Станислав Гагарин - Память крови
Рассказал хан Куштум, что из-за Великих степей, с другого края земли движется неисчислимое войско могучего Бату-хана. Когда идет орда, так называют это войско, пыль, поднятая копытами лошадей, затмевает солнце, и тогда наступает ночь. Многие царства покорил и предал огню Бату-хан. Недавно с Булгарским царством расправился, разорил его, и теперь, как доносят с берегов Волги верные Куштуму люди, идет на закат солнца, через мордовские племена, на здешние земли.
— У нас разная вера, Коловрат, — сказал Куштум, — но мы соседи. Плохо ли, хорошо, но как-то уживались между собой. И даже на Калке бились вместе. Хан Барчак — другое дело, он не может жить в мире с любым соседом, и со мной тоже, хоть по крови у нас — свойство. Иду я к Рязанскому князю. Пусть узнает об опасности. Ведь Бату-хан сначала половецкие пастбища захватит, вытеснит нас в леса, потом и за рязанцев примется. Значит, судьба у нас одна, Коловрат, вместе придется биться.
— Мудро мыслишь, хан Куштум. Жаль, что не слышат тебя князья наши. Послушали бы, как иноверец призывает к объединению. Может, устыдились бы, перестали затевать распри. Потому и говорю: скачи в Рязань, поведай обо всем князю Юрию. Пошлю с тобой сотника Ивана, чтоб проводил достойно, от помех обезопасил. Да и мне приказ доставил, что решит князь Юрий после сообщенного тобой.
Недолго собирался Иван в дорогу. Выбрал он в попутчики Федота Малого, Федота Корня да Медвежье Ухо.
Солнце невысоко над окаемом поднялось, когда отряд половцев с ханом Куштумом и рязанскими удальцами, простившись с дружиной, втянулся в густую дубраву. Заросли дуба, орешника сменились сухим сосновым бором, пронизанным веселыми лучами солнца.
Конники торопились. Где позволяло, пускали лошадей, не жалея их, важную везли новость, тут поспешать надобно, некогда смотреть окрест.
К полудню сосновый лес неожиданно прекратился. За желто-зеленым забором сосен забрезжили вдруг березки.
Глава четвертая
ДОБРО СИЛЬНЕЕ ЗЛА
Второй день лил дождь. Летний теплый дождь. Он был ко времени и для набиравших силу хлебов, и для луговых трав, сенокосная пора приспевала.
Изрядно вымокшие путники выбрались к берегу Прони и двинулись, чтоб выйти к Рязани, лежащей в четырех верстах от устья. Дождь, поистратив силу, постепенно сошел на нет. Небо посветлело, за лесом, на закатной стороне, обозначилось багрище: готовилось к ночлегу солнце. А тут и кончилась чащоба, тропа стала торнее, лошади прибавили рыси, чуя пристанище и покой. Половцы хана Куштума и сопровождающие их рязанские ратники вымахнули на вольное перед городом поле. Едва конники оказались в виду Рязани, там ударили в колокол у Спаса.
О, славная Рязань! Престольный град княжества Рязанского, столица земель Русских, что раскинулись на берегах вольной Оки почти до Волги, если идти к восходу солнца, а на полдень — до Дикого Поля, начинавшегося за Хопром и Польным Воронежем! На западе граничит Рязанское княжество с землями князей Черниговских, сродников князей Приокских, и самого Юрия Ингваревича, держащего престол в Рязани, и братьев его, Олега Красного, что сидит в Переяславле, верст за шестьдесят вверх по Оке, Давыда Ингваревича Муромского, Всеволода Пронского и Глеба Коломенского. А к северу от земли Рязанской — обширная страна гордого князя Юрия Владимирского, сына Всеволода Большое Гнездо, правнука Владимира Мономаха.
Рязань… За высокими, рубленными из вековых мещерских сосен, стенами, вознесенными по краю плоского холма, раскинулся шумный и уютный город. С какой стороны света ни выходил бы путник к Рязани, он видел прежде всего поднявшиеся над деревянным городом каменные храмы.
Главным из них был Большой Успенский собор, поставленный князем Ростиславом, внучатным племянником Олега Святославовича Черниговского и Тьмутараканского[5].
Успенский собор поставлен был рязанскими умельцами в полуденной части города — большое здание, вытянутое с восхода на закат солнца, с тремя алтарными полукружиями. В те времена немало было инородцев, поклонявшихся идолам рек и лесов: мещера, эрзя, мордва, мурома, вятичи-землеробы. Для них, «оглашенных», не принявших святого крещения, задумана была большая закатная часть храма. И хоть напоминал собор Великую Успенскую церковь во славном Киев-граде, стать имел свою, и кладка была иная, не из белого камня, как во Владимире и Суздале, а из тонких плит жженого кирпича. Красные ряды его перемежались белым раствором, нарядно смотрелись и вблизи, и издалека. Князья Рязанские издавна сродниками святых Бориса и Глеба себя считали, и поэтому Глеб Ростиславович просил князей-братьев стать заступниками земли Рязанской и поставил в честь их Борисоглебский собор, который должен был княжескому семейству послужить еще и усыпальницей…
Был Борисоглебский собор поменее Успенского, а сделан роскошнее. Князя Глеба гордыня никогда не оставляла. И тут он, чтобы перед другими себя показать, на спроворство русских умельцев не понадеялся, выписал мастеров из византийских земель. А все одно русское начало в соборе обозначилось. Да и как оно могло быть иначе?
Рязанцы храмами своими гордились…
Позднее и третий собор появился в Рязани — Спасский.
Когда отделилась Рязань от Черниговской епархии и собственный владыка сел во граде на Оке, тогда и построили собор Спасский. Возводили его сами рязанцы. Правда, приезжал на смотрины черниговский зодчий Петр Милонег, понравилось ему, как поднимали рязанские мастера высокий венец храма. Каждая сторона храма повторяла другую. Четыре круглых столба внутри, приделы с главками. Малые купола шли ярусами.
А внутри какие были сокровища! Иконы, плащаницы, золотая и серебряная утварь чеканки непревзойденной, с каменьями невиданной красоты, хоросы, подсвечники, паникадила, медные врата, расписанные золотом… И «Рождество Христово», «Вход в Иерусалим», «Преображение», «Сретение», «Сошествие в ад», «Распятие», «Снятие с креста», «Вознесение»… А главной была икона Николы Зарайского рязанского письма. Был этот Никола написан с воздетыми руками — защищал от врагов людей русских…
Хранились в рязанских храмах и византийская «Одигитрия», принесенная из Афона, а из Чернигова — «Редединская икона», где изображалась богоматерь, напутствующая черниговского князя Мстислава на победный бой с косожским князем Редедей. И самая древнейшая святыня русская — «Муромская богоматерь».
Любили, гордились рязанцы славным градом своим, построенным руками их отцов и дедов. Не хотели иных вод и земель, и неба чужого, но и за свое готовы были драться беззаветно.
И вот к этому городу с берегов Волги, с земли разгромленного уже Булгарского царства двигалось несметное войско. И с вестью об этом спешил Куштум, половецкий хан, который, опередив намного свой век, понял простую истину: чтоб существовать на земле — люди должны научиться уважать друг друга.
Когда конный отряд подошел к городским воротам, навстречу вышли воины под началом княжеского вратаря. Его известили заранее, что близятся половецкие конники. Потому были приняты все необходимые меры предосторожности: ворота закрыли, людей подняли.
Половцы сдержали лошадей, а Иван с товарищами выдвинулся вперед.
— Эгей! — крикнул он. — Половецкий князь Куштум с малою дружиною следует с важным делом к князю Юрию Рязанскому. Я от воеводы Коловрата, состою при хане в проводниках, али не признали меня?
— Признали тебя, сотник, как же, — отозвался вратарь, отступив в сторону и подав знак. — Передайте, люди, на княжий двор: гости будут! Открывайте ворота!
Обернувшись к Куштуму, промолвил:
— Добро пожаловать в славный Рязань-град! Гонца б вам заранее послать: вышли встречать за ворота. Ты, Иван, пошто оплошал?
— Мы и так, словно гонцы, спешили. Недобрые вести князю доставили.
— Что случилось?
— Не поручено говорить повсюду. Про то хан князю скажет, а затем уж и до вас доведут. Ну, тронули, братове, открыла ворота Рязань-матушка…
Неподалеку от княжеского двора путников встретили люди Юрия Ингваревича, почетно проводили в гостевые покои, оставили. Дали коням место и корм, предложили малую еду гостям, потому как настоящее угощение ждало на княжеском столе, когда принимать хана будет сам большой хозяин, князь Рязанский.
…После жаркой бани, когда сидел Иван на крылечке, пожаловал к нему на двор высокий седой старик, почитаемый всеми Верила. Иванову отцу он доводился дядей. Сотника любил, отличал во всей родне. Жил Верила при княжьем дворе, большой учености был человек. В молодые годы попал Верила в полон, чудом избежал смерти, но рабства хлебнул вдоволь. Побывал за тремя морями, бежал единожды, был бит многажды, науку прошел всякую, и уже в зрелом возрасте сподобился увидеть Родину, на что надежду было потерял.
