Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)
Уже упоминалось, что Злобин в послевоенную пору переделывал рукопись «Степана Разина». Несколько недель, проведенных писателем в тюрьме лагерного гестапо (абвера), помогли ему впоследствии психологически убедительно раскрыть в заключительной главе душевное состояние Степана Разина. «...Не будь этих недель, – писал Злобин, – когда я ожидал, что для меня плен завершится виселицей, – я, вероятно, не сумел бы написать последних дней и часов Степана Разина» («Автобиография», с. 191).
Проблема, занимавшая (да и теперь занимающая) художников, работающих над исторической темой, – каким языком должно писать историческое произведение, – для Злобина принципиально и бесповоротно была решена еще при создании «Салавата Юлаева». Он резко расходился с теми, кто полагал и утверждал это собственной творческой практикой, – что с большей верностью изображаемую эпоху писатель может показать, используя язык (синтаксис, лексика), каким писались официальные документы той поры; они считали, что это и есть язык народа. Злобин же утверждал, что архаический язык сочинений приверженцев подобной точки зрения (В. Язвицкого, например) не что иное, как фальсификация народного языка прошлого, не говоря уже о том, что он мало понятен современному читателю. «Книги церковные, как и всевозможные официальные грамоты, – говорил Злобин, – писались тем языком, на котором никто и никогда не разговаривал... Язык церковных книг – это русская „латынь“, особый литературный язык» (архив Ст. Злобина).
«Степана Разина», как и другие свои исторические романы, Злобин писал современным литературным языком, насыщая его фольклором. Пословицы, поговорки, притчи – все, что характерно для языка народа, обильно присутствует и в речи героев, и в авторской речи. Присутствует не нарочито, не как некие довески к мысли действующего лица, нередко они – сама суть мысли.
Можно сослаться на один пример. В главе «До всего тебе в мире дело» (книга первая, часть первая) происходит беседа между молодым Стенькой и старым беломорским рыбаком. Стенька рассказывает старику «обо всем, что успел повидать по пути на Север». О виденных им обидах и бедах простого народа, о том, что крестьянам осталось либо бежать на Дон в казаки, либо, как «дикой бабе», уйти в разбой, жечь поместья, грабить и убивать богатых дворян.
– Разбойничать что комаров шлепать, – поучающе возразил старик. – Слушь-ко басенку, может, на что сгодится. Шли два товарища по лесу да присели. Силища мошкары налетела на них, жалит, язвит – беда! Один как учал супостатов шлепать, всю рожу себе изнелепил – а их все богато, так и зудят... Другой натащил сучья, костер запалил да так всю их скверность и выкадил... Вот и суди! – добавил рыбак, подмигнув Степану.
– Где ж большого огня взять? – спросил казак.
– А ты сам, молодой, поразмысли!..
Большой подъемной силой обладает эта маленькая рыбакова притча, по-особому высвечивает она и фигуру старика, и фигуру молодого Разина. Указует Стеньке дорогу, подобно той звездочке, что «казала» уцелевшим участникам псковского восстания путь на Дон.
Стилевой фольклорный пласт в общей художественной ткани «Степана Разина» весьма ощутим, порой он окрашивает собой все повествование.
Талант, умение и огромная работа – вот что обеспечило успех автора «Салавата Юлаева», «Острова Буяна», «Степана Разина». В его архиве есть признания, что отдельные главы произведений он переписывал по десяти и даже по семнадцати раз. Больше семнадцати, замечает он иронически, не было, но по семнадцать было...
Писатель, пишущий на исторические темы, не может не проецировать историю на современность. Выбор эпохи, ее изображение – не модернизация, а угол зрения на события – отвечают, должны отвечать! – потребностям настоящего, жизни современного писателю общества. Так проецировал историю на нашу современную действительность Степан Злобин. Пафос неукротимой борьбы народа за счастливое будущее – борьбы многотрудной, героической – доносят до нас романы художника. Этим прежде всего они и ценны для читателя.
И.Козлов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Орлёнок.
Донское утро
В смутной мгле сентябрьского холодного рассвета два всадника – станичный казак Тимофей Разя и его пятнадцатилетний сын Стенька – скакали на лошадях. Они ехали уже третьи сутки от своей Зимовейской станицы вдоль Дона к низовьям, где на острове был расположен казачий город Черкасск.
Седоусый Тимош Разя не раз бывал ранен в битвах с татарами, турками, шведами, поляками. Теперь, под старость, одна из ран, нанесенная татарской стрелой еще при азовском осадном сидении, разболелась и не давала старому казаку покоя. Он обращался к знахаркам Дона и Запорожья – никто не мог унять нудной боли. По совету соседей казак решился испытать последнее средство: дойти пешком до Белого моря и поставить свечку перед мощами соловецких угодников Савватия и Зосимы. На Дону говорили, что это средство иной раз помогает лучше припарок и наговоров.
В казачью столицу Разя скакал, чтобы взять в войсковой избе проходную грамоту через Москву до Белого моря.
За три дня скачки Стенька осунулся. Его цыганское, загорелое лицо вытянулось, черные кудри от пота прилипли ко лбу, но темно-карие глаза, как всегда, сверкали задором.
Они ехали по правому берегу Дона. Город был уже близко. Под крутым бережком, недалеко, была паромная переправа. Если бы не туман над рекой, они уже увидали бы город.
Всадники свернули с наезженной ухабистой дороги на плотно утоптанную верховую тропу, пересекая щетинистую осеннюю степь у изгиба реки...
Из-под берега, снизу, послышался крик сразу в несколько глоток:
– Э-ге-ге-ге-эй!
– Эй! Иван Борода-а-а!
– Старый черт, подымайся-а-а! Застыли тут на ветру-у!
На Черкасском острове загремела железная цепь парома, бултыхнуло в воде огромное рулевое весло, и смутное темное пятно, отделившись от острова, в тумане медленно поползло к правому берегу.
– А ну, припустим, Стенько! Поспеть бы к первому перевозу, – сказал Тимофей, подхлестнув свою лошадь.
Стенька давно ждал этой минуты. Он свистнул, и серый коник Антошка, весь покрытый белыми яблоками, как ковровый узор украшавшими его серебристую шерсть, полетел стремглав по надбережной тропе. Тропа круто спускалась под косогор, к Дону, и оба всадника сдержали коней, сравнявшись с толпой казаков, ожидавших у переправы. Разя едва успел поздороваться со знакомцами, как, посеребрив туман, блеснул первый луч солнца, и тотчас же с единственной в городе колокольни прогудел над гладью реки удар колокола, возвещая пробуждение казачьей столицы.
Толпа на берегу ожила. Череда груженых возов, стоявших на съезде с высокого берега, сдвинулась ближе к реке, какой-то понурый вол, привязанный позади арбы, уныло и протяжно взревел, заржали лошади. С острова воинственной перекличкой отозвались петухи. Пешеходы и всадники, стремясь обогнать возы в узкой лощинке дороги, протискивались к самой воде...
Резвый, холодный ветерок вдруг сдернул с реки серебристую дымку тумана, и все вокруг засверкало отблеском солнца, яркими красками, словно умывшись утренней осенней свежестью. На воде стали видны рыбачьи ладьи и челны.
Едва паром подвалил, как все зашумели. Люди, лошади и быки затопотали по толстому дощатому настилу, теснясь и толкаясь. Кто-то с громкой бранью оступился с берега в воду и зачерпнул в сапоги.
– Куды, к черту, прете! Потонете так! На всех места хватит! – суетливо размахивая руками, кричал старенький казачишка-паромщик на деревянной ноге. И правда, когда уже все разместились, достало бы места еще на добрый десяток возов.
Две молоденькие казачки в теплых кацавеях под общие веселые шутки вбежали последними на паром.
– Давай навались! – неожиданным атаманским покриком загремел паромщик, расправив седую бороду и повелительно сверкнув из-под шапки глазами на всю толпу казаков.
– Взя-ли! Дру-уж-но! – поплевав на ладони, подхватили казаки.
И под гомон голосов тяжелый, неуклюжий паром со скрипом пополз обратно.
С разных сторон к Черкасску сплывались рыбачьи ладьи, нагруженные мокрыми сетями и свежей добычей, еще трепетавшей живым серебром на солнце.
Радостно смеющимися глазами посматривал Стенька на реку, на казаков, на молоденьких припоздавших девушек, о чем-то со смехом шептавшихся между собою. Он гордился своим серым, в яблоках, коником и своей казацкой осанкой. Была бы трубка в зубах, и он пустил бы такой же пышный куст сизого дыма, как тот бородастый казак на волах...
Молоденькие казачки, шепчась, взглянули на юного казака и захихикали. Степан, стараясь не показать смущения, перевел взгляд на кручу правого берега, теперь залитого солнцем, и увидел там ватагу скачущих всадников.
– Дывись, атаманы, что там за вершники! – воскликнул Степан, довольный, что первым увидел на берегу поспешавших казаков. Все оглянулись.
