Из хижины доносились стоны. Предчувствуя недоброе, я сама открыла калитку. Зрелище, представившееся моим глазам, лишило меня рассудка: среди бедно обставленной, слабо освещенной комнаты в луже крови лежал Итамар, а в грудь его по самую рукоятку был воткнут нож. Две женщины и мужчина растерянно бегали вокруг трупа.
Забыв все, я бросилась вперед, уронив покрывало, упала на колени возле мертвеца. Тело Итамара уже было холодным, я наклонилась над ним, все закружилось перед глазами. Как в тумане я видела евреек, указывавших на меня пальцами и о чем-то жарко шептавших, затем я потеряла сознание…
Придя в себя, я обнаружила, что все еще нахожусь в хижине Итамара, а спустя еще несколько минут родила сына.
Бледные и дрожащие от страха кормилица и Аснат едва дали мне поцеловать новорожденного: кормилица, женщина сильная, взяла меня на руки и вынесла на улицу.
Вскоре я лежала в своей лодке, разбитая духом и телом. Гребцы направились к дворцу.
— Всемогущие боги, — прошептала я, — сколько времени мы провели там?
— Около трех часов, — отвечала Аснат, нежно целуя мою руку. — Успокойся, Термутис, теперь все будет хорошо, никто не заподозрит, что ты разрешилась от бремени. Сама Хатор внушила тебе мысль об этой поездке.
— Ребенка убьют так же, как убили его отца, — прошептала я с горечью.
— Гляди, — сказала Аснат, восторженно простирая обе руки к сиявшему светилу, — Ра выходит из тьмы и божественными лучами освещает твое возвращение во дворец. Это — счастливое знамение для тебя и для невинной крошки, которого хорошенько спрячут.
Через полчаса лодка причалила к каменной лестнице, до которой доходила аллея, ведшая в мои покои.
На первой ступени я заметила стоявшего человека в сиявшей белизной одежде жрецов; то был мой врач и спаситель, явившийся по обещанию, чтобы помочь скрыть страшную тайну. Он пошел навстречу и пожал мне руку, но я была так слаба, что люди мои принуждены были отнести меня в комнату, где Аснат и кормилица с помощью врача уложили меня и окончательно привели в себя. Врач приготовил питье, которое чудесным образом меня подкрепило; когда я немного оправилась, он приказал оставить нас одних.
